3. Императору Александру III.
1894 г. Января 2—3? Москва.
Государь!
Простите меня, если тон этого письма и самое обращение к Вам будут не такие, к каким Вы привыкли; простите меня и, ради бога, прочтите это письмо без чувства предубеждения и, если возможно, с тем чувством братской любви, которое свойственно всем людям и которое одно побудило меня писать Вам.
Над князем Дмитрием Александровичем Хилковым, отставным полковником, живущим теперь в Закавказском крае, куда он сослан за свои религиозные убеждения, и в особенности над его женой, совершено было в октябре нынешнего (теперь уже прошлого, 93-го) года именем Вашим одно из самых жестоких и возмутительных преступлений, противных всем законам божеским и человеческим. Из прилагаемого письма,1 писанного не для Вас и потому не подготовленного (в котором я нарочно не изменил и не прибавил ни одного слова), Вы узнаете, в чем заключается это неслыханное в наше время по своей жестокости2 дело, совершавшееся, как все совершавшие его говорили, по Вашему, т. е. высочайшему повелению. К прилагаемому письму считаю нужным прибавить только некоторые подробности о положении, характере и жизни самого Хилкова.
Хилков, единственный сын богатой семьи, служил сначала в лейб-гусарах, потом, во время турецкой кампании, кажется, командовал казачьим полком. Во время этой войны ему случилось в рукопашной схватке своими руками убить турецкого офицера. Случай этот имел на него такое влияние, что он тогда же объявил начальству, что не может продолжать более военной службы, и тотчас же после кампании вышел в отставку, убедившись в том, что христианство, которое он исповедовал, требует совсем другой жизни, чем ту, которую он вел, и поселился в деревне. В деревне он старался вести жизнь, сообразную с тем представлением, которое, справедливо или нет, он составил себе о христианской жизни. Он отдал всё свое, переданное ему матерью, довольно большое имение крестьянам, не оставив себе ничего, и на наемной земле своим трудом стал зарабатывать свой хлеб и так жил около десяти лет.3
Всё это я говорю для того, чтобы обратить Ваше внимание на искренность этого человека, не задумавшегося бросить ожидавшее его блестящее служебное положение и большое ожидавшее его состояние, только чтобы не лгать перед своею совестью. Лет семь тому назад он сошелся с девушкой Винер, дочерью отставного полковника и крымского помещика, женился на ней, и у него родилось от нее двое детей. Главное обвинение против него состоит в том, что он не венчался церковным браком с своей женой и не крестил своих детей, но он не сделал этого, как не делают это все миллионы христиан, не признающих крещения и брака за таинства, не потому, чтобы он хотел разрушать верований православной церкви, а потому, что, как правдивый человек, он не мог исполнять обряда, в который он не верил. «Я не могу этого сделать, — говорил он при мне тем, которые убеждали его венчаться с женой и крестить детей, — не могу сделать этого, потому что, если бы я пришел к священнику, прося его обвенчать меня или окрестить моих детей, и он спросил бы меня, верю ли я в то таинство, которое прошу совершить надо мною и моими детьми, я должен бы был или солгать, чего я не могу сделать, или сказать священнику правду, что я не верю в эти обряды и только для приличия требую совершения их, и тогда всякий честный священник должен бы был прогнать меня».
крестьян, и они ходили к нему, прося его заступничества в своих обидах, совета в своих затруднениях и разъяснения в своих религиозных сомнениях; и он помогал им словом, делом, советом и разъяснением их недоумений, не скрывая от них то, что он считает открытой для блага людей божеской истиной.
Жизнь его признана была вредной, и с ним поступили так же, как, к сожалению, поступают последнее время, Вашим же именем, со всеми так называемыми сектантами, штундистами, т. е. без суда приговорили его к шестилетней ссылке4 и увезли его на Кавказ, где и поселили в одной из худших тамошних местностей.5 Как ни жестока была эта ссылка для него, семейного человека, эта ссылка, лишившая его всего того, что было устроено им годами тяжелого личного труда на прежнем месте его жительства, и переносившая его в чужую, тяжелую обстановку ссыльного, он нес спокойно свое положение, продолжая на Кавказе ту же жизнь, которую он вел и в Харьковской губернии, т. е. зарабатывая своим трудом средства для самой воздержанной жизни и помогая в его нуждах окрестному населению,6 которому он оказался нужен, ухаживая в прошлом году за холерными. Но гонителям его показалось этого мало, и они придумали самое ухищренное, жестокое насилие, которое только можно произвести над семейным человеком. Они, как это описывается в письме, вошли в его дом, вырвали из его рук и рук его жены ее детей в том возрасте, когда нежнее всего бывает взаимная привязанность детей и родителей, и увезли их, зная, что он, связанный ссылкой, из которой его не выпускают, и отсутствием денег, которые он отдал, не может ни сам ехать за детьми, ни дать жене средства ехать за ними.7
Может быть, что письмо это прогневит Вас, и Вы скажете: по какому праву позволяет себе этот человек писать мне8 про это?
