№ 80
[1882 г. Сентября 16.] Четверг вечер. [Я. П.]
Милый Лёвочка, получила сразу два твоих письма, из которых вижу, что тебе грустно и не хорошо. А мне и жаль тебя, но и досадно немножко, что мы так плохо устроились: нам без вас дурно, вам же и без нас, но главное дурно то, что неудобно и холодно так, что даже заниматься нельзя было. Всё это оттого, что будто «ничего вперед задумывать не надо», а вот опыт показал, что все вперед надо думать, а там выйдет уж как бог велит.
С Ильей вышла-таки неприятность, хотя, главное, здоровье его хорошо. Вчера ночью, в 12 часов, сижу в балконной гостиной одна, Таня спит в моей комнате, а я читаю Сенеку. Слышу окно хлопает внизу, в комнате Ильи. Я подумала: простудится, если окно отворилось, пойду проведаю. Надо тебе сказать, что с вечера Илья мне всегда сказывал, кто у него ночует, так как одному страшно, и вчера он сказал, что Титка, а Иван не ночует.
Вот я прихожу в комнату Ивана Михайловича, первое впечатление — вонь и табак. Посреди комнаты собаки наделали нечистоту. Иду дальше, голоса, хихиканье. Когда я отворила дверь, Илья сделал какое-то быстрое движенье; потом вижу, Титка на полу, а этот Иван идиот на Лёлиной постели рядом с Ильей. Я ужасно рассердилась, выгнала и разбранила Ивана и Илье сделала выговор; главное досадно, что солгал. Сегодня он мне весь день старался доказать, что папа нашел бы, что спать с Иваном и Титом и на Лёлиной постели даже очень хорошо, а что это только я имею глупые, барские мысли. Предоставляю тебе это с ними обсудить, а я, признаюсь, рада, что он завтра уезжает, мне это запанибратство не с народом, а с паразитами, курящими, играющими в шашки и льстящими Илье — очень противно. Шуму и крику, слава богу, не было, мы с Ильей по прежнему и говорим и всё, — но мы друг друга не убедили, а я только сказала, что пока я в доме хозяйка, я буду делать, как я хочу, а не как он, и люди будут слушаться меня.
Ваныкина. Очень хорошо в лесу: дубы зеленые, трава тоже и темносинее небо, и ярко-желтые листья, всё это так красиво при ясном солнце.
Приезжай поскорей, только Илью построже оставляй в Москве; жаль, что я не могу его завтра, т. е. в пятницу утром, отправить, платье не готово и придется вечером, т. е. в ночь, отправить. В субботу утром он будет в Москве, с Малышкой. Купили ли ему кровать длинную, а то после тифа на полу спать не очень-то хорошо.
Очень рада, что ты печь велел переделать; в доме Волхонских печь была мала, и с хлебом, и с квасом, и ваннами детям было неудобно очень. И что о подвалах позаботился — спасибо. Картофель для отправки уже готов в мешках и яблоки ждут в ящиках, как приеду, так надо послать, а то всё замерзнет не в подвале. Какая угловая вышла ярка? Я всё сокрушаюсь, что не дала вам ложек, кастрюлек. Об Алёне ты не пишешь ничего, присылать или нет? Илью щами да кашей после тифа кормить не приходится, да и тебе, я думаю, не очень это здорово. Отчего вы не велите кухарку прислать? Я, признаюсь, не верю, что к 1-му будет готово, и на меня нашло сегодня уныние. А уж Илья без тебя в Москве вовсе изболтается, да еще передерутся там эти мальчики. Народ очень ненадежный.
Прощай, Лёвочка, целую детей и тебя. Твое уныние и мне сообщилось.
Соня.
Примечания
получила сразу твоих два письма — от 13 и 14 сентября. Во втором Толстой писал: «Я все это время в сонном, глуповатом и спокойном, немного меланхолическом состоянии. Никого не видаю, чему рад» (ПЖ, стр. 177).
. Комната, в которой позднее находился кабинет Льва Николаевича.
Титка — Тит Иванович Полин (Пелагеюшкин) (1867—1932), яснополянский крестьянин, служил у С. Н. Толстого, потом у С. Л. Толстого.
Иван, — вероятно Иван Васильевич Макарычев (р. 1870), сын яснополянских крестьян Василия Савастьяновича Макарычева и Ольги Родионовны Егоровой.
в комнату Ивана Михайловича«под сводами».
около Ваныкина. Дача тульского купца Ваныкина близ Козловой Засеки.
рада, что ты печь велел переделать. Толстой писал 13 сентября: «В кухне было сделано неудобно — русская печь, и очень маленькая в нашей кухне. Мы решили переделать печь так, чтобы русская печь была больше и устье ее выходило бы в людскую[...] Подвалы есть, но они сопрели и завалились. Я велел починить, но сделать попроще, для кореньев и капусты» (ПЖ, стр. 175).
Толстой писал 14 сентября: «Обои в угловой очень ярки, а в столовой правда, что темны».