Толстой Л. Н. - Ге Н. Н. (сыну), 10 (18) февраля 1890 г.

19. H. Н. Ге (сыну).

1890 г. Февраля 10—18. Я. П.

Спасибо, что написали,1 милый друг Колечка. Долго очень ничего не знал про вас и часто думал и боялся, а теперь вдруг со всех сторон: и отец рассказал, и письмо к Черткову, которое он мне прислал,2 и ваше письмо. Я говорю «боялся». Это не то, что боишься, а дорожишь очень жизнью, как в себе, так и в других. За не зажженную свечку не боишься, а за зажженную, и не потому, что огонь ее не настоящий, а потому, что таково свойство огня, что он может потухать и разгораться. В вашей переписке с Чертковым я на вашей стороне,3 если только вы в разных сторонах, чего я не допускаю, — на вашей стороне в том, что нельзя достаточно стремиться к осуществлению в своей жизни своего сознания. Чем больше осуществление, тем лучше не только для себя, но и для людей, и для бога. Всякое осуществление, кроме удовлетворения своей совести, прокладывает путь, облегчает его людям. Но я уверен, что вы согласны и с общим смыслом того, что я пишу в этом прилагаемом письме одному Воробьеву,4 который хочет бросить службу на железной дороге, перейти на землю и, узнав из газет, что в Ясной Поляне был будто бы бал, упрекает меня в этом. В этом письме я хотел бы прибавить еще то, что касается меня и касается вас. Меня — вот что.

Нынче ночью меня разбудил в спальне плеск воды в тазу. Я окликнул жену, думал, что это она моется. Она же спала. Это была мышь, которая попала в таз и билась, чтобы вылезть оттуда. С мышами уж прежде было такое столкновение, которое заставляло задумываться. Поймается мышь в мышеловке, которую ставлю не я. Я беру ее вынести и хочу выпустить на дворе. Жена говорит: нет, лучше не трогай, я сама вынесу и велю убить. Я оставляю, зная, что мышь убьют. Но нынче, когда я лежу и хочу заснуть и слышу, как бьется, утопая, это маленькое существо, я увидал, что это нельзя и что я дурно делал, когда позволял убивать мышь, когда мог спасти ее, я увидал, что я это делал не для того, чтобы не нарушить любовь, а для того, чтобы избежать себе маленькой неприятности. Вот это и скверно в нашем положении: позволять гибнуть не мышам, но людям, потворствуя другим, избегая себе неприятности, и чем больше помнишь это, тем лучше. И потому люди, которые живут, как вы, делают хорошо не для себя одного, а для других, для меня, указывая нам, чего и как много чего нехватает в нашей жизни.

Кроме же того главное христианское учение, учение истины в своем приложении прошло все ступени сознания и словесного выражения и возбуждения религиозного чувства: всё это делано, переделано, и нового тут сказать и сделать нечего, но оно только начинает требовать настоящего жизненного приложения и вот тут-то оно — ученики этого учения, как норовистая лошадь с возом у горы, проделывают все возможные штуки и вправо, и влево, и назад, и на дыбки, только одного не делают — влечь в хомут и везти в гору, одного, что только нужно: исполнять учение, несмотря на напряжение труда, нечистоту, вшей, бедность, нужду. И потому нельзя делать достаточных усилий и жертв для того, чтобы из разговоров и чувств христианских перейти к делам, от верчения под горой перейти к первым шагам в гору, как вы делаете. Это я вижу всей жизнью своей. Но (теперь говорю о вас) жертвовать для перехода к делу от разговоров можно всем, только не тем, чем везешь, не гужами. Т. е. не нарушить любви, не сентиментальности, но доброжелательства к людям, любовной связью с людьми, с мышами даже, — с богом. И это в свободные от увлечений минуты совесть указывает ясно. А то я бросил всё мирское, живу по-христиански, а в душе у меня мысль о человеке, который ненавидит меня и от ненависти или хоть только нелюбви которого я страдаю, как было бы у меня, если бы я бросил жену. Но это вы знаете так же, как и я.

Другое же, и главное, вот что. Барышня раз пришла ко мне спрашивать, как ей жить по-хорошему.5 Я ей и говорю: живите, как вы считаете хорошим. А то если я вам скажу, то вы будете жить по моей совести, а это неудобно, надо каждому жить по своей совести и немного ниже ее. Жить самое лучшее так, чтобы было немножко ниже своей совести, с тем, чтобы догонять свою совесть в то время, как она вперед уходит, как фонарь, который несешь впереди себя на палке. Это самое лучшее. Тогда всегда человек недоволен собой, не отвечает требованиям своей совести, кается и идет вперед — живет. Жить много ниже своей совести дурно — отчаиваешься догнать ее и замираешь; жить выше ее нехорошо, потому что может случиться то, что с Петром с петухом,6 и что еще хуже, что если не отречешься, то дойдешь до своей совести и остановишься.

— нисколько, а только потому, что это может быть. Целую вас, жену7 и детей. Я, поминая вас, как вы смеялись, дописал комедию, и совестно. Теперь много работ, хочется кончить,8 да нет энергии. Отца жду. Картину его очень полюбил.

Все вас любят наши. Л. Т.

Примечания

«Свеча» напечатана в «Спелых колосьях», 1, стр. 41. Три небольших отрывка, с многочисленными искажениями, добавлениями и пропусками, напечатаны, под заглавиями «Норовистая лошадь», «Барышня» и «Мышь», в «Спелых колосьях», 2, стр. 84, 85 и 100—101. Дата начала письма определяется упоминанием о нем в письме № 15 и записью в Дневнике Толстого 11 февраля (см. т. 51, стр. 17). Дата окончания письма взята с копии.

1 Это письмо Н. Н. Ге неизвестно.

2 В. Г. Чертков в письме от 20 января прислал Толстому два письма H. Н. Ге-сына (без даты).

3 См. об этом в письме № 60.

4 См. письмо № 12.

5

6 По евангельскому преданию, апостол Петр трижды отрекся от Иисуса под страхом гонений за общую с ним веру.

7 —1903).

8 См. письмо № 5. Кроме того, в феврале 1890 г. Толстой работал над «Послесловием» к «Крейцеровой сонате». См. записи в его Дневнике 30 января, 3, 4 и 5 февраля (т. 51, стр. 16—17).

Раздел сайта: