7.
1884 г. Марта 9—10. Москва.
.... Главное то: внушить человеку — не ходи присягать, не ходи воевать, потому что ты веришь, что Христосъ Богъ, а Христосъ сказалъ это, — хорошо ли это? Это почти ловить его, пользоваться темъ, что онъ поверилъ на слово, что Христосъ — Богъ, и Евангелiе — Божественная книга. Сказать это можно тогда, когда весь смыслъ ученiя Христа проникъ въ сердце и когда эти правила не принимаются какъ что-то новое или извне обязательное, а какъ подтвержденiе или уясненiе того, что и такъ само собою вытекаетъ изъ ученiя. Вотъ это-то нужно передать, и это-то трудно. Это-то и будемъ стараться делать. И то не стараться делать въ другихъ, a въ себе, и тогда оно будетъ въ другихъ. Вотъ это-то — учить другихъ — я боюсь для себя, — для истины — для Бога...
Примечания
Этот впервые публикуемый отрывок из письма, уничтоженного Чертковым по желанию Толстого, печатается с машинной копии выписки, сделанной Чертковым перед уничтожением письма: подлинник выписки не сохранился. В архиве Черткова, среди нумерованных писем Толстого, на месте недостающего письма вложен листок с № 7 и пометкою рукой Черткова: «10 марта 1884. Уничтожено по желанию Л. Н-ча, выраженному в самом письме». Датируя письмо, имеем в виду, кроме пометки Черткова, записи Толстого в Дневнике его от 9 и 10 марта 1884 г.: в первой из них он говорит о получении от Черткова письма, вызывающего «написать о заповедях для народа», т. е. письма Черткова от 6 марта, во второй указывается, что ответное письмо Черткову уже написано.
9 марта — «Почитал о Китае и поехал верхом по городу. Все работают кроме меня. — Вечер — слабость... Был утром у колодочника. В подвале пристально, бодро работают и пьют чай. Все работают кроме меня. Я сплю. Грехи — тщеславие, праздность»; 10 марта — «... Очень я не в духе. Ужасно хочется грустить на свою дурную жизнь и упрекать. Но ловлю себя» (т. 49). Возможно, что в связи со своим тяжелым настроением и склонностью «упрекать» — очевидно, упрекать окружающих и прежде всего Софью Андреевну, которая в этот период была особенно далека от него по своим настроениям, — Толстой говорил в уничтоженном письме и о своем одиночестве в семье. Чертков, исполнив просьбу Толстого об уничтожении письма, выписал из него только то, что было лишено интимного характера, как поступал в подобных случаях и с последующими письмами. Лишь позднее ему удалось получить разрешение Толстого не уничтожать писем, предназначенных для него одного, а хранить их, не показывая их при жизни Толстого никому другому. — Уцелевшая и публикуемая теперь часть письма является ответом на письмо Черткова от 6 марта, которое мы приводим здесь лишь с небольшими сокращениями: «Вы, вероятно, удивитесь получению от меня третьего письма так скоро, — пишет Чертков, — но каждое из этих писем имело свой повод... Теперь хочу поговорить с вами по поводу последствий наших последних разговоров с Петром. Затронутые вопросы, видно, его сильно занимают, и он заводит о них обсуждение со всеми своими приятелями. Сегодня он мне сообщил, что имел по этому поводу длинный спор с Гаврилом Макаровичем, тем Пашковцем, о котором я уже вам говорил, и неким Семеном, смотрителем дома моих родителей, постоянно читающим библию и весьма набожным с церковным оттенком. Оба они... утверждали, что война, суд и присяга не противны учению Христа, и главный их довод состоял в том, что это практиковалось в Ветхом Завете. Петр мне чистосердечно признался, что разговор с ними несколько поколебал его уверенность в правоте нашего понимания Евангелия. Но когда я ему напомнил, что Христос местами прямо опровергает ветхозаветные понятия, как напр. в Нагорной проповеди, то Петр вполне согласился... Несколько раз я было вставал, чтоб принести вашу рукопись, где это прямое понимание слов Христа так ясно и убедительно изложено [«В чем моя вера»]. Но сочинение ваше изображает ход вашей собственной внутренней работы над Евангелием и постепенные видоизменения вашего понимания учения Христа, и оно доступно только людям развитым в известном смысле и получившим образование, более или менее аналогичное с вашим. И вот мне показалось, что: Хотелось бы, страстно хотелось бы иметь в руках книжку, писанную народным языком, в которой живо, реально было бы изложено, кем, кому и когда была сказана нагорная проповедь, объяснялся бы с неотразимою простотою истинный смысл пяти заповедей Христа, предупреждалось бы против распространенных ложных толкований, упраздняющих всё значение этих заповедей, и всё изложение подтверждалось, выяснялось и оживлялось бы примерами, взятыми из быта современной русской полуграмотной массы... Лев Николаевич, пожертвуйте несколькими часами на составление такой книжечки. Она положительно необходима, и вы одни в состоянии ее написать».
На вторую половину этого письма Толстой как бы отвечает в Дневнике своем: 9 марта — «Письмо Черткова — вызывает меня написать о заповедях для народа. Кажется, что надо. Это захватило меня, но не знаю»; — «Написал Черткову — кажется, хорошо, т. е. без фальши. Хорошо бы написать ту книгу, да надо, чтобы было совсем чистое побуждение» (т. 49).