№ 343
23 октября 1896 г. [Москва]
Как-то ты доехал с Козловки, милый друг Лёвочка? Наше, начавшееся с таких волнений, путешествие, в конце концов кончилось благополучно, если не считать того, что мое женское нездоровье дошло до такого состояния, что когда я приехала домой, то можно было подумать, что я выкинула; даже Дуняша пришла в ужас, раздевая меня. Я чувствую себя слабой и двигаться боюсь, так как движенье усиливает мое нездоровье. Сегодня никуда не поеду, конечно, тем более, что погода ужасная.
До Тулы мы доехали стоя, и какой-то вольноопределяющийся болтал с нами без умолку и старался вам услужить. В Туле прицепили еще 4 вагона: два второго, два третьего класса. Места брали с боя; но обер-кондуктор почему-то принял нас под свое покровительство, устроил нам в купе так, что и Саше, и мне дали по длинному дивану, а Мише вовсе отперли какое-то маленькое купе, и дали ему диван одному. Мы все отлично спали, спутницы еще были; такая же седая мать с такой же 12-ти летней девочкой, обе приятные. Очень было мне кстати, что я хоть лежать могла. В вагоне всё вспоминала, как я растерялась глупо и как ты меня окружил рукой и повел, как ребенка, и сразу мне стало спокойно, и я отдалась в твою волю, потеряв свою. Как жаль, что в жизни моей мало мне приходилось так отдаваться твоей воле, это очень радостно и спокойно. Но ты неумело брался за это и не последовательно, а лихорадочно: то страстно, то вовсе забывая и бросая меня, то сердясь, то лаская, — обращался со мной.
утром, и завтракали, и занимались всякий своим делом, — он всё валяется. Пожалуй, что уж лучше пусть он поступает под дисциплину училища, когда дома мы не сумели его воспитать строго. — Тут Борис Нагорнов приходит завтракать; Юша с утра за фортепиано; был от Грота издатель киевский с иллюстрациями к «Войне и Миру», просит позволения от имени старого художника академика и бывшего профессора живописи Ковалевского приехать в Ясную Поляну, показать рисунки и просить тебя дать указания на те художественные моменты в романе, которые стоят того быть иллюстрированными. Он будет тебе писать. У него уже 60 больших рисунков.
Посадили ли мои деревца? Что Андрюша? Как будете теперь жить скучную темную осень после такой веселой и светлой? — Я и теперь, освежившись своей поездкой и общением с тобой, чувствую себя бодрей для всякого дела и тверже духом.
И прощай теперь, целую тебя крепко. Что-то у меня переменилось в моих душевных отношениях к тебе, и что-то стало хорошее. Иногда хорошо сделаться слабой, чтоб полюбить ту силу, которая тебя поддержит именно в ту минуту, когда это было нужно. И со мной так было в эти полтора года слабости души и тела со смерти Ванички. Целую Лёву и трех дочерей, включая милую Дору.
Примечания
— Павел Осипович Ковалевский (1843—1903), живописец, баталист, профессор, академик.