Толстая С. А. - Толстому Л. Н., 14 ноября 1883 г.

№ 103

[1883 г. Ноября 14]. Понедельник 14-го вечер. [Москва.]

Сейчас только кончила поправку еще одного твоего свёрстанного листа. Нашла после Ивана Михайлыча еще несколько опечаток и очень смутилась фразою: «Спаситель должен быть точно спаситель, т. е. точно Спаситель». Зачем это вторичное повторение точно Спаситель. Как-то это совсем без нужды и путает. Посоветовалась с Иваном Михайлычем и с Серёжей, и решили оставить. Если изменить — то телеграфируй потолковее, как. А то ты иногда меня в такой тупик ставишь. Ведь я листков на имя Урусова так и не послала. Перечла твое вчерашнее письмо и вижу написано: «Сколько тебе прислано листков — два или три. Пришли их» ..., а я их три или четыре дня тому назад подписала к печати и уже получила сегодня третий лист и тоже отсылаю, исправив, завтра утром в типографию. Я думала, было, послать старые листки, с которых печатали, но тогда так и надо было написать мне, а то я боюсь напутать. — Ужасно жаль, что ты всё не размялся на работу. Может быть тебя пороша завтрашняя оживит; снегу насыпало порядочно и тепло.

«только есть одному скучно» ... Досказываю сама: «а жить одному гораздо лучше».

Хоть часто я это про тебя думаю, но иногда, когда ты нежен и заботлив, я опять себе делаю иллюзии и думаю, что без нас тебе было бы грустно. Конечно, всё реже и реже будешь создавать себе эти иллюзии, и вместо них занимать жизнь чем-нибудь другим. А мне ни вместе, ни одной, ни с детьми — ни с чем совсем уж жить не хочется, и всё чаще и чаще, и страшнее приходит в голову мысль, — неужели надо жить и нельзя иначе? — Мое письмо должно бы было быть как моя теперешняя жизнь: спокойно, добросовестно, с старанием, чтоб долг — может быть у тебя, наконец, хороший, рабочий день, а я, как раз, тебя расстроиваю. Но это пройдет, когда я поздоровею.

Вчера, перед самым моим отъездом в концерт, входит Илья, зубы стучат, прыгает на одной ноге и бледный, говорит: «ужасно нога болит и знобит, страсть!»

Вижу, лихорадка, взял меня ужас, что два ушиба было в один день, что-нибудь опасно; еду в концерт сама не своя. Там 6800 [человек] народа. Жара, теснота, давка — ну просто ужас! Под впечатлением ли музыки или жары, но чувствую спазма к горлу подступает, такое об Илье взяло беспокойство, что я после первого отделения сейчас же пошла к графу Адаму Васильевичу и спрашиваю какой-нибудь адрес хирурга. Он говорит: «все здесь, я сейчас вам найду нашего знакомого». Поднялась тревога: Ковалевский, граф, Всеволожский, Митя Олсуфьев, все начали искать хирургов. Одного нашли. Я говорю: «можете после концерта ехать?» — Он согласился. Не дождавшись конца, мы уехали. У Ильи был маленький жар, но прошел. Доктор нашел, что ушибы не опасны и что лихорадочное состояние независимо. Сегодня Илья в туфлях ходит, и ему гораздо лучше.

Но милые эти графы Олсуфьевы все (кроме Анны Михайловны, она у Троицы) приехали сегодня с участием и добротой ко мне и разговаривали долго, и мальчики тоже были и Лиза. Молодые очень довольны, что собрали 9000 р. с. для бедных студентов; они были распорядители, и счастливые, блестящие летали по всему собранию. — Таня завтра едет в школу на экзамен. Лечиться она еще не решилась начинать. Я ничего не советую, молчу и предоставляю ей самой делать, как она хочет. Серёжа тоже был в концерте, потом вечер провел у Олсуфьевых и вернулся ужасно поздно. Я не спала и нервно ждала его звонка, которого не слыхала, и продолжала всю ночь волноваться.

Маше доктор дал лекарства от глистов. Она его приняла, из нее идут глисты бесконечные; она очень что-то вяла, уныла и бледна.

Поступил новый человек, молодой, женатый, очень приличный. Не пьет. Корней эти дни работал ужасно усердно; с нами в концерт, и за мальчиками, и в буфет, и всё так добродушно. Повар тоже тихий и очень хороший. С этой стороны устроилась, слава богу. Madame Seuron также ровна и приятна. Кончила вчера [читать] о Фаусте и осталась очень довольна недовольством Дюма на Гёте за Гётевское отсутствие всякой веры. Он прямо говорит, что Гёте с своим талантом оказался как бы несостоятельным вследствие того, что он ни во что не верил. И это так мне стало ясно; это правда.

Отчего ты не пишешь, когда думаешь приехать? Или еще сам не решил? Ты просил писем подлиннее, кажется, это — длинно, но не хорошо. Право, всё написала не то, что рассудила написать, а писала, не думая, точно кто-нибудь другой моей рукой водил. Прощай, милый Лёвочка, живи, если тебе хорошо, а мне хорошо вряд ли когда опять будет.

Соня.

Очень смутилась фразою. Толстая обратила внимание на несомненную опечатку в статье «В чем моя вера». В окончательном тексте фраза такова: «Спаситель должен быть точно спаситель, т. е. точно спасать» (Сочинения Толстого, 1911 г., ч. XIII, стр. 639).

меня очень больно кольнула фраза. Толстой писал 13 ноября: «остался один обедать огромнейший обед, приготовленный на Урусова (он не приехал, потому что кашляет и, как на беду, ничего почти не ел. Скучно одному только есть» (ПЖ, стр. 211).

— гр. А. В. Олсуфьев (1833—1901), отставной свитский генерал.

Ковалевский — Максим Максимович Ковалевский (1851—1916), профессор Московского университета, с 1914 г. академик по кафедре государствоведения. О встречах с Толстым в начале 1880-х гг. Ковалевский рассказывает в воспоминаниях, напечатанных в «Вестнике Европы» 1910, май, стр. 207 и сл.

Всеволожский — Михаил Владимирович Всеволожский (1860—1909), сын Владимира Александровича и Елены Михайловны, рожд. Обольяниновой, племянник гр. А. М. Олсуфьевой, позднее губернский предводитель тверского дворянства.

Митя Олсуфьев — гр. Дмитрий Адамович Олсуфьев (р. 1862), сын Адама Васильевича, товарищ по университету С. Л. Толстого.

в школу на экзамен — в Училище живописи, ваяния и зодчества.

— miss Lake. С. А. Толстая охарактеризовала ее так: «Miss Lake была серьезная, порядочная девушка, с религиозными принципами и добросовестным исполнением долга» («Моя жизнь», не напечатано).

Раздел сайта: