Толстой Л. Н. - Толстой С. А., 9 августа 1864 г.

15.

1864 г. Августа 9. Чернь.

А я то тебя какъ люблю! Голубчикъ, милый.

Всю дорогу ехалъ до Черни и думалъ: нетъ, непременно произойдетъ какая-нибудь путаница съ письмами и я не получу въ Черни. Прiезжаю, и бывшiй прикащикъ Томаса1 — такое милое лицо у этаго прикащика — говоритъ: а вы не изволили получить письма? Нетъ. А я такъ проголодался, занялся супомъ, что еще не спросилъ. Какое письмо милое,2 3 и Киреевскому4 не думаю ехать, à moins qu’il n’arrive quelque chose d’extraor-dinaire.5 Въ Никольское не ехать и вернуться къ тебе, какъ я хотелъ, было совестно и притомъ нужно, a удовольствiя безъ тебя для меня быть не можетъ, кроме охоты. Охоты же у Киреев[скаго] и Фета быть не можетъ. Я обдумалъ это теперь. Что ежели бы мне ехать къ Кир[еевскому], то надо бы списаться и прiехать къ его выезду. Я не отменяю срокъ 15 числа, а только самъ постараюсь прiехать раньше. Теперь 7 часовъ, я въ Черни. Стало быть, въ Никольскомъ только съ завтрашняго дня. И надо же осмотреть наконецъ и узнать хорошенько это именье, к[отор]аго я не знаю и не виделъ, несмотря на то, что 5-й годъ имъ живу. Разпроси у Тани, въ какомъ духе былъ нынче Сережа большой. Пресмешно. Уезжая отъ Машиньки, я зашелъ въ болотцо, около