№ 274
27 октября, вечер. 1892 г. [Москва]
Получила сегодня твое и Верино письмо, милый Лёвочка. С каким поездом будет она в Москве? Я бы к ней выехала поговорить о вас и вообще проститься с ней. Я вполне ее понимаю, что она едет домой. Для чего и зачем ей жить в Ясной: дела нет, природа мертвая, от своей семьи далеко. Конечно, и Тане с Машей не весело, но они дома, при отце и при его деле; как будто исполняя эту обязанность — и жизнь полна, оправдана. Я здесь себя совсем не чувствую в городе. Только настолько, насколько несносна беготня по делам и покупкам. И то езда мне стала так вредна, что я избегаю, и все откладываю свои дела до санного пути.
Сегодня с курьерским приехал брат Серёжа и остановился, к радости моей, в Лёвиной опустевшей комнате. Верочка тоже была тут, взволнованная тем, что отец нашел выбор ее квартиры слишком дорогим, тем более, что у него вышли в тираж Дворянского банка билеты, и он на этом теряет рублей двести, что его очень огорчает. Не знаю, на чем они завтра решат.
с Мишей больше часа — я на фортепиано, он на скрипке, разбирал очень порядочно. Потом мы с Ваничкой, Сашей и Мишей развешивали с Дуняшей два ящика чая, сначала наш, потом людской. Потом я спросила у Миши его урок, и приехал Серёжа. А вчера я была проведать Фета. Там из «Московских ведомостей» Говоруха-Отрок. Я с ним сцепилась за прошлогоднюю историю. Он очень сконфужен, говорил, что он не при чём, но что-то пустил насчёт того, что жаль, что ты статьи пишешь и т. д. Фет его остановил и начал поэтическую картину о том, что «в Африке мы пришли в пустыню, вся она белая, покрытая песком, и никого нет. И вдруг мы увидели, ходит могучий лев и рычит. И он один и кругом пустота». И вот этот лев — ты.
А еще он говорил на мои слова, которые ты ему велел передать: «вот я это время умирал и вспомнил «Смерть Ивана Ильича», как мужик здоровый с ним сидел и ноги ему держал, и ему было легче. И если б в эту минуту вошел Толстой, я поклонился бы ему в ноги. Кто такую вещь понял и написал, тот не просто человек, а единица, или громадина» я уж не помню этого последнего слова. Ему немного лучше теперь.
Были у меня Баратынская, Грот и Мамонов, — но я их никого не видала. Сегодня была у меня Сафо Мартынова с двухлетней девочкой и Саша Философова, которая говорила, что ее матери плохо.
— много убывает людей, и грустно назад оглядываться. Я помню, как раз говорила Пелагея Ильинишна о том, как вся её жизнь в прошлом, в умерших, и никого не осталось. А ведь всё ей жить хотелось!
Напишите мне, что делается в Ясной: снег или сошел? Тут нет ни капли, я все по саду гуляю. Посадили ли березки? Что делают с прудом? Кто у вас люди живут? Вполне ли вы все здоровы? Целую всех вас, что-то холодом от вас всех веет, или вам скучно? Я вас не чувствую по-настоящему в письмах. Завтра писать не буду. Не ждите, нечего.
С. Толстая.
Примечания
Письму предшествует записка от 26 октября; ее мы не воспроизводим.
— письмо В. А. Кузминской с припиской Льва Николаевича от 22 октября (ПЖ, стр. 427).
за прошлогоднюю историю. Реакционный публицист Ю. Н. Говоруха-Отрок (Николаев), будучи сотрудником «Московских ведомостей», принимал деятельное участие в кампании, поднятой этой газетой против В. Соловьева и Толстого в конце 1891 года.
Мамонов — А. Э. Дмитриев-Мамонов, брат Софии Эммануиловны.
Сафо Мартынова — Софья Михайловна Мартынова, рожд. Катенина, жена сына убийцы Лермонтова, Виктора Николаевича Мартынова.
Саша Философова — сестра С. Н. Толстой, Александра Николаевна Философова (1878—1897).
— П. И. Юшкова, тетка Льва Николаевича.