Толстая С. А. - Толстому Л. Н., 7 июня 1883 г.

№ 89

Июня 7 [1883 г. Я. П.]

Милый Лёвочка, сегодня получила еще одно (четыре всего) письмо от тебя. Насчет здоровья твоего я успокоилась, но твои разговоры с молоканами меня смутили столько же, сколько и нездоровье. Какая тебе охота, зная, что за тобой наблюдают, пускаться хотя бы в простые разговоры! Наделаешь и себе и мне хлопот и горя, а счастливее от этого никто не будет. Меня очень трогает, что ты так о нас тревожишься. Если б не коклюш, который относительно всё-таки легкий, всё было бы тихо и хорошо. Ты мне неприятно напомнил о твоем холодном, внезапном отъезде; я забыла уже. Но тогда, ты даже забыл проститься со мной. Ты уехал, а я заплакала; потом стряхнула с себя горькое чувство и сказала себе: «не нужна я, так и не надо, постараюсь и я также быть свободна от всяких чувств». И мне уж не так был тяжел твой отъезд, как бывало; я стала жить спокойно и часто очень мне бывало хорошо, особенно от природы. — Если и тебе спокойно, то не спеши домой. Освежайся умом и телом. — Неприятно мне думать, что тот свежий взгляд на людей живущих там и мне чуждых, которым ты взглянул на них, когда приехал, теперь уже пропал и затемняется. Видно опять, особенно с помощью Серёжи, ты подпадаешь под их обдуманное и ненавистное мне влияние, и опять поднимается во мне утихнувшая буря.

С грустью иногда думаю: вот приедешь, будет у всех радость свиданья — и опять тебе, и следовательно и мне станет тяжело, что жизнь, кажущаяся нам нормальная и даже очень хорошая и счастливая, тебе будет тяжела. — Ведь всё тот же крокет по вечерам, катанье, гулянье, купанье, болтовня, ученье греческих, русских, немецких, французских и проч. грамматик по утрам, одеванье к обеду, ситчики и проч. и пр. Но мне всё это освещено красотой лета и природы, чувством любви и исполнения долга к детям; радостью чтения (читаю Шекспира теперь), прогулок и многим другим. А ты уж не можешь этим жить — и грустно, очень грустно. Ради бога, не сочти это за упрек; я так чувствую

Сегодня приезжал учитель Лёли, и они очень хорошо занимались 2 часа. Теперь он наладится ездить, а то болен был. Вчера мы ездили все на Груммонт, на пикник. Таня, Маша Кузминская, Илья, Лёля и Альсид верхом, а остальные в катках. Был чудный вечер, опьяняющий по красоте своей, закат солнца. Я с Андрюшей, двумя Мишами и Лёлей поймали 8 окуней; и надо было видеть восторг малышей, особенно маленького Миши, когда вытаскивались окуни на удочке!

До сих пор не послала перевод к m-me А. Делают затруднения на почте, и я опять посылаю сегодня. Дня три тому назад я только кончила переписывать. — В народе всё несчастных встречаю. Марфуша Евдокимова умерла, хоронили в Троицын день, а подруги ее в это самое время пели и плясали около нашего дома. Василий Шураев, маленький старичек, выколол себе глаз, подвязывая цветы, и глаз мгновенно вытек. Я хоть была в отчаянии, но сделать ничего не могла, и моя медицина была тут бессильна. Утром сегодня пришел нищий, страшно было на него смотреть, так изнурила его двухгодовая крымская лихорадка. Дала ему хинину и денег, но у него такое жалкое и не плутовское лицо, что я хочу ему помочь, напишу Кнерцеру, нельзя ли его в больницу бесплатно положить и полечить. — Столько у меня больных, Лёвочка, что просто ужас! Стала настоящим доктором и думаю серьезно зимой на медицинские курсы ходить. Практические, медицинские курсы, говорит m-lle Герке, есть в Петербурге и очень общедоступные, не знаю, есть ли в Москве. — Пишу письмо урывками. Больных еще вечером трое приходило, потом в крокет играла, работала и пришла пить чай. За чаем прочла Тане и детям твое письмо, и мы все очень рады, что ты лошадей 40 сюда хочешь привести; это очень будет весело и удобно; я сама что-то очень стала любить лошадей. Нет ли серых от Урусовского, подаренного жеребца, и от Имперьяла. Вот хороши были лошади.

Меня послали дети, чтоб я написала тебе купить побольше сукна на кафтаны. Дуничка велела пуху привезть: гусей посылали много, куда, мол, пух дели, а у нас подушек нет.

.... А я ничего не прошу, только прошу после хорошего, настоящего, спокойного питья кумыса привезти себя снисходительного, здорового, молодого, какой был прежде, по духу молодого, чтоб не видеть во всем какой-то упрек, а видеть счастье и благодарить за него бога, и ничего, ничего не желать и не выдумывать и не изменять.

Деревня наша по немногу обстраивается, кое-кто просил осин, и я давала всем; но просят умеренно, даже мало.

Прощай, теперь, милый друг, постарайся не тревожиться, брось разговоры с молоканами и не порть своей спокойной жизни слишком большими хлопотами о хозяйстве. Илья и Таня собираются тебе писать, как они говорят: «донести обо всем папаше». Боюсь, что не исполнят. Как жаль, что Серёжа так себя портит. Вот так-то Таня ко мне относится часто. Когда же Серёжа сюда собирается и когда ты думаешь приехать? Хотела бы побывать у тебя, да боюсь детей оставить с коклюшем. Миша начинает тоже по коклюшному иногда кашлять; у Алёши реже стали припадки. Они весь день гуляют, очень веселы и, бог даст, всё обойдется легко. Кажется всё написала и теперь кончаю. Таня тебе кланяется.

С.

Примечания

[...] письмо — от 2 июня; в нем Толстой писал: «Живется здесь хорошо и спокойно, коли бы не беспокойство о тебе. Одуряюсь понемногу кумысом и освежаюсь. Все свои планы работ помню, так же люблю, но как будто сплю» (ПЖ, стр. 194).

разговоры с молоканами«Нынче ездил с Василием Ивановичем в Патровку и Гавриловку по делу сдачи земли и долго беседовал с молоканами, разумеется о христианском законе. Пускай доносят. Я избегаю сношений с ними, но, сойдясь, не могу не говорить того, что думаю». — Известен донос на Толстого, рапортом от 13 июля представленный Самарскому губернатору и составленный уездным исправником Бехтеевым («Русская мысль» 1912, XI, стр. 160—161).

Ты мне неприятно напомнил о твоем холодном внезапном отъезде. Толстой писал 2 июня: «[...] я до сих пор ничего про тебя не знаю. А меня особенно мучает это этот раз. Я так вдруг скоро уехал. Как будто что-то не договорено, и как будто что-то холодно мы простились. Думаю о тебе беспрестанно» (ПЖ, стр. 194).

взгляд на людей, живущих там и мне чуждых. В письме от 8 июня Толстой описал общество 21 чел., собравшихся на кумысе. Преобладала молодежь, революционеры (Е. Лазарев, В. Степанов), студенты-медики, курсистки.

— деревня в трех верстах от Ясной Поляны.

перевод к m-me A. — Жюльета Ламбер (m-me Adam) (р. 1836), французская писательница. С 1879 г. издательница Nouvelle Revue«La société de Saint-Petersbourg», (1886), «La Sainte Russie» (1889). — Ср. письмо № 85.

Василий Шураев — Василий Федорович Шураев (1823—1890), сын Федора Андреевича; помощник садовника во времена крепостного права и позднее.

мы все очень рады, что ты лошадей 40 сюда хочешь привезти. Толстой писал 2 июня: «Лошадей теперь я думаю голов 40 с жеребятами лучших, т. е. самых интересных по породе — привезти к нам и разместить часть в Ясной, часть в Никольском. Из этого можно видеть, что я окумысился» (ПЖ, стр. 194).

— «Толковый словарь» В. И. Даля (первое издание 1861—1868 г., второе изд. 1880—1882 г.).

Сережа так себя портит. Толстой писал о Сергее Львовиче 2 июня: «Последнее письмо я писал тебе в тот день и даже час, когда приехал Серёжа. Они доехали [на лодке с И. М. Ивакиным] до Коломны. Очень довольны своим путешествием и в лодке, и на пароходе. Я был ужасно рад приезду Сережи, но, как всегда, он тотчас стал со мною строг и его присутствие даст мне спокойствие, но не даст радости» (ПЖ, стр. 193).

Толстой писал в ответ на настоящее письмо: «я первым распечатал твое письмо от 7-го июня, последнее; и чем дальше я читал, тем большим холодом меня обдавало. — Хотел послать тебе это письмо, да тебе будет досадно. Ничего особенного нет в письме, но я не спал всю ночь, и мне стало ужасно грустно и тяжело. Я так тебя любил, и ты так напомнила мне всё то, чем ты старательно убиваешь мою любовь. Я писал, что мне больно то, что я слишком холодно и поспешно простился с тобой; на это ты пишешь, что ты стараешься жить так, чтобы я тебе был не нужен, и что очень успешно достигаешь этого. Обо мне и о том, что составляет мою жизнь, пишешь, как про слабость, от которой ты надеешься, что я исправлюсь посредством кумыса. О предстоящем нашем свидании, которое для меня радостная, светлая точка впереди, о которой я стараюсь не думать, чтобы не ускакать сейчас, ты пишешь, предвидя с моей стороны какие-то упреки и неприятности. О себе пишешь так, что ты так спокойна и довольна, что мне только остается желать не нарушать этого довольства и спокойствия своим присутствием. О Василии Ивановиче, жалком, добром и совершенно для меня не интересном, пишешь, как о каком-то враге и разлучнике. — Я так живо вспомнил эти ужасные твои настроения, столько измучившие меня, про которые я совсем забыл; и я так просто и ясно люблю тебя, что мне стало ужасно больно.

было!

Я утешаюсь, что это было дурное настроение, которое давно прошло, и теперь, высказав, стряхнул с себя. Но все-таки далеко до того чувства, которое я имел к тебе до получения письма. — Да, то было слишком сильно. Ну, будет; прости меня, если я тебе сделал больно. Ведь ты знаешь, что нельзя лгать между нами» (ПЖ, стр. 198—199).

Раздел сайта: