№ 165
[1885 г.] 24 декабря [Москва]
Милый Лёвочка, мое последнее письмо, к сожалению, не выполнило твою программу. С годами тяжелее переживаются душевные невзгоды и физически легче поддаешься болезненному состоянию. Вчера у меня страшно болела голова, сегодня сидит еще эта невралгическая боль, но уже легче. Кажется, не будет ничего кроме суточной мигрени или вроде того. Де́ла всё прибавляется, но не работа сушит, а забота. О вас с Таней я спокойна, вы у хороших людей, с хорошим воздухом, и с совершенным спокойствием душевным.
Никогда праздники мне не были так одиноки; совсем никого нет, ёлки, веселья я делать не смею, позвать кого-нибудь на свою грустную фигуру смотреть, — я не решаюсь. Сижу за столом с своими конвертами.
Впрочем, сегодня я возила трех малышей к Оболенским на ёлку. Как они все веселились, плясали, радовались на подарки! Всё было добродушно, гостеприимно, и как всегда, особенно от хозяев. Машенька, сестра, плясала кадриль, взявшись за платье обеими руками и юродствуя. Она очень мила, когда весела. Вчера Дьяков соблазнил всех, т. е. Машеньку, Машу, свою дочь, Лизу с мужем, Вареньку с мужем, дядю Серёжу, — все поехали к Яру — цыган венгерских слушать. Меня звали, да уж какие для меня цыгане, лишь бы только спокойно было.
Пришло (для контраста) письмо к тебе от Фейнермана, очень умное и интересное. Но что за несчастный фанатик в твоем направлении, т. е. в мраке. Пишет, что с женой чуть не драка, бежать от неё хочет. Отнимает у нее всё то нищенское достояние, последний кусок хлеба и отдает. Она не дает, конечно, выходит ад. — И это то, к чему и я должна стремиться! Нет, ваше учение — это то самое монашество, к которому и приходили люди, впервые сделавшиеся монахами.
Чертков в разладе с матерью — уйти хотел. Фейнерман с женой — бежать хочет; ты от семьи — бежать хочешь. — А ведь если б не это, как бы счастливы мы были; как в глубине души мы всё-таки наверное любим друг друга. И верно и Чертков, и Фейнерман любят своих. Вот чего не пойму я никогда: почему истина должна вносить зло и разлад? Разлад не с разбойниками, а с тихими, любящими
Как-то Таня с Верой живут? По них двух в их домах скучают и они не достают очень своим. Илья уехал в самом обычном настроении: собак хочет привозить, денег просил побольше для этого. Алкид и Орлов поехали туда же. Маша эти дни всё нездорова. То грудь болела, горчишники ставили, то голова страшно болела. Она совсем ничего не ест — скоро окажется, как ее, бедную, загубили вегетарианством. — Но не я ее убью: мое дело было выкармливать маленьких, и я это сделала хорошо. А кто мое дело разделывает, тот пусть и отвечает богу. Ну, прощай, Лёвочка, опять поздно и я ложусь.
Соня.
Приветствую всех с праздниками и желаю здоровья, счастья и спокойствия всем, кто в нем нуждается. Слышу по всей Москве рождественский звон.
Примечания
— Л. Д. и Е. В. Оболенским.
Машеньку — М. Н. Толстую.
к Яру. Загородный ресторан в Петровском парке.
[...] от Фейнермана. Письмо это неизвестно.