№ 299
25 октября 1893 г. [Москва]
Сегодня утром прислал нам Дунаев ваши письма, милый друг Лёвочка и милая Маша, а вечером сам зашел на минутку и принес известие, что вы бодры, веселы и здоровы, чему я очень порадовалась. Мы тоже, славу богу, пока благополучны; Лёва стал бодрее, говорит сегодня, что он совсем здоров, но у него переходы очень быстрые, как и в Ясной было, от крайнего уныния к бодрости и наоборот. Ваничка сегодня со мной ездил на Смоленский рынок, где я покупала мебель Пироговским Толстым; его я отправила оттуда с няней по конке, и он был в восторге. — Таня вчера лежала весь день с теплым овсом на животе и с насморком, а сегодня ездила в школу совсем бодрая на лекцию анатомии, а сейчас ушла к Страховым слушать пенье какой-то Кедриной, Илюшиной соседки. Совсем я не рада, что она туда ходит, я всё-таки желаю своим детям лучшего общества. Приходили Горбунов и Попов; уехала Соня Мамонова; узнали сегодня грустное событие — умер от холеры в Петербурге Чайковский композитор.
Посылаю тебе сегодня же под бандеролью Женевский журнал, где пишут о твоей новой книге; тебе, может быть, Лёвочка, это будет интересно.
Очень ты меня тронул своим участием к моему здоровью. Я очень себя дурно чувствовала всё это время и красный пузырь (как ты бывало говаривал) быстро стал выпускать дух и морщиться, — но теперь мне дня два получше. Болела прямо грудь и не было дыханья; это каждый год осенью, и с годами хуже. Холод мне стал тяжел и неприятен, совершенно как моей матери последние годы ее жизни. — Болезнь мне совсем не мешает: только помогает серьезнее смотреть на ту точку, которая будет конечная для перехода в вечность, и переход этот не только не страшен, а скорее радостен. Прежде была уверенность, что я для чего-то и для кого-то нужна; а теперь я вижу, что я всё меньше и меньше могу что-либо сделать, да и сил, энергии куда как меньше стало. Хотелось бы побольше спокойствия и одиночества, а это невозможно. Иногда такая потребность хоть на часок уйти в лес, куда-нибудь, где одна с богом и природой, а не с драпировщиками, гостями, учителями, тёмными, прислугой и т. д.
Сегодня ждали Флёрова, но он не приехал. Лёва очень ждет ответа от Горбачева, поедет ли он с ним за границу, и вообще Лёва очень спешит. Думаю, что дней через десять, а то и раньше, он уедет. Не хотелось бы мне, чтоб он уехал один.
Затем прощайте, милые, берегите свое здоровье, скоро и Вера уедет, и вы останетесь одни. Правда ли, что Марья Александровна переехала к вам? Я не успела спросить Дунаева. Кланяйтесь ей от меня. Воображаю, как она счастлива быть без нас с дорогим Львом Николаевичем и Машей. Целую вас.
С. Толстая.
Примечания
прислал нам Дунаев ваши письма. Имеется в виду письмо М. Л. Толстой с припиской Л. Н. Толстого (см. ПЖ, стр. 460).
Пироговские Толстые — семья гр. С. Н. Толстого.
Страховы. Ф. А. Страхов (1861—1923), писатель, последователь Толстого.
Кедрина — Елена Сергеевна Кедрова, рожд. Федорова.
Чайковский — Петр Ильич Чайковский (1840—1893). — Толстой писал С. А. Толстой 26 или 27 октября: «Мне очень жаль Чайковского, жаль, что как-то между нами, мне казалось, что-то было. Я у него был, звал его к себе, а он, кажется, был обижен, что я не был на «Евгении Онегине». Жаль, как человека, с которым что-то было чуть-чуть неясно, больше еще, чем музыканта. Как это скоро и как просто и натурально, и не натурально, и как мне близко». (ПЖ, стр. 459).
Женевский журнал, где пишут о твоей новой книге«Статья о новой книге очень плохая, но интересная тем, что пишущий республиканец считает своим долгом противодействовать ей».
Горбачев — «молодой доктор, рекомендованный Флёровым» (прим. С. А. Толстой).
В ответ на это письмо Толстой писал 26 или 27 октября: «Мне за тебя завидно себе, что я пользуюсь такой тишиной и досугом, тогда как ты в большой суете и тяготишься ею, как нельзя не тяготиться, особенно пустою, холостою суетою. Но меня радует твое стремление » (ПЖ, стр. 458; датировано 20 октября).