Толстой Л. Н. - Хилкову Д. А., 30 и 31 декабря 1888 г. (1 января 1889 г.)

488. Д. А. Хилкову.

1888 г. Декабря 30 и 31 — 1889 г. Января 1. Москва.

Спасибо вам за письмо, дорогой Дмитрий Александрович.

Письма ваши всегда радостно действуют на меня, и я прочитываю их несколько раз, стараясь понять ту внутреннюю работу, к[отор]ой они служат выражением. И мне кажется, что я понимаю ее, в особенности потому, что переживал и переживаю ее. Все мы идем одной дорогой и потому должны понимать друг друга. — Отвечать по пунктам на ваше письмо не буду: слишком много бы надо писать. Будем живы, поговорим когда-нибудь, но буду писать то, что мне приходило в голову при чтении.

я скажу следующее: Человек сначала живет для себя, потом начинает жить для других. Но как для других? Чтобы друг[ие] хвалили (это первый переход от жизни животной к жизни настоящей). Потом, поняв, что, по пословице: себя уморишь, а людей не удивишь, что слава не дает блага, а что в самом делании добра другим есть благо, начинает жить для того, чтобы делать добро другим. И это 2-й переход. Но [как] делать добро? Добро для него всегда и долго б[ыло] благо животное, и человек начинает делать это для других сначала, если он богат, самым глупым манером, давая деньги людям, потом и более разумным, давая свои труды другим; но стоит человеку вдуматься в то, что он делает, отдавая свои труды для животного блага других, чтобы увидать, что и в этом нет и не может быть удовлетворения: «Я вылечу, накормлю, отогрею человека, а он станет развращать или убивать людей и т. п.» Так что и эта деятельность не удовлетворяет — она всегда будет только наилучшим употреблением свободного времени, но удовлетворять человека, к[оторый] понял, что призвание его в том, чтобы делать добро другим, она не может, и человек начинает понимать, что делать истинное добро другим он может только тем, чтобы научить других тому же, что он узнал, тому, что благо не во внешних вещах, а в служении друг другу. И вот, поняв это, человеку хочется проповедывать — словами передавать ту истину, к[оторую] он понял, как можно большему количеству людей. Для того ж, чтоб люди слушали, надо трудиться, хлопотать, обставлять проповедь наилучшим образом, бить в барабаны, ходить к людям и везде всегда долбить одно и то же, как миссионеры, как церковники, как армия спасения, делать то, что делали фарисеи — говорили, но не делали того, что говорили. Так что и это не удовлетворяет. И вот когда человек перейдет все эти ступени: усумнится 1) в том, что животное добро для себя есть добро, 2) в том, что делание животного добра для других есть добро, и 3) в том, что духовное добро можно передать словами, — человек возвращается к началу, т. e. к тому, чтобы искать блага своего, но только блага не своего животного, а блага своего божественного я. Разница тут главная в том, что, живя для своего животного, удовлетворяя своим потребностям или потребн[остям] других по своей воле, невольно спрашиваешь: зачем — и ответа нет. Живя же для своего божественного я, вопроса этого нет. Я живу для других не для того, чтобы для них сделать то-то и то-то, а для того, чтобы удовлетворить требо[ва]нию бож[ественного] я — исполнить волю бога. Только тем, к[оторые] не пережили этого, кажется, что это все то же. Нет, разница большая.

В первом случае у меня неразрешимые вопросы1: 1) Зачем я живу? 2) Зачем я буду делать добро людям? Зачем они все живут? и 3) Как мне наилучшим образом обучить людей той истине, к[оторую] я знаю и к[оторую] они не хотят принимать. Только при втором понимании жизни все эти вопросы и устраняются, и разрешаются. Живу я затем, что отец хочет, чтобы я делал его дело. Дело его я знаю — это соединение всех людей и существ любовью. Матерьяльн[ое] добро, к[оторое] я делаю людям, я делаю не для себя, не для них, чтоб они меня хвалили, даже не для них, чтобы им б[ыло] лучше, — от матерьяльного добра им лучше быть не может, — а делаю для того, чтобы исполнять свое назначение — волю отца, хозяина. Научить людей я никак не могу помимо всей своей жизни — только через всю свою жизнь я научаю. Так для всех нас устроил это хозяин, отец. Попытки наши научить людей помимо этого пути суть ошибки желания делать дело не свойственными и данными мне орудиями. И желание проповеди, учительства есть признак отступления от закона и потому всегда бесплодно.

Вот один пункт. Другой о самой декларации. Правда, обидно и больно то смешение и обман2 как будто, когда нас принимают за признающих ц[аря] и г[осударство], и я знаю это по опыту и вы наверно тоже, что есть потребность, говоря с священ[ником], с военным, с прокурором заявить ему, что я люблю его как человека, но помню, что он, кроме того, слуга дьяво[ла] и что в этом качестве я ненавижу его. Кроме того, мне нужно б[ыло] и заявить это вообще, и я сделал это в книге «В ч[ем] м[оя] в[ера]». Вы сделали это тоже в своей записке. Я кое-кому читал и давал ее. Пусть делают так и другие — случай всегда найдется. Но вызывать к этому, как к подписке Согласия п[ротив] п[ьянства], нельзя. Горячий юноша (вы и я так бы сделали в молодости, наверно) подпишет, не взвесив, не разделяя все душой, только потому, что опасно.

Целую вас и вашу жену. Ни в чем я с вами не несогласен. А читая ваши письма, только всегда радуюсь, находя то, чем живешь, освещенным с новой стороны.

Л. Т.

Примечания

Датируется предположительно по содержанию (о «Записке» Хилкова Толстой упоминает в письме к нему от 10 ноября 1888 г., см. № 274) и на основании записи в Дневнике Толстого 30, 31 декабря 1888 г. и 1 января 1889 г. См. т. 50.

Письмо Хилкова, на которое отвечает Толстой, неизвестно.

1 неразрешимый вопрос

2 обмен

Раздел сайта: