Н. Н. Страхов — Л. Н. Толстому
12 октября 1876 г. Санкт-Петербург.
Простите, простите, Лев Николаевич! Давно следовало бы отвечать на Ваше милое коротенькое письмо. Но я увлекся — не водоворотом городской жизни, а ушел в свою особенную жизнь, в оперу, в покупку книг, в чтение; две-три недели дело идет очень хорошо, как никогда не бывало. Конечно, оттого хорошо, что я затеял работу, и что меня тянет каждый день подвинуться хоть на шаг вперед. Но мне очень хочется заинтересовать Вас своею работою, и в голове я уже давно пишу к Вам, давно придумываю, как это сказать кратко и полно. Послушайте.
Науки делают огромные успехи; но чем быстрее они движутся, тем яснее видно, что они не приближают нас к решению вопросов, наиболее для нас интересных. Очевидно, их движение косвенное, а не прямое. То, что называется знанием, не есть знание существенного, и чем научное знание тверже и яснее, тем менее в нем существенного. Это зависит от самой природы познания. Наше познание есть некоторое измерение наших отношений к вещам. Вещи со всею своею сущностию окружают нас со всех сторон, прикасаются к нам и стоят перед нашими глазами; но когда мы их познаем, мы как будто выбираем произвольно точки, проводим произвольные линии, составляем произвольные фигуры и только так можем что-нибудь узнать. Возьмем самое простое. Я считаю людей, с которыми живу; их оказалось пять. Чтобы получить это сведение, я мысленно ставлю их в известный порядок, одного делаю первым, другого вторым и т. д.; наконец, прекращаю счет произвольно, тем пределом, который сам себе назначил. Получилось число пять, которое имеет для меня некоторый смысл, содержит знание, но не имеет никакого отношения к сущности вещей, нигде не существует, кроме моей головы.
Этот пункт очень трудный; я не сумею теперь вполне его объяснить, но надеюсь, что чем дальше буду работать, тем он будет для меня яснее. Скажу так: при всяком познании мы делаем некоторое построение, без такого построения познание невозможно.
Теперь, так как мы ищем всегда сущности вещей, то мы, по жадности, так сказать, принимаем это наше построение за нечто существующее. Это главная и постоянная ошибка нашего ума. Мы принимаем за сущности — пространство, время, числа, общие понятия, законы природы, небесный свод, горизонт, сохранение вещества, сохранение силы и т. д. Во всем этом главную часть составляет нами сделанное построение, то есть нечто априорное и к сущности вещей не относящееся. Мы же это самое принимаем за нечто данное, следовательно, апостериорное, эмпирическое, за открытие, за свойство самих вещей.
Так, чтобы получить число, нужно считать, чтобы получить пространство, нужно смотреть. По индийскому мифу сперва пространства не было; но был создан глаз и стал смотреть и тогда явилось пространство (смотреть я понимаю в самом общем смысле, не как одно зрение). Между тем числа и пространство принимаются за эмпирические данные, за нечто существующее в самих вещах независимо от считания и смотрения. Тогда выходит, что дважды два четыре только в нашем мире, или в той части мира, в которой мы находимся (так это стоит буквально у Милля), а в других частях может быть дважды два пять, пространство имеет четыре измерения, сумма углов трехугольника меньше двух прямых и т. д.
Относительно чисел задача очень простая; очевидно, если мы будем так считать, как теперь считаем, то дважды два всегда будет четыре; и житель Сириуса, или сам Бог, если будет так же считать, не в силах получить другого результата. Задача относительно пространства сложнее, но не очень трудна, и мне показалось, что на ней разъяснить вопрос всего удобнее. А тут кстати с 1868 года учение об эмпиричности нашего пространства стало сильно распространяться и принято первыми авторитетами. Родоначальником его был действительно Лобачевский1 у нас, но силу ему дали Гаусс2 3 в Германии. Я принялся все это разбирать, и оказалась целая литература по этому предмету. Буняковский не знал и десятой доли того, что мне теперь известно, — это меня немало удивило. При помощи Публичной Библиотеки все у меня оказалось под руками, и предмет втягивает меня все больше и больше.
Вся загадка состоит в том, что математики успели обобщить представление пространства. По-видимому мы всегда имеем право считать предмет частным и особенным, когда нашли для него общее понятие. Напр[имер], если человек есть животное, то это значит одно из животных, отличающееся особенными признаками. Так и математики говорят: пространство есть один из способов определять отношения между вещами, и, следовательно, в других мирах может существовать другой способ. Мое опровержение будет состоять в следующем: я покажу неправильность обобщения и невозможность его, когда оно делается правильно. Обобщение математиков подобно такому: все люди крадут. Если кто ничего не украл, то это лишь один из частных случаев, именно когда величина кражи равна нулю; если кто свое отдал, то это значит только он украл отрицательную величину.
Для кражи нелепость этого ясна, но для пространства неуловима. Мне она, однако же, живо представляется и хотелось бы показать ее вполне, на многих сторонах дела.
Математики с торжеством выводят следствие, что, значит, пространство познается эмпирически, что оно есть частный факт. Если я докажу противное, то этим докажется априорность пространства, т. е., что мы его сами создаем, следуя известному правилу, именно безразличному соотношению вещей. Сюда войдет и опровержение Канта, принимавшего пространство за готовую форму хотя и a priori. Точно так я надеюсь разъяснить и все (или некоторые) общие вопросы, относящиеся к знанию. Мне ужасно приятно, что представился такой наглядный и удобный случай, обнаруживающий природу познания.
Познание пространства не есть познание какой-либо сущности, какого-либо действительного предмета. И таковы все наши познания. Но оно не содержит в себе и никакой лжи; напротив, оно незыблемо верно. И такой верности достигают все наши познания, когда они достаточно развиты. Мы с великим трудом узнаем только то, что могли бы узнать простым развитием наших мыслей. Но нам мешает то, что нашим построениям мы беспрестанно придаем существенность; мы не в силах правильно развивать наши мысли, потому что ошибаемся в их значении, признаем знание сущности там, где его нет.
Таким образом путь этих построений никогда не приведет нас к тому, чего одного мы желаем, то есть, к познанию сущности. Сущность открывается иначе, и во-первых следует сбросить все то, что я назвал построениями. Тогда получится может быть другое знание, которое мне хотелось бы назвать живым, но о котором пока ничего не умею сказать.
время почему они несомненны и успешны. Одно с другим связано.
Вот мои планы, бесценный Лев Николаевич. Мне мерещатся целые ряды статей; первую я назвал о свойствах пространства
Что еще скажу Вам? Я здоров, лучше обыкновенного. Майков усиленно и заботливо лечится, но поправляется медленно. Я чаще прежнего сижу дома. Восточным Вопросом4 почти не занимаюсь, но ежедневно, ежечасно слышу об нем и знаю положение дела. Война неминуема, повсюду идут усиленные приготовления.
В Русском вестнике появился Кот Стахеева5
Я отправил Нагорнову6 1200 книжек Вашей Азбуки в 12 частях. Здесь еще не бывал в книжных магазинах. Рассказывали, что Надеин7 прекратил платежи — наверно не знаю.
Простите, бесценный Лев Николаевич! Как приятно мне было узнать, что у Вас все здорово и хорошо. Пусть так и будет долго, долго! Графине мое усердное почтение.
Н. Страхов
1876 г. 12 окт. СПБ.
Примечания
1 Лобачевский Николай Иванович (1792—1856) — русский математик, создатель неевклидовой геометрии, мыслитель-материалист. Профессор, а в 1827—1846 гг. — ректор Казанского университета. На прошении Толстого о принятии его в Казанский университет стоит резолюция Лобачевского: «Льва Толстого допустить к испытанию во 2-м Комитете, объявя просителю, чтобы доставил свидетельство о здоровье. 29 мая 1844 г. Ректор Лобачевский» (ОР ГМТ).
2 —1855) — немецкий математик, внесший фундаментальный вклад также в астрономию и геодезию, иностранный член-корреспондент (1802) и иностранный почетный член (1824) Петербургской Академии наук.
3 Риман Георг Фридрих Бернхард (Georg Friedrich Bernhard Riemann) (1826—1866) — немецкий математик, ученик К. Гаусса, развивший многие его идеи.
4 Восточный вопрос — принятое в дипломатии и в исторической литературе обозначение международных противоречий XVIII — начала XX вв., связанных с борьбой балканских народов за освобождение от турецкого ига, распадом Османской империи и борьбой великих держав за раздел ее владений.
5 «Русский вестник» (1876, № 9).
6
7 Надеин Митрофан Петрович (1839—1916) — книгопродавец, основал в Петербурге «Книжный магазин для иногородних».