№ 33
1 июля. Ночью, 1871 г. [Я. П.]
Сейчас получила твое письмо, мой милый друг, и так мне стало весело, радостно, легко, что ты себе представить не можешь. Я почему то чувствовала, что ты оживешь, если уедешь на кумыс, и страшно еще очень радоваться, но, кажется, ты ожил. Не думай и не тревожься о нас. Нас бог тоже хранит, мы все так веселы, здоровы, оживлены, особенно теперь после телеграммы и нынешнего твоего письма, еще будет лучше, так как я весела и тверда духом, а я без тебя и глаза всем, и душа всего дома. Мама́ так тоже была рада, что твое здоровье лучше, она смеялась от радости, сама читала твое письмо и говорила, что теперь она покойна, уедет к Лизе. Она едет четвертого в ночь и Таня с ней на два дня к Лизе. Таня вернется, а мама́ уж нет. Мне с ней особенно жалко расставаться, и жалко еще то, что она, видимо, тут поправляется, а бог еще знает, что будет в Рязани. Я бы даже написала, что она совсем хорошо себя чувствует, да нынче вечером вдруг у ней опять сделалось небольшое удушие. Таня вместе со мной получила третье письмо от мужа. Он очень скучает, пишет ей с парохода еще только, и то говорит, что: «нам жить врозь долго не приходится». Таню это взволновало; она кажется боится, что ее потребует Саша скоро и что она с тобой не увидится.
Сегодня вечером, т. е. после обеда, мы ездили в Засеку по Козловской дороге, налево, со всеми детьми — нашими и Кузминскими, только исключая моей маленькой Маши, пить чай. Брали с собой яйца, баранину, разные сладости, самовар и проч. Напали мы на место чудесное, где Ермил старик снял покос и где гребли сено. Наехало туда из деревни Мостовой пропасть народу, баб, грудных детей. Все они собирались ночевать под большими дубами; построили шалаши, повесили люльки; матери работали, побольше дети качали ребят. Всё это было очень красиво, приятно и весело. Сено душистое, народ веселый, вечер чудный, теплый, пары начали подниматься, тишина, чистая, скошенная земля, старые дубы и яркий закат солнца. Мне давно так не было легко на душе.
Ты о всех спрашиваешь, надо тебе отвечать. Варя в Черемошне до десятого июля: нынче получила от нее письмо, ей в Черемошне очень хорошо и весело. Лиза только нынче поехала к матери мужа в Тулу, а он, т. е. наш милый шталмейстер, поехал нынче же в Москву и будет там покупать мыло, катушки и проч. Когда уедет мама́, они меня обещают не оставлять. Здоровье Ханны теперь гораздо лучше; она очень жалела, что не могла ехать с нами в лес чай пить и только проводила нас в катках до Каменных.
а больше ничего. Pas-de-géant их совсем с ума сводит. Бегают они уж совсем хорошо, только Илюша всё валяется. Письма твои к ним прочту им завтра, нынче они уж спали, когда пришло письмо. Верно они сейчас же тебе напишут. Илюша меня уж просил, чтоб за него написать тебе; и просил таким умильным голосом, что он сам не умеет, что я удивилась. Прощай, мой милый, спаси тебя бог; как хорошо, как хорошо, что ты поправляешься. Выдерживай непременно шесть недель, благо не скучаешь; а о нас, право, беспокоиться нечего. Милого Стёпу мы все целуем, особенно я; я чувствовала и то, что тебе без него было бы плохо. Хотя страшно вспомнить, как мы еще долго не увидимся, но будет же хоть когда-нибудь это счастье. Целую тебя, голубчик милый, в глаза, губы и руки. Прощай.
Твоя Соня
О деле забыла. Прилагаю письмо Оффенберга, ты ему напиши сам. К тебе собирается на кумыс Александр Николаевич Бибиков. С ним пришлю билет Купеческого банка.
Примечания
Сейчас получила твое письмо — от 23 июня; в нем Толстой писал: «То, на что я жаловался, тоска и равнодушие, прошли; чувствую себя приходящим в скифское состояние, и всё интересно и ново. Скуки не чувствую никакой, но вечный страх и недостаток тебя, вследствие чего считаю дни, когда кончится мое оторванное, неполное существование[...] [Ново и интересно многое: и башкирцы, от которых Геродотом пахнет, и русские мужики, и деревни, особенно прелестные по простоте и доброте народа[...] я читаю по-гречески, но очень мало. Самому не хочется» (ПЖ, стр. 84—85).
что будет в Рязани, т. е. в рязанском имении Павленковых.
третье письмо от мужа — от 25 июня, писанное с парохода между Севастополем и Ялтой.
— Ермил Антонович Зябрев (р. 1807 г.), яснополянский крестьянин, отпущен на волю в 1859 г.; со слов С. Л. Толстого его семья изображена под Дутловыми в «Утре помещика»; в очерке Толстого «Лето в деревне» он упоминается, как «самый зажиточный мужик Ермил».
Мостовая — деревня в 16 верстах от Ясной Поляны.
Варя в Черемошне — у Дьяковых, в их имении Черемошня, Новосильского уезда.
до Каменных — т. е. каменных столбов при въезде в Яснополянскую усадьбу.
Pas-de-géant. Толстой писал в ответ 16—17 июля: «Радуюсь, что pas-de-géant стоят, но сам живо представить себе не могу, как это у вас идет. Представляю только, как Илья падает» (ПЖ, стр. 96—97).
Лиза поехала к матери мужа. Мать кн. Леонида Дмитриевича Оболенского — кн. Александра Тимофеевна Оболенская, рожд. Афремова.
Письма твои к ним прочту им завтра. О письмах Толстого к детям см. след. письмо.
. 29 июня Толстой писал: «Оффенбергу я решил ничего не отвечать. Может быть, он сам или брат еще напишут, тогда видно будет, притом здешняя покупка застилает все другие» (ПЖ, стр. 91).
. 23 июня Толстой писал: «так как вообще очень может быть, что я куплю эту землю или другую, то я прошу тебя прислать мне билет Купеческого банка, который может понадобиться для задатка (посредством перевода через Самарский банк)» (ПЖ, стр. 85).