Государь! у меня есть на это неотъемлемое право, — право, которое мы слишком часто забываем и упоминание о котором, может быть, удивит Вас, — право это есть право моей братской любви ко всем людям и поэтому и к Вам, несмотря на те мнимые перегородки, которые разделяют Вас, императора величайшей империи, и меня, ничтожного частного человека. Я считаю, что Вы согрешили,9 допустив возможность совершить такое злодейское дело Вашим именем. В Евангелии же сказано, как должны поступать люди относительно согрешивших братьев. И я поступаю так: «Если же согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним; если послушает тебя, то приобрел ты брата своего» (Мф. 18, 15).
10 очевидно вызывающее меня на то, чтобы я как-нибудь помог им, я был так возмущен тем, что узнал, что хотел тотчас же послать описание всего этого11 12 Но,13 перед богом спросив себя, хорошо ли бы я сделал, поступив так, я увидал, что поступить так было бы, во-первых, неразумно, потому что никакие статьи в газетах не могут изменить решения власти, если она захочет поставить на своем, а во-вторых, и главное, то, что, сделав это, я поступил бы не по-евангельски относительно Вас, и потому я решил, будет, что будет, по слову евангельскому, один-на-один писать Вам, надеясь не прогневить Вас, а приобрести в Вас брата.
(Про письмо это никто не знает, кроме одного переписчика, скромного человека,14
Боюсь, что письмо это мое покажется Вам дерзким,15 в первую минуту оскорбит Вас и вызовет в Вас, что бы мне было очень больно, недоброжелательное ко мне чувство.
Но что же мне было другого делать? Молчать мне нельзя было, совесть моя замучила бы меня. А писать Вам со всеми теми околичностями и льстивыми словами, с которыми принято обращаться к государям, я не мог, да это было бы дурно, потому что в этих условных, искусственных формах нельзя сказать всего, что нужно, и добраться до сердца человека, к которому пишешь. А мне этого только и нужно, потому что я знаю, что если слова мои дойдут до Вашего сердца, то дело мое будет выиграно. И потому умоляю Вас, государь, победите в себе чувство недоброжелательства, которое вызовет, может быть, в Вас непривычная Вам откровенность этого письма, и верьте, что руководит мной только любовь к Вам — братская, христианская любовь, которая не знает различий положений, а знает только желание добра тому, к кому она обращена.
Вы, я думаю, так привыкли к тому, что все обращения к Вам имеют корыстную или вообще личную цель, что, получая письмо или прошение, всегда думаете: чего собственно для себя хочет этот проситель? Но мне ведь для себя ничего не нужно. Вы ничего и не можете дать мне и ничего не можете лишить меня; и то, о чем я позволяю себе просить Вас, не только для меня, но даже и для Хилкова и его семьи меньше нужно, чем для Вас. Они перенесут свои страдания и лишения легко, потому что они несут их во имя Христа, и на их стороне будут и теперь уже лучшие люди, от немца колониста, который готов был загнать лошадей, только бы помочь невинно страдающим людям, и полицейского, нарушающего приказ, только бы облегчить участь обиженных; — все будут на их стороне, от этих малообразованных людей до всех самых высокообразованных людей мира теперешнего и будущего, которые когда-либо узнают про это дело. Вам же, государь, не может не быть мучительно тяжело знать, какое ужасное дело сделалось Вашим именем, и на Вашей стороне никто не будет,16
И не слушайте, ради бога, всего, что будут говорить Вам о том, будто бы есть какие-то соображения государственные и, — что особенно лживо, — соображения церковные, т. е. христианские, по которым нужно совершать такие антихристианские поступки, как отнятие детей у матери.
Не слушайте и не верьте тем, которые будут говорить Вам это, потому что не могут быть для человека, в каком бы положении он ни находился, — царя, как Вы, или полицейского, как тот пристав, который вырывал у матери детей, — по которым бы мог быть принужден человек совершать поступки, противные божескому закону любви, открытому нам в писании и в нашей совести. Не может этого быть, во-первых, потому, что всякие гонения за веру, как те, которые с особенной жестокостью производят у нас последнее время, не только не достигают своей цели, но, напротив, роняют в глазах людей ту церковь, для поддержания которой совершаются нехристианские дела. Не может быть этого еще и потому, — и это главное, — что все общие государственные и церковные соображения, как бы мы ни были уверены в них, могут оказаться несправедливыми, как это постоянно и оказывается; то же, что каждый из нас всякую минуту может умереть, т. е. вернуться к тому, кто, послав нас в этот мир, дал нам для исполнения один вечный и несомненный закон любви, по которому никто из нас не может и не должен быть не только совершителем, но хотя бы и самым далеким участником жестоких, недобрых, немилостивых дел, — в этом-то уже не может быть ни для кого ни малейшего сомнения.17
Верьте, государь, что всё, что я написал здесь, я писал в виду того же смертного часа, который ожидает всех нас и тем более меня, стоящего уже по своим годам одной ногой в гробу, — писал перед богом и писал с искренним уважением и с состраданием любящего брата к Вам, человеку, поставленному в одно из самых исполненных соблазнов и потому тяжелых и мучительных положений, которые только выпадают на долю человека.
