№ 111
1884 г. 23 октября [Москва]
Вчера получила твое первое письмо; мне стало грустно от него. Я вижу, что ты остался в Ясной не для той умственной работы, которую я ставлю выше всего в жизни, а для какой-то игры в Робинзона. Отпустил Андриана, которому без памяти хотелось дожить месяц, отпустил повара, для которого тоже это было удовольствие не даром получать свою пенсию, и с утра до вечера будешь работать ту неспорую, физическую работу, которую и в простом быту делают молодые парни и бабы. Так уж лучше и полезнее было бы с детьми жить. Ты, конечно, скажешь, что так жить — это по твоим убеждениям, и что тебе так хорошо; тогда это дело другое, и я могу только сказать: «наслаждайся», и всё-таки огорчаться, что такие умственные силы пропадают в колоньи дров, ставлении самоваров и шитье сапог, — что всё прекрасно как отдых и перемена труда, но не как специальные занятия. — Ну, теперь об этом будет. Если б я не написала, у меня осталась бы досада, а теперь она прошла, мне стало смешно, и я успокоилась на фразе: «чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало».
Вчера была у Оболенских, имянины Лизы. Были гости, родные, всё как обыкновенно, ужин и сидели поздно. Я устала, но вернувшись, нашла записку ко мне от Лёли, он просил поправить ему русское сочинение; я с удовольствием это исполнила, но за то легла в 3 часа. Утром с 8-ми дети спать уж не дают, но я привыкла, и только чувствую себя растерянной. — Пришли вещи, мы раскладывались, потом ходили пешком с Машей на Смоленский рынок и купили стол, коммод Маше и еще кое-что необходимое. Завтра поеду к Чижу, здоровье всё не совсем-то хорошо. Жизни еще никакой нет, слишком беспорядку много, а так как нездоровится, то я не тороплюсь и очень медленно убираюсь.
Вчера с Лёлей было небольшое столкновение. В день нашего приезда утром он не пошел в гимназию, сказав с вечера Власу, что он, может быть, не пойдет. Потом он Madame сказал, что у него живот болел. Она не поверила и не подписала в книге. Он просил меня; я говорю, что лгать не могу, я не знаю, болел ли у него живот, когда я была в Ясной. Лёля начал приставать, пробовал упрашивать, но я не согласилась. Тем и кончилось. Серёжа второй день всё пропадает с утра; говорит, что был в лаборатории. Илья очень мил и имеет свежий вид. Маша приходит в аккуратность и готовится хорошо учиться. Все прежние учительницы уже приходили и ужасались тому, что она забыла. Малыши шумят и надоедают, потому что еще не установилась жизнь; только Саша кротко и счастливо улыбается и никогда ее не слыхать; а когда слышно, то только жалко. Она не гуляла нынче; ее простудили, такой сильный у нее насморк.
Сейчас получила твое второе, хорошее письмо. Я тебе упрекаю, что ты физическим трудом слишком занят, а ты как раз обратно, слишком много умственно занят. Главное, милый друг, береги себя всячески; чтоб я была довольна, надо только одно — чтоб ты был счастлив, здоров и не измучен. Для этого я и здесь ломаю голову беспрестанно, чтоб так устроить жизнь, как легче всего было бы тебе ее выносить в Москве. Едва ли я это сумею; а как бы желала!
дают здесь 250 р. с. По моему мнению, пока не заплатят все самарские долги — Бибиков, мужики и дядя Серёжа, — до тех пор ничего нельзя предпринимать, а то рискуешь остаться без денег совсем. Если же Бибиков отдаст деньги, то их и употребить на завод, — это не доход, а капитал с построек, пусть и пойдут на постройку опять. Совет мой один только — это непременно послать Ивана Иваныча в Самару или ему вытребовать деньги или перепродать землю и уяснить то, что можно ожидать в январе. А то какая же гарантия, что в январе получатся деньги, если теперь не получились?
Насчет Митрофана, по-моему, дело не наше. Возьмешь другого, почему же ты думаешь, что и другой не отобьет еще десять чужих жен? Вопрос в том, делает ли он свое дело хорошо, а не в том, кто с кем живет; в этом ни за кого в мире нельзя ручаться. Не менять же прикащиков по мере их отношений к женщинам.
Ты мне писал, чтоб я точнее всё писала; а я час пишу это письмо, и меня десять раз оторвали, я не только не могу сосредоточиться, но просто дописать не могу. Я это не от своей суеты, а от окружающей.
О Костеньке ничего не слыхать. Машенька в очень хорошем духе. Серёжа вчера приехал к нам во время обеда; потом Урусов С. С. и дядя Серёжа очень был неприятен; опять о Каткове, ужасно бранил по поводу студенческой истории нашего Серёжу только потому, что Серёжа студент, не слушая никого, что Серёжа даже не знал ничего об этой истории. Тебе тоже доставалось.
С Урусовым говорили о твоем астрономическом вопросе. Но он только громко хохотал и масляными глазами смотрел на Таню. Но он добродушен и ласков со всеми и этим приятен.
258
одному свойственным светом нежного участия ко всем и взглядом прямо в душу людям.
Соня.
Предшествующее письмо от 22 октября не печатаем.
получила твое первое письмо. Толстой писал 21 октября: «Нынче проснулся и встал в 8-м. День еще лучше и теплее третьегодняшнего. Я отпустил Андреяна и сам убрался и наколол дров, что мне доставило большое удовольствие» (ПЖ, стр. 221—222).
. Адриан Григорьевич Болхин (р. 1865), яснополянский крестьянин, служил на усадьбе.
у Оболенских — у Л. Д. и Е. В. Оболенских.
Чиж — Михаил Ильич Чиж, акушер.
[...] был в лаборатории. Будучи студентом-естественником, С. Л. Толстой занимался в химической лаборатории проф. Марковникова.
Саша — Александра Львовна Толстая (р. 18 июня 1884 г.), младшая дочь Толстых. Получила домашнее образование. На её имя Толстой составил свое последнее завещание, предоставив в полную её собственность все свои произведения. Завещание утверждено Тульским окружным судом 16 ноября 1910 г. Издала под редакцией В. Г. Черткова «Посмертные художественные произведения Л. Н. Толстого» в трех томах, 1911. Работала на фронтах в войну 1914—1918 гг. После революции — директор яснополянского Музея-усадьбы и опытно-показательной станции «Ясная Поляна». Организовала в 1918 г. «Кооперативное товарищество изучения и распространения произведений Л. Н. Толстого», разработавшее архив Толстого (период до 1880 г.). 1930 г. провела в Японии. В настоящее время проживает в Америке. Напечатала воспоминания «Об уходе и смерти Л. Н. Толстого» в четвертом сборнике «Толстой. Памятники творчества и жизни», М. 1923. По-немецки отдельной книгой: «Tolstois Flucht und Tod. Geschildert von seiner Tochter Alexandra. Kassirer. Berlin [1925 г.]. За границей опубликовала свои мемуары на разных языках. По-русски — в сборниках «Современные записки» (1931, т. XIV и XVI), по-немецки: Alexandra Tolstoi, «Wanderer in Ketten» [«Странник в цепях»] Fursche Verlag, Berlin 1932.
. Толстой писал 22 октября: «Нынче ты бы меня бранила, и по делом; я дурно себя вел, а именно: встал в 8, убрался, напился кофе[...]. Вышел в сад, — погода восхитительная. Думаю, надо воспользоваться, только взгляну переписанное. Сел, стал читать, поправлять, и до 6 часов, со свечей, еще работал. И устал. Ты скажешь: пустое занятие. Мне самому так казалось. Но потом я вспомнил ту главу, которую я поправлял и над которой больше всего сидел, — это глава об искуплении и божественности Христа. Как ни смотри на это: для миллионов людей вопрос этот огромной важности, и потому кое-как или основательно исследовать его, — это важно, если только писанье мое будет прочтено» (ПЖ, стр. 223).
завод. Управляющий И. И. Орлов предлагал построить в Никольском-Вяземском картофельный завод.
Насчет Митрофана. Толстой писал 22 октября: «[сын Резунова] — добродушный, наивный парень. Жалуется, что жена его бросила и ушла [...]. Точно жалко и гадко, и я хочу отказать Митрофану». Толстая пояснила: «Приказчик Митрофан был виновником горя у Резуновых».
— К. А. Иславин.
. Студентами были выбиты стекла в университетской типографии, находившейся в аренде Каткова.
Толстой писал о получении настоящего письма: «Получил твое письмо — хорошее. Только о здоровьи всё не решено, и дурно, что ты мало спишь. И ваши именины у Леонида — мне за вас скучно было» (ПЖ, стр. 229; датировано неверно).