211. М. Л. Толстому.
1895 г. Октября 27—30. Я. П.
Миша,
Большое письмо, которое я написал1 тебе, слишком серьезно, длинно и обще, т. е. сейчас может показаться тебе неинтересно, и потому не посылаю его тебе, а хочется высказать тебе самое важное и, как я думаю, нужное тебе и нужное именно теперь.
— и очень хорошо делаешь, п[отому] ч[то] эти правила в наше время долго не выдерживают, а других у тебя никаких нет. И что хуже всего, это то, что другие естественные, свойственные людям в наше время религиозно-нравственные основы, которыми живут все лучшие люди мира, скрыты от тебя тем, что они совсем подле тебя в упор, так что ты не видишь их, как не видать предмета, который слишком близок к глазам. Тебе представляется, что всё то, что я исповедую и проповедую, есть что-то, хотя и не дурное, но неопределенное, неясное и неприложимое. Ты, я думаю, ни разу не заглянул ни в одну из моих книг, кроме романов, а между тем я исповедую и проповедую то, что исповедую и проповедую, только потому, что считаю это самым точным, ясным и приложимым и нужным руководством для поведения именно таким молодым людям, как ты.
Так ты и живешь без всякого руководящего начала, кроме инстинкта добра, под влиянием своих похотей, раздутых роскошной и праздной жизнью до ужасных размеров. А жить так нельзя, потому что инстинкт добра всегда заглушается похотями, и такая жизнь неизбежно приводит к страшным страданиям и к погибели самого дорогого, что есть в человеке, его души, разума. Приводит к погибели такая жизнь потому, что, если счастье жизни положено в удовлетворении похотей, то по мере удовлетворения их удовольствие всё уменьшается и уменьшается, и нужно вызывать всё новые и более сильные похоти, чтобы получать то же удовольствие. И в этом увеличении похотей всегда неизбежно доходят до двух самых сильных: женщины и вино. И тут верная погибель. Ты, вероятно, подумаешь и скажешь, что ты не предаешься женской похоти, но что ты влюблен. Не знаю, что лучше: грех с женщиной или влюбление, про которое ты думаешь. Оба хуже. Для того, чтобы влюбление было чисто и высоко, надо, чтобы оба влюбленные были на высокой, одинаковой степени духовного развития; кроме того, влюбление имеет благотворное влияние тогда, когда для достижения взаимности от предмета любви нужны большие усилия, подвиги со стороны влюбленного, а не тогда, как это в твоем случае, когда для достижения взаимности ничего не нужно, кроме гармонии и пряников, и для уравнения себя с предметом любви нужно не поднятие себя до него, а принижение себя, такое влюбление есть не что иное, как скрытая похоть, усиленная прелестью первобытности жизни2 народа.
Последствия твоего теперешнего отношения к крестьянской девушке могут быть только такие: самое худшее: то, что ты раньше полной возмужалости, т. е. до 21 — до 25 лет, женишься без венчания в церкви и, поживя так несколько времени и огрубев и умом и совестью, с помощью всегда готового к услугам, особенно в том быту, — вина, разойдешься с ней и, сознавая то, что этим совершил преступление, будешь искать забвения этого преступления в таких же отношениях с другими и опять в вине. Это самое вероятное и худшее последствие — такое, при котором совершится погибель души и тела.
Менее худшее это то, что до 25 лет, вообще до полной возмужалости, ты женишься по-настоящему, с венчанием, на крестьянской девушке и, вследствие своей невозмужалости и нетвердости, не только не возвысишь ее до более нравственного уровня, но, напротив, сам падешь на ту степень грубости и безнравственности, в которой она жила и будет продолжать жить. Сознавая свое это падение, ты будешь пить или развратничать для того, чтобы забыться, или совсем бросишь ее. Это второй выход. Третий выход, менее худой, это то, что ты проведешь лучшие, самые важные для образования характера и привычек и самые энергические года, в которые делаются главные успехи в нравственном развитии и закладываются основы всей жизни, проведешь эти года в расслабляющем, одуряющем, лишающем всякого движения вперед влюблении (которое в сущности есть только прикрытая воображением похоть) и потом очнешься, поняв, что безвозвратно потерял лучшие года жизни, ослабил лучшие силы, приобретая пагубные привычки одурманения себя, и затратил безвозвратно возможность будущего семейного счастья. Это самый лучший выход. Но и этот ужасен, и мне страшно предвидеть его для тебя. То же, о чем ты, вероятно, смутно мечтаешь, не отдавая себе ясного отчета о том, как это сделается, именно то, что ты женишься на предмете своей любви и будешь жить хорошей жизнью, так же мало вероятно, как то, чтобы выиграть на один билет из миллиона. Для того, чтобы это случилось, нужно, во-1-х, чтобы ты женился никак уже не раньше 21 года, следовательно не ранее 5 лет, а то и 8, 10 лет, взяв среднее, скажем 7 лет; во-2-х, то, чтобы ты в эти 7 лет не то что выучился бы играть на гармонике и плясать, а приучил бы себя ко всякому воздержанию, труду и, вместе с тем, не только не спустился бы в умственном и нравственном развитии, но поднялся и утвердился в нем для того, чтобы поднять в этом же отношении и твою жену; в-3-х, то, чтобы ты и она в чистоте прожили эти семь лет, не переставая работать над собой.
Но только надо начинать с того, чтобы делать всё совершенно обратное тому, что ты делаешь: во всем воздерживаться, постоянно работать над собой, заставляя себя трудиться либо для других, либо для своего совершенствования, а не для своего удовольствия, как это ты делаешь теперь.
Потребность жениться законна только в человеке вполне возмужалом, и тогда встреча с женщиной может вызвать влюбление, т. е. исключительную любовь к этой женщине, и тогда это чувство естественно, хотя и тогда надо не подстегивать это чувство, как вы делаете, но бороться с ним. В твои же года это прямо только баловство, вызванное роскошной, и праздной, и беспринципной жизнью, и подражательн[остью]. И потому главное, что тебе нужно теперь, это то, чтобы опомниться, оглянуться на себя, на жизнь других людей и задать себе вопрос: зачем ты живешь?3 И чего ты от себя хочешь?
Сказать себе то, что подсказывает животное, что ты хочешь себе как можно больше удовольствий, наслаждений, — и что в этом цель и смысл твоей жизни, никак нельзя человеку еще не совершенно одуревшему, не сделавшемуся совершенной свиньей, нельзя потому, что в нашем богатом быту (это наша выгода) мы сейчас же доходим до конца этих наслаждений и видим, к чему они приводят нас — сладкая еда, катанья, велосипеды, театры и т. п., всё надоедает и остается одно: женская любовь, в какой бы то ни было форме, и вино. А и то и другое губит под корень душу человека. Ты скажешь: зачем же вложено в человека это сильнейшее всего другого стремление к женской любви, если человек не должен стремиться к нему? Вложено оно в нас, как ты знаешь, для продолжения рода, а никак не для наcлаждения. Наслаждение же сопровождает это чувство только тогда, когда оно не ставится целью жизни. Наслаждение является, как награда, только тому человеку, который не ищет его, не ставит в нем цель жизни. Когда же человек ставит в этом цель жизни, то случается всегда совершенно обратное, он губит жизнь: разврат, болезни, онанизм или то одуряющее влюбление, которому ты предаешься, и неизбежное последствие: искалечение души и тела и неспособность ни к какому наслаждению. Вино же, табак и другие одуряющие приемы, как гармоники, сопутствуют непременно такому настроению, потому что, затемняя разум, скрывают от человека ложность его цели. Цель эта ложная, во-1-х, потому что достижение ее губит нашу жизнь и душу и тело, и, во-2-х, потому что цель эта коротка и может быть достигнута. Ну, женишься на предмете своей любви — а потом что? Тем более, что предмет любви стареется и наступает неизбежное разочарование.
Так что на вопрос, зачем ты живешь, и чего ты от себя хочешь, никак нельзя ответить: для наслаждения; а надо неизбежно поставить себе другую цель жизни, такую, которая, во-1-х. не губила бы данную тебе жизнь и душу и тело и, во-2-х, всегда могла бы быть достигаема и никогда не могла бы быть вполне достигнута, так чтобы к ней всегда, покуда живешь, можно было стремиться, постоянно приближаясь к ней. А такая есть цель только одна, такая, к которой невольно влечет каждого человека и которая свойственна не только тебе в 16 лет, но и мне в 67, и одинаково удовлетворяет меня, как и может удовлетворять тебя, и достижение которой ничем не может быть воспрепятствовано. Не хочется говорить, а хотелось бы, чтобы ты сам назвал эту цель, — ты, верно, догадываешься, что единственное и важное, радостное дело, в котором никогда никто не может помешать нам и которое никогда не может быть всё доделано так, чтобы нечего было больше делать, — есть только одно: свое духовное — нравственное совершенствование. Как человека с завязанными глазами направляют на путь тем, что толкают его со всех тех сторон, в которые ему не нужно итти, и оставляют одну ту, по которой ему надо итти, так и нас все наши похоти, кончающиеся разочарованием и бедствиями, толкают со всех сторон и оставляют нам открытой только одну дорогу нравственного совершенствования, и нравственного, а не физического, и не умственного, опять потому же, что могут быть условия, при которых я не могу быть сильным, ловким — я калека, — могут быть условия, при которых я не могу умственно развиться — я живу в глуши, я не быстр умом, — но нравственное совершенство[вание] всякому всегда и везде возможно, и радость, доставляемая этим движением вперед, огромна, как это ты узнаешь, если только испытаешь это. И мало того, что само стремление и движение вперед доставляет духовную радость жизни, при такой жизни большей частью бывает то, что и все мирские радости именно тогда, когда их не ищешь, не ставишь себе целью, бывает то, что и мирские и лучшие радости сами собой приходят такому человеку.
— это значит, серьезно усумниться в себе, увидав ложность своей жизни, признать ту единственную цель жизни, которая свойственна человеку, и попробовать жить для этой цели. Испытай сам и тогда узнаешь, правда ли это. И если начнешь делать так, то не поддавайся одному, самому обычному соблазну, чаще всего отпугивающему начинающих. Соблазн этот состоит в том, что, взявшись за внутреннюю работу совершенствования над собой, человек нашего круга находит себя в таких безумных, далеких от нравственного совершенства условиях жизни, с такими дурными, ложными привычками, что так много предстоит дела, что отпадают руки, и хочется всё бросить и ничего не делать. Нравственная жизнь должна быть такая, чтобы человек не пользовался трудами других людей, чтобы не заставлял бедных работать для своих прихотей, должен сам работать на других, а мы живем, поглощая труды тысяч людей и ничего не давая им. Как тут быть? Надо всё изменить, говорит соблазн, и когда придет время, я так и сделаю, а теперь пока надо жить, как все. Вот тут-то самый обман. Это всё равно, что человек не стал бы пахать, потому что поле, которое ему надо вспахать, слишком велико. Напротив, тем усерднее надо пахать. И стоит только человеку начать работу, чтобы увидать, что чем больше будет подвигаться работа, тем будет радостнее. Так же и в деле нашей жизни. Если цель моя мое совершенствование, то как же перестать работать сейчас оттого, что слишком много дела? Делай, что первое попало под руку: уменьшай требования работы на себя и увеличивай работу на других: принеси, вычисти сам, что можешь принесть и вычистить, пройди пешком вместо того, чтобы проехать, услужи другому вместо того, чтобы себе. И работа эта, что дальше будет итти, то будет радостнее. Надо делать сейчас, что можешь, не пренебрегая малым. А откладывать, значит обманывать себя. Это одно, что я советую тебе, если ты попробуешь жить не для наслаждения животного, а для нравственного совершенствования. Другое же и очень важное, что я советую, это то, чтобы помнить, что разум есть то орудие, которое дано нам для познания добра, и потому для того, чтобы мы могли совершенствоваться и видеть тот идеал добра, к которому мы должны стремиться, мы должны всеми силами стараться беречь свой разум, не нарушать его роста, увеличивать его содержание восприятием в свой разум всего того, что сделано разумом людей, живших прежде нас, т. е. общаться с людьми наиболее разумными, и живыми и умершими, через их мысли, выраженные в их сочинениях. Если же мы не имеем еще склонности к этому, то, по крайней мере, не делать того ужасного дела, которое делается теперь всеми вами и всё больше и больше, — именно: не одурманивать, не убивать свой разум горячительной, несвойственной человеку пищей и одуряющими напитками и вдыханием.
Разум есть высшая духовная сила человека, есть частица бога в нас, и потому всякое покушение на заглушение его есть самый ужасный грех, который не проходит даром.
Еще совет, и очень важный, тот, что если ты начнешь такую жизнь, попробуешь жить для нравственного совершенствования и потом почему-либо ослабеешь, отвлечешься, вернешься опять к тем дурным привычкам, которые уже взяты, — то никак не унывай и не махай на себя рукой, а знай, что такие падения и возвращения назад свойственны всякому движению и что не падает только тот, кто ни к чему не стремится, а живет только животной жизнью. Тысячу раз падай и тысячу раз поднимайся, и если ты не будешь унывать, и ты будешь непрестанно подвигаться и, как я уже говорил, кроме величайшей духовной радости жизни, и все мирские радости жизни, которых ты желал прежде, приложатся тебе и будут во сто раз больше, как это обещал Христос.
Прощай. Помогай тебе бог, тот, который в тебе и во мне и вне нас. Письмо это относится и к Андрюше и к Мите.4 Великая бы была мне радость, если бы оно помогло кому-нибудь из вас избавиться от затопляющих вас соблазнов и хоть увидать настоящую дорогу, чтобы выбраться на нее.
Примечания
Небольшой отрывок впервые опубликован в книге В. Жданова «Любовь в жизни Льва Толстого», 2, М. 1928, стр. 176.
Подлинник переписан с черновика-автографа рукой М. Л. Толстой, исправлен и дополнен Толстым и им подписан. Дата «30 октября 1895 г.» на подлиннике поставлена рукой М. Л. Толстой. В Дневнике Толстого от 28 октября 1895 г. записано: «Писал письмо Мише вчера» (т. 53, стр. 67), а в письме к С. А. Толстой от 28 октября: «Мише письмо напишу [можно прочесть» (т. 84, стр. 243). Таким образом, письмо, видимо, писалось в два приема: 27 и 28 октября, переписывалось и исправлялось 29 и 30 октября.
1 См. письмо № 198.
2 Зачеркнуто: — детству человечества, когда ему надо было борьбой с животным поддерживать свою жизнь; затем слово: — переделано в: и продоложено: которое мы испытываем на охоте; надписано: народа.
3
4