365. А. Н. Дунаеву.
1900 г. Сентября 9—11? Я. П.
Дорогой другъ Александръ Никифоровичъ,
Передастъ вамъ это письмо нашъ давнишнiй прiятель и милейшiй французъ Salomon.1
Просьбы мои къ вамъ следующiя: 1) Прошенiе Молоканъ надписать какъ следуетъ и отправить на почту.2 2) Два письма Духоборамъ въ Якутскъ, вложивъ въ нихъ — Маркину 11 дол[ларовъ] и Струкову 10 — отправить по адресу, также отправить письмо Фофанову съ 5-ю доллар[ами], переведя доллары на русскiя деньги.3
Вы, верно, не посетуете на меня, что утруждаю васъ отправкой прошенiя. Это посылаютъ ходоки изъ Канады. Я исполн[илъ] ихъ желанiе, но надеждъ на успехъ не имею никакихъ.
Озеро4 отняло васъ у нас. Спасибо ему, что оно даетъ вамъ здоровье. Крепко люблю васъ. Приветъ вашей жене5 и всемъ вашимъ.
Примечания
Печатается по автографу, хранящемуся в ГТМ (архив А. Н. Дунаева). Датируется по письму Дунаева от 12 сентября 1900 г. Публикуется впервые.
Александр Никифорович Дунаев (1850—1920) — директор Торгового банка, председатель Коммерческого суда в Москве. Знаком с Толстым с 1886 г. См. письма 1889 г., т. 64.
1 Шарль Саломон. См. письмо № 333.
2 Молокане хлопотали о выезде из России. См. письмо № 382.
3
4 Синежское озеро, близ ст. Подсолнечная Николаевской жел. дороги, под Москвой, где Дунаев проводил лето.
5 —1923).
В ответном письме от 12 сентября 1900 г. Дунаев писал: «Дорогой Лев Николаевич, присланный перевод на двадцать один доллар посылаю вам обратно для того, чтобы на обороте вы поставили ваш бланк. Он выписан на ваше имя, и без вашего бланка Crédit Lyon его не оплатит. В Москву его пошлите при случае, так как я послал тем, кому он назначен, свои деньги, чтобы не задержать, может быть, очень нужную им помощь, считая по два рубля за доллар. Прошение тоже послал по совету Руновского и Маклакова, адресуя его в Комиссию прошений. По их словам, лично адресованное, оно нераспечатанным попадет туда же, но только позднее. А за озеро мне стыдно: под старость влюбился в него, как юноша в женщину. Говорю «влюбился» потому, что не в состоянии передать словами то чувство, которое испытываю к нему [...] А от вашего доброго и согревающего меня слова, что вы меня крепко любите еще, и сладко и радостно, что не могу не чувствовать, что такого, как я теперь, с макушкою погрузившегося в приятность личных ощущений, не стоит никому любить. Впрочем, есть и частица хорошего в моем состоянии: ни на кого не сердит, и все мне приятны».