Толстая С. А. - Толстому Л. Н., 28 июня 1871 г.

№ 31

28 июня 1871 г., вечер [Я. П.]

И вчера, и сегодня получила я от тебя письма, милый Лёвочка, и на меня сделали они одно впечатление, очень грустное, — что тебе не хорошо. Но даже в последнем письме ты был только три дня на месте, и всякое леченье действует первое время очень дурно, как и воды, и всё. Твое размягченное расположение духа и безучастность ко всему, тоже, я думаю, происходит от того, что кумыс сразу осадил твои нервы и слишком подействовал. Еслиб я не утешилась, что всё будет к лучшему, можно бы с ума сойти от тревоги по тебе. Но я рада и благодарна, что ты мне пишешь всё, и правду. Одно еще утешительно, что ты еще и от дороги не успел отдохнуть, когда писал мне письмо 18-го июня. Очень будет тебе дурно если ты вздумаешь вернуться, не выдержавши шестинедельного курса леченья. Ты только изломаешь себя, а пользы не сделаешь. Я нынче долго беседовала с Алексеем, всё его расспрашивала про ваше житье у башкирцев, и он мне с большим восторгом рассказывал о всех подробностях кумысной жизни. Видно, это одно из его лучших воспоминаний. Боюсь ужасно, что Стёпа вдруг совсем падет духом и начнет уговаривать тебя приехать, а ты и сам, готовый на это в душе, скорее склонишься на отъезд, подстрекаемый Стёпой.

Если ты всё сидишь над греками, — ты не вылечишься. Они на тебя нагнали эту тоску и равнодушие к жизни настоящей. Не даром это мертвый язык, он наводит на человека и мертвое расположение духа. Ты не думай, что я не знаю, почему называются эти языки мертвыми, но я сама им придаю это другое значение.

Сегодня рождение Серёжи; я ему подарила шашки и белые кирпичики. Он очень был доволен и очень мил целый день. Вечером он меня стал целовать и за что-то благодарить, потому что верно был счастлив. Ему и все подарили: Таня — лото, тётенька Полина, которая опять приехала нынче утром — чудесную чернилицу; мама́ — зоологическое лото, потом часы, конфеты и проч. Мы, было, собирались после обеда ехать в Засеку чай пить и взять с собой всех детей и разные лакомства, но нагнало туч, была гроза, сильный дождь и мы остались. Серёжа очень пристрастился к игре в шашки, потом играли в лото, и дети были очень веселы. Ханна опять больна, у ней опять лихорадка и боль в лице и зубах. Нынче ей получше, но она всё еще сидела внизу. Вчера мы, было, поехали к обедне, но, когда приехали в церковь, обедня уж отошла. Отслужили в семь часов утра, потому что было молебствие. Жаль было, потому что я забрала всех пятерых детей и хотела их причащать. Теперь сырая погода, и не знаю, когда опять соберусь. По этому можешь судить, что дети все, слава богу, до сих пор здоровы и только еще поправляются. Я тоже, даже слишком, здорова. Только ты один мне всю душу вытянул своей неопределенной томящей болезнью. Я не могу себе представить, как ты живешь со всеми неудобствами; но мне вообще так больно всё, что тебе не хорошо и неудобно, что я стараюсь и не думать об этом. Когда я получаю твои письма, то меня вдруг всю охватит тобою, я тебя опять почувствую около себя, как будто ты тут и я говорю с тобой; но я тебя от себя скорей гоню, чтоб не думать и не приходить в отчаянье.

серьёзный вопрос, и слишком больно мне было решиться на это, чтоб вопрос этот слегка обсуживать с Дьяковым. Если мы оба решились, то, стало быть, это так надо было. Но всё-таки Дьяков меня немного расстроил, и мне было неприятно.

Мама́ весела, и днями бывает ей гораздо лучше, а иногда делается одышка. Таня очень возится с детьми и иногда приходит в озлобленное волнение. Отказавшись от немки, она уже не считает себя в праве жаловаться, и сама возится с детьми больше, чем прежде. Вчера она от мужа получила письмо длинное из Одессы. Он очень восхищается морем, пишет длинный реэстр, что купил, но скучает без своих. Вчера же братья писали к мама́. Николинька и Володя, мрачные, сидят друг против друга и упорно молчат. Николинька, будто бы, на днях поступает в полк, но очень не охотно.

Дьяковы на другой же день уехали вечером и увезли Варю. Мы их провожали на Козловку и чуть не опоздали. Смотритель, спасибо, за три минуты дал билеты и свесил багаж. Только что двинулись вагоны, подходят вдруг Оболенские. Они только что приехали из Крапивны; и Лиза, узнавши, что мы поехали на Козловку, бросилась в отчаяньи на тех же усталых лошадях в погоню. Но она уже не застала Дьяковых, а видел князь в окно вагона голову Дмитрия Алексеевича, и только все ахнули. Лиза плакала, но когда мы приехали домой, она развеселилась. Раньше Леониду нельзя было приехать. Теперь они у нас, и я им всегда очень рада. Лиза так мила, такая помощница во всем и такой друг. У них план проситься жить к нам в том доме на зиму. Я конечно сказала, что мы будем очень рады, и это правда, но главное князь боится, что ему этого не дозволит начальство.

Мама́ уедет от нас шестого июля, и Таня тоже едет с ней дня на три к Лизе. К тому времени вернется Варя, и Дмитрий Алексеевич обещал и Машу с Софеш привезть к нам. Оболенские вернее всех: они меня не оставят. Мама́ обещает тоже опять приехать. Признаюсь, больше народу мне теперь лучше. Мне делается еще более хлопот и тем лучше. Главное не задумываться.

