№ 122
[1884 г. Декабря 10. Москва]
Сам написал карточку коротенькую, а просишь подробных писем. У тебя лучше нашего. Что касается меня, я утратила свою осеннюю ясность — это я вижу по тому, что как я стала в те же условия разлуки и переписки с тобой, так, проверив себя, я вижу, что уже несусь по другому теченью; что балы, гости, комплименты, сказанные мне, Танино стремление на бал, мои собственные мечты о костюме Тани и о том, как будут говорить обо мне, разговоры дяди Кости и Madame... и проч. и проч. — всё это меня охватывает, и я погибаю. Мне даже не грустно это, и это хуже всего.
Вчера вечером пишу адрес тебе, приехали Беклемишевы (Кошелева). Она играла с Урусовым в шахматы, девочки что-то болтали, Кисленский пел, а я с Варей разговаривала. Было довольно скучно. Сегодня решила ехать к доктору. Он очень упрекал, что я запускаю, долго не была. Опять этот ад прижиганья, я дрожу до сих пор от боли; опять этот стыд, и ужасно неприятные разговоры о подробностях. Сегодня он нашел еще утолщение шейки, надо что-то надрезать, а то опухоль слишком велика; надо еще раза четыре прижечь, каждые две недели. Это очень всё неприятно. Коньки не вредно, но не студиться, не падать, а главное нервы, нервы и нервы беречь. На это налегал больше всего.
на две руки. Таня, которую ты так особенно целуешь, вся ушла с ушами в свой костюм. Только и разговору, только и мысли, увы! Я ей сказала: «напиши папа́», — она говорит: «я только могу ему свой костюм описать!» И ей, видно, грустно, что она такая раба своей мечты о костюме, но не может иначе. Она сейчас делает пасьянс с дядей Костей и Madame, и гадает. Илья спит весь вечер, Лёля всё учился. Малыши всё также безумно шумят; Миша в саду катался на коньках, т. е. еле двигался, а у Андрюши зубы всю ночь болели, и мы с ним немного учились.
Вчера Кисленский привез и «Сборник» в великолепном переплете, и «Письма Тургенева», Саша прислал. Таня пишет, что Сашино торжество после дела Беккер было огромное. Все о нем заговорили, все благодарили и прославляли; Таня уверяет, что она себя чувствовала по этому поводу крайне тщеславной, чего не думала, а что Саша поразил её своим отсутствием тщеславия чему, он сам говорит, что обязан тебе.
Боюсь я, что плохо себя обставил и заморишь сам себя и едой, и трудом. Ну можно ли было не уйти из этого адского вагона, в который ты попал! За что всячески трепать свои нервы и свою душу? — Как мне тебя жаль, право, просто ужас; как ты не бережешь себя. Сегодня вспомню это описание вагона, и такая противная от этого описания отрыжка, точно несчастье какое случилось. И потом все письмо этим испортилось, и дальнейшего не оценила; а твоя поездка с детьми была наверное прелестная; дети всегда и везде милы.
Сплю я на верху и съела твои груши, одну с Алёшей разделила, а потом ночью до того захотелось эту грушу, что я с жадностью её съела, что ужасно противно; гораздо противнее твоих яиц, которые тебе нужны, как хлеб насущный.
Когда ты приедешь? Напиши, пожалуйста; мне не то, что скучно, но очень одиноко. Если же тебе Москва представляется еще в очень противном виде, то не езди подольше, пока желание нас видеть перевесит над отвращением видеть опять город.
— 164 рубля, Ливенцову — 274, и мяснику Попову, кажется, (книги у меня тут нет) 145, = 583 р. с. А может быть Митрофан что-нибудь и уплатил, надо бы спросить Филиппа. — Был ли ты в кладовой, и цел ли и заперт ли Дуничкин сундук и все наши.
Прощай, милый друг, целую тебя. Не мучай и не ломай себя, ради бога; мне так за тебя часто страшно.
С. Т.
Понедельник 9-го.
Примечания
С. А. Толстая ошиблась, продатировав в конце письма «Понедельник 9-го», — понедельник приходился 10-го. Так как предшествующее письмо от воскресенья 9-го, то относим настоящее письмо к 10-му.
— от 11 декабря (ПЖ, стр. 242; датировано неверно).
с Варей — В. В. Нагорновой.
за Мусоргского—1881), композитор. Толстая ошибочно пишет повсюду Мусогорский, что исправляем, не оговаривая.
«Сборник» — это «XXV лет. 1859—1884. Сборник Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым» Спб., 1884; в сборнике было помещено начала неоконченного романа Толстого «Декабристы».
«Письма Тургенева» — «Первое собрание писем И. С. Тургенева», изданное Литературным фондом, 1884.
. Т. А. Кузминская писала С. А. Толстой 7 декабря 1884 года: «Все это время, т. е. 9 дней шел процесс Сарры Беккер. Саша прославился. Это общий гул идет о том, как он вел заседание: и порядок-то, и беспристрастность, и разумность, и все только что могло сыпаться на его голову похвал — посыпалось [...]. Я тщеславна настолько, насколько я сама этого не подозревала, а Саша совсем наоборот. Он говорит, что это только благодаря Левочке» (письмо хранится в АТ; не опубликовано). Известное в свое время «дело Мироновича» («Беккеровское») разбиралось в Петербургском окружном суде; сущность дела заключалась в убийстве еврейской девочки Сарры Беккер; обвинялся владелец кассы ссуд Миронович, у которого служила Беккер.
Дело отличалось сложностью и запутанностью. Миронович был признан виновным; приговор был кассирован сенатом, и дело разбиралось вновь в 1885 г. Толстой писал Кузминской 16 октября 1885 г.: «Как смотрит Саша на Беккеровское дело? Волнует ли оно его? Меня оно даже задело своим безобразием». По второму приговору Миронович был оправдан.
из этого адского вагона. Толстой писал 8 декабря: «Вчера, когда вышел и сел в сани и поехал по глубокому, рыхлому в поларшина (выпал в ночь) снегу, в этой тишине, мягкости и с прелестным зимним звездным небом над головой, с симпатичным Мишей, испытал чувство, похожее на восторг, особенно после вагона с курящей помещицей в браслетах, жидком-доктором, перорирующим о том, что нужно казнить, с какой-то пьяной ужасной бабой в разорванном атласном салопе, бесчувственно лежавшей на лавке и опустившейся тут же, и с господином с бутылкой в чемодане, и с студентом в pince-nez, и с кондуктором, толкавшим меня в спину, потому что я в полушубке» (ПЖ, стр, 237; дата неверная).
— кучер Ф. Р. Егоров.
Толстой писал в ответ 12 декабря: «По письмам твоим я вижу, что ты в дурном духе, не то, чтобы ты была сердита или грустна, а в очень легком, поверхностном. И ты сама недовольна, и это жалко. Впрочем, — ты так часто меняешься, что может быть, завтра письмо будет уже другое [...]. Жалко, что Таня не пишет. Хоть костюм бы описала, я и из него узнал бы немножко состояние ее души. — Ах, как жалко! что это Илюша все спит. Еще при мне он это делал, это не хорошо».