Любящий Вас
Примечания
2 января 1894 г. Ц. В. Винер приезжала к Толстому в Москву с просьбой «исправить» подаваемое ею на «высочайшее имя» прошение, в котором она ходатайствовала о возвращении отобранных у нее детей. Отказавшись от участия в составлении этого прошения, Толстой решил, однако, сам написать письмо Александру III.
Письмо это сохранилось в трех последовательных редакциях: № 1 — черновик-автограф; № 2 — копия с № 1, рукою П. И. Бирюкова, с многочисленными поправками, вычеркнутыми местами и вставками рукой Толстого и с новым окончанием письма рукою Толстого; № 3 — копия с № 2, рукою Бирюкова, с поправками и вставками рукою Толстого. Чистовая копия этой последней редакции, переписанная Бирюковым, и была, повидимому, передана адресату. Печатается по тексту, опубликованному впервые в книге «Лев Толстой и русские цари», изд. «Свобода и единение», М. 1918, стр. 15—19, с датой: «Январь 1894 г. Москва». Датируется на основании содержания.
1 Приложено было письмо Д. А. Хилкова к А. К. Чертковой с подробным рассказом о налете полиции и отобрании его детей.
2 и беззаконности, ужаснейшее
3 В деревне Павловки Сумского уезда Харьковской губ. Свое имение в 430 десятин земли Хилков продал по цене годовой аренды местным крестьянам, по решению которых ему было выделено из этой земли, в качестве надела, семь десятин для его пользования.
4 Зачеркнуто е 3-й ред.:
5 «вредную деятельность» среди крестьян Хилков был сослан в Закавказье и поселен в селении Башкичет Эриванской губ., в 100 км к югу от Тбилиси.
6 Зачеркнуто в 3-й ред.: переносил без ропота совершенное над ним, так же как и над тысячами других христиан, гонимых в последнее время с особенной жестокостью за их веру.
7 Зачеркнуто в 3-й ред.: Злодеяние это, напоминающее средневековые ужасы
8 Русскому императору
9 Зачеркнуто в 3-й ред.: если не по своей вине и не по своему желанию, но согрешили, согрешили тем, что, будучи введены в заблуждение, допустили
10 Письмо это неизвестно.
11 3-й ред.: ужасного
12 Зачеркнуто в 3-й ред.: надеясь, что шум, который оно поднимет там, заставит русское правительство возвратить детей Хилкову.
13 Зачеркнуто в 3-й
14 П. И. Бирюкова, см. письмо № 11.
15 Зачеркнуто в 3-й ред.: по своей необычности среди тех условий, в которых Вы постоянно живете, и
16 Зачеркнутой 3-й
17 Во 2-й быть несправедливо, и это каждый из нас знает несомненно. Знает несомненно, в особенности, потому, что каждый из нас, стар он или молод, здоров или слаб, самый ничтожнейший он человек или император, каждый из нас знает, что всякую минуту может умереть, т. е. вернуться к тому, кто послал нас в этот мир не для соблюдения каких-либо государственных или церковных, шатких и преходящих соображений, а для исполнения одного вечного, написанного в наших душах, в откровении, закона любви, по которому никто из нас не может и не должен быть не только совершителем, но хотя бы и самым далеким участником таких дел, как то, которое совершилось над Х[илковым] и его женой. Не может этого быть, во-первых, потому что гонения на людей за веру не только не содействуют укреплению православной церкви, но, напротив, роняют в глазах людей ту церковь, для поддержания которой нужны такие нехристианские дела. И еще менее может быть это нужным по личным соображениям. Не может никакой смертный человек во имя каких бы то ни было, всегда изменяющихся и сомнительных, так называемых государственных соображений, принимать прямое или хотя бы отдаленное участие в делах мучительства других людей, п[отому] ч[то] такое участие запрещено ему начертанным в его сердце и в откровении вечным и несомненным законом того самого бога, от которого он исшел и к которому всякую минуту может вернуться.
Ответа на письмо Толстой не получил. В Дневнике 23 марта 1894 г. Толстой записал: «Письмо не имело никакого действия — скорее вредное» (т. 52, стр. 112). См. также письмо № 69.