Лёвушка делается очень мил. Я его спрашиваю, указывая на мама̀: кто это? Он говорит: бабика. Потом посмотрел на Пелагею Ильинишну, засмеялся и говорит: «много бабики». Так это было смешно. Теперь у него привычка всем говорить «милая», и это так мило.

дома, учтивы и мне не делают ни малейших неприятностей. Кучер и Сергей особенно даже стараются. Pas-de-géant поставили нынче, но еще бегать нельзя было, земля не осела. Ставил Прохор. Дети, очевидно, не понимают, как это будут на них действовать и ждут в недоуменьи. Завтра попробуем.

Прощай, друг мой милый; уж я теперь ничего тебе не советую, ничего не настаиваю. Если ты тоскуешь, то это вредно. Делай, что хочешь, только бы тебе было хорошо. Старайся быть благоразумен и ясно видеть, что тебе может быть хорошо.

Ты был уставши, ты вдруг переменил весь образ жизни; может быть поживши, ты будешь в состоянии быть опять не одной десятой самого себя, а цельным. Бог с тобой, мой милый друг, обнимаю и целую тебя. Еслиб я могла передать тебе хоть частицу своего здоровья, энергии и силы. Я никогда не помертвею. Мне довольно одной моей сильной любви к тебе, чтоб поддержать все нравственные и жизненные силы. Прощай, два часа ночи, я одна и как будто с тобой.

Соня.

Примечания

Письмо от 24—25 июня 1871 г. не печатаем.

— что тебе не хорошо. Толстой писал 18 июня: «Приятного ничего не могу написать тебе. Здоровье все нехорошо. С тех пор, как приехал сюда, каждый день в 6 часов вечера начинается тоска, как лихорадка, тоска физическая, ощущение которой я не могу лучше передать, как то, что душа с телом расстается. Душевной тоске по тебе я не позволяю подниматься... Больнее мне всего на себя то, что я от нездоровья своего чувствую себя 1/10 того, что есть. Нет умственных и, главное, поэтических наслаждений. На всё смотрю, как мертвый, то самое, за что я не любил многих людей. А теперь сам только вижу, что есть. Понимаю, соображаю, но не вижу насквозь, с любовью, как прежде. Если и бывает поэтическое расположение, то самое кислое, плаксивое, — хочется плакать. Может быть переламывается болезнь» (ПЖ, стр. 82—84).

. А. С. Орехов ездил с Толстым в Самарскую губернию на Каралык в 1862 г.

— ты не вылечишься. Толстой писал в ответ 16—17 июля: «Письма твои мне вероятно вреднее всех греков тем волнением, которое они во мне делают. Тем более, что я их получаю вдруг. Я не мог их читать без слёз, и весь дрожу, и сердце бьется. И ты пишешь, что придет в голову, а мне каждое слово » (ПЖ, стр. 96).

Не могу себе представить, как ты живешь со всеми неудобствами. Толстой писал 18 июня: «Живем мы в кибитке, пьем кумыс (Стёпа тоже, все его угощают); неудобства жизни привели бы в ужас твое кремлевское сердце: ни кроватей, ни посуды, ни белого хлеба, ни ложек. Так что глядя на нас, ты бы легче переносила несчастия пережаренной индейки или недосоленого кулича. Но неудобства эти нисколько не неприятны, и было бы очень весело, если бы я был здоров» (ПЖ, стр. 83).

Дьяков с Машей. Марья Дмитриевна Дьякова (1850—1903), вышла в 1876 г. замуж за Николая Аполлоновича Колокольцова (1848—1920). Толстой писал 16 июля: «Целуй всех, даже Дмитрия Алексеевича, если он у вас с своими, и не смотря на то, что он тебя и Таню дразнит. Таню успокой. Если муж хороший, а ее муж хороший, то от разлуки необходимой ничего не будет, кроме того, что больше оценит и сильнее полюбит, и найдет маленькая влюбленная грусть, которая жене должна быть приятна. От неверности же в разлуке дальше гораздо, чем когда вместе, потому что в разлуке есть в душе идеал , с которым ничто не может сравниться. Это всё и к тебе относится» (ПЖ, стр. 96).

От мужа получила письмо длинное из Одессы — от 21 июня; А. М. Кузминский ехал в Кутаис морем — через Одессу на Поти.

Николинька — сын М. Н. Толстой.

Володя — Владимир Андреевич Берс (1853—1874), брат Софьи Андреевны. Служил гусаром.

князь боится, что ему этого не дозволит начальство. Л. Д. Оболенский служил в то время по акцизу, ревизуя фабрики и заводы.

̀ уедет от нас шестого июля. Толстой писал в ответ 16—17 июля. «Два известия твои очень грустны: это то, что я не увижу мама́, если не поеду к Лизе и не увезу её опять к нам, что я намерен сделать, и главное, что милый друг Таня угрожает уехать до меня» (ПЖ, стр. 96).

Софеш — Софья Робертовна рожд. Войткевич (1844—1880), вторая жена Д. А. Дьякова; перед этим служила гувернанткой в его доме. Софья Андреевна писала так Дьяковым: «Я часто переношусь в ваш мир. Вас, Софеш, всегда воображаю себе за самоваром, авантажную, тоненькую и с озабоченным лицом, или скоро пробегающую и легко по большой зале» (письмо к Дьяковым от 21 декабря 1865 г., не опубликовано).

Трифовна — Степанида Трифоновна Иванова (ум. 1886 г.), «старая экономка, прожила в семье нашей более 35 лет и умерла у Кузминских в Петербурге» (прим. Софьи Андреевны). Первоначально была кухаркой.

— плотник; по поводу него возникла в семье Толстых шутка-поговорка: «для Прохора»; С. Толстой пишет: «выражение «для Прохора» значило делать что-либо не для себя, а для того, чтобы удивить других» (ТП, III, стр. 15).

Раздел сайта: