Н. Н. Страхов — Л. Н. Толстому
5 марта 1876 г. Санкт-Петербург.
Каждый день мне не дает покоя мысль, что я не отвечал Вам, бесконечно уважаемый Лев Николаевич, — и не знаю, что с собою сделать. Ваше письмо о живом и неживом
Но тут настала кутерьма, которая кружит меня до сих пор. Грустные, смешные, всякие дела. Одному моему старинному приятелю изменила жена, и он ищет у меня утешения и совета. Я был очень удивлен: он двумя годами старше меня и рассуждает так: «всего лучше развестись — я имею доказательства. И тогда я могу жениться на другой. Правда, я теперь все буду бояться обмана; но зато — может быть, от новой жены у меня будет сын-наследник. Это очень важно. Теперь у меня только дочь, и моя жена ни от меня, ни от любовника не родит — она очевидно бесплодна».
Я был так изумлен, что не знал, что сказать. Правда, мой приятель всегда отличался грубостию понятий. Но — всему же есть мера. Какова жажда жизни! Ему даже нужен наследник! О, мы какие-то сумасшедшие, угорелые! Мы делаем сами не знаем что, сами не знаем зачем. Другой случай — бездетные супруги лет пятидесяти взяли на воспитание ребенка, девочку 4-х лет. Она капризна и глуповата от природы; они ее избаловали до невозможности, обкормили — она заболела. Начинаются мучения, которые тянутся вот уже два месяца. Созываются консилиумы, ночи проводятся без сна, муж с женой ссорятся, жена ссорится с доктором и т. д. Но мужу нужно уехать из Петербурга. — Вдали от названной дочки он не пьет, не ест, телеграммы, письма, упреки и пр. и пр. Пригласили как-то родную мать девочки, молодую женщину — та преспокойно заснула и названные родители убедились, что никакого материнского чувства в ней нет.
Все эти интересы и страдания мне кажутся до очевидности нелепыми. Не потому ли, что сердце у меня сухо, что я холостяк и не женат?
Но я не могу найти в них смысла. Жизнь всесильный обман, от которого не могут освободить самые очевидные доказательства.
— я кончаю издание первого тома Ап. Григорьева. Тороплюсь — уже поздно. Нужно писать предисловие, а у меня не вяжутся мысли. Весна что ли виновата? Я говорю весна, потому что у нас сошел снег и давно нет морозов. Грязь, солнце, стук — все это дурманит. Февральская часть Анны Карениной приводит всех в неистовый восторг. А январская возбудила было маленькое неудовольствие. В ней действительно есть вялость, тот недостаток, который у Вас является по временам, когда Вы пишете без особенной охоты. Но теперь — просто крик удовольствия. Вы точно кормите голодных и давно голодающих. Меня насмешил Суворин1не рассердилась на Вас за остановку романа.
Об Карениной нужно много писать. И все время я обдумываю ответ на Ваше большое письмо, на Ваш субъективизм и на то, как Вы ищете выхода из этого субъективизма. Как хорошо многое сказано! Я теперь понимаю Ваши разговоры в сентябре — я хочу сделать вот что — я перескажу своими словами все, с чем я согласен.
И так простите, простите и простите меня! Через неделю будет готов Григорьев, и я примусь писать к Вам.
Всею душою Ваш
1876 г. 5 марта, Спб.
1 И-н [А. С. Суворин], «Анна Каренина» — «Русские ведомости» (1876, № 43).