№ 277
8 ноября. 1892 [г.] [Москва]
Так что-то стосковалось мне сегодня по всех вас: и Таня уехала; я даже адреса Сони Мамоновой не знаю; и метель второй день, — буря такая в городе, что же в деревне? Сегодня писем от вас не было. Поша ночевал у меня, сходил утром к Дунаеву, потом со мной часок посидел, а потом уехал. Сегодня же он уехал в Петербург. Сама я второй день из дома не выхожу. Теперь спине лучше, и завтра я выеду по делам. Здоров ли ты, милый Лёвочка, и девочки? Сегодня за все верёвочки мне задёргало сердце: и о вас скучно, и о Лёве, и о чернских сыновьях соскучилась. Мне, правда, одиноко очень бывает, а с детьми этими четырьмя меньшими — только забота. Самый утешительный из трех — это Миша. Ваничка ужасно мил, но слишком деликатен, и болезненно о нем беспокоишься. Когда мне, как эти дни, слишком тоскливо, — я вспоминаю в зоологическом саду двух белых медведей в клетке, и выражение их глаз, — это ужасно! Вот тоска-то, доведенная до исступления, до последней крайности. Так должно быть в одиночном заключении. И тогда, как всё это вспомнишь, видишь, как грешно и дурно скучать.
Сегодня провела со мной день Лёля Рыдзевская с её сыном. Ее муж уехал в Варшаву до 20-го, а девочка больна, тоже рвота без жара и голова болит. Ваничка хинин принял и сегодня здоров; что-то будет дальше. Филатов велел дать три раза через всякие два дня, а потом привести Ваничку к нему в субботу осмотреть селезёнку, которая очень увеличена.
он ее перенес. Еще дыхание трудно, но он уже спит хорошо и лицо не опухше, а совсем спокойное и нормальное. Вот болезнь, которую я боюсь, — это инфлуенца. Я бы её двух дней не вынесла с своим дыханием и сердцем. Т. е. боюсь не в смысле смерти, а того, что не даст опомниться, в роде холеры. — Поша мне говорил, что вы совсем не собираетесь в Москву. Я и понимаю, что вам покойнее и лучше в Ясной, т. е. тебе. Но мне жалко, что жизнь девочек поглощена их обязанностями. Неужели так они никогда и не будут жить личной жизнью? Мы не должны задавливать их молодое существование своими эгоистическими, старческими существованиями. Надо это всегда помнить, надо им помогать и любить, сколь возможно, бескорыстно, а не для своих целей. Я не говорю, что для этого непременно их надо в Москву везть. Совсем нет; надо только чутко прислушиваться, что им нужно для их счастья. Мне их что-то так жаль стало. То сидели в Бегичевке, то сидят в Ясной одни, живя только ограниченным интересом не своей, а чужой жизни, им не могущей быть вполне понятной, так как для полного понимания еще почти пол века просто возрастом надо подвинуться. А годы идут и молодость тоже. Вот Таня уехала, и Маша рвется хоть в Бегичевку выскочить — видно им не вмоготу. Прощай, Лёвочка, боюсь, что тебе всё это неприятно, но я, как мать, обо всех детях скорблю. Ты спросишь: «а обо мне?» Да ведь ты бежишь от счастья. Тебя любят, с тобою жить находят счастьем, ты ничем не дорожишь, тебе ничего не нужно. Как же жалеть тебя? Больше любви — ничего дать нельзя.
С. Т.
Примечания
.
Чернские сыновья — Сергей и Илья Львовичи, жившие в Чернском уезде.