№ 319
12 октября 1895 г. [Я. П.]
Все эти дни ходила с камнем на сердце, но не решилась заговорить с тобой, боясь и тебя расстроить и себя довести до того состояния, в котором была зимой в Москве. Но я не могу (в последний раз — постараюсь, чтоб это было в последний) не сказать тебе того, что так сильно меня заставляет страдать. Зачем ты в дневниках своих всегда, упоминая мое имя, относишься ко мне так злобно? Зачем ты хочешь, чтоб все будущие поколения и внуки наши поносили имя мое, как легкомысленной, злой и делающей тебя несчастным — женой? Ведь если это прибавит тебе славы, что ты был жертвой, то на сколько же это погубит меня! Если б ты меня просто бранил или даже бил за всё то, что я делаю по-твоему дурно, ведь и то мне было бы несравненно легче; — то прошло бы, — а это всё останется.
После смерти Ванички — (вспомни «папа́, никогда не обижай мою маму») ты обещал мне вычеркнуть те злые слова, относящиеся ко мне в твоих дневниках. Но ты этого не сделал; напротив. Или ты в самом деле боишься, что посмертная слава твоя будет меньше, если ты не выставишь меня мучительницей, а себя мучеником, несущим крест в лице жены.
Прости меня, если я сделала подлость и прочла твой дневник. Меня на это натолкнула случайность. Я убирала твою комнату и обтирая твой письменный стол от пыли и паутины снизу, — я смахнула ключ. Соблазн заглянуть в твою душу был так велик, что я это и сделала. И вот я натолкнулась приблизительно, на такие слова: «Приехала С. из Москвы. Вторглась в разговор с Боль, выставила себя. Она стала еще легкомысленней после смерти В. Надо нести крест до конца. Помоги господи» и т. д....
Когда нас с тобой не будет в живых, то это легкомыслие будут толковать кто как захочет, и всякий бросит грязью в жену твою, благо ты всякого вызываешь на это своими словами.
И всё это за то, что я всю жизнь жила только для тебя и детей твоих, что любила тебя одного больше всех на свете (кроме Ванички), что легкомысленно (как ты это рассказываешь будущим поколениям) я себя не вела и что умру душой и телом только твоей легкомыслие относится к религиозному, но кто же это поймет?
только с богом: «любить ненавидящих нас», «яко же и мы оставляем должникам нашим», и «даждь ми видети свои прегрешения и не осуждати брата моего», и подставить правую щеку, когда бьют по левой... и я, бог даст, достигну этого высокого настроения.
Но если тебе не очень трудно это сделать, — выкинь из всех дневников своих всё злобное против меня. Ведь это будет только по-христиански не буду в состоянии. Прощай. Всякий раз как уезжаю, невольно думаю: увидимся ли?
Прости, если можешь.
С. Толстая.
Примечания
Текст письма сохранился в четырех автографах. Три из них почти сходны, являясь копиями. Сюда относятся: 1) автограф, хранящийся в Ясной Поляне, — писано карандашом с надписью: «Гр. Соф. Андр. Толстой. Материалы. Мое письмо к Л. Н. Иностр. статьи». Инвентарн. № 2312; 2) автограф, хранящийся в АТ в конверте с надписью: «Мое черновое письмо к Льву Ник. 25 окт. 95 г.»; 3) собственноручная запись, вписанная в дневник С. А. Толстой под 10 августа 1903 г., воспроизводящая данный текст. Текст этот напечатан в ДСТ, III, стр. 222—223; 4) отличная от данных текстов редакция, повидимому более поздняя, сохранилась в АТ в конверте с пометой: «Это письмо писано до нашего разговора. Когда ты меня уверял, что ничего не пишешь обо мне и детях, то точно ты нож ворочал в моем сердце. Могу ли я верить тебе теперь? Ну, да бог с тобой, я сама виновата, что прочла тихонько твои мысли. Прости меня». Этот текст нами и воспроизводится.
Запись, на которую натолкнулась С. А. Толстая в дневнике Льва Николаевича, относится к 6 октября 1895 г.; в настоящее время в подлиннике дневника в данном месте 17 строчек, вымаранных Толстым. По поводу настоящего письма имеется следующая запись в дневнике Толстого под 13 октября 1895 г.: «Все эти дни видел, что что-то мучает Соню. Застал ее за письмом. Она сказала: что скажет мне после. Нынче утром объяснилось. Она прочла мои злые слова о ней, написанные в минуту [раздражения]. Я как-то раздражился и тотчас же написал и забыл. В глубине души чувствовал, что что-то сделал дурное. И вот она прочла. И бедная, ужасно страдала и, милая, вместо озлобления написала мне это письмо. Никогда еще я не чувствовал себя столь виноватым и умиленным. Ах, если бы это еще больше сблизило нас. Если бы она освободилась от веры в пустяки и поверила бы в свою душу, свой разум. Пересматривая дневник я нашел место — их было несколько — в которых я отрекаюсь от тех злых слов, которые я писал про нее— Слова эти писаны в минуты раздражения. — Теперь повторяю еще раз для всех, — Я часто раздражался на нее за ее скорый необдуманный нрав, но, как говорил Фет, у каждого мужа та жена, которая нужна для него. Она, — я уже вижу как, была та жена, которая была нужна для меня. — Она была идеальная жена в языческом смысле — верности, семейности, самоотверженности, любви семейной, языческой и в ней лежит возможность христианского друга. Я увидал это после смерти Ванички. Проявится ли он в ней? Помоги Отец. Нынешнее событие мне прямо радостно. Она увидала и увидит силу любви — ее любви на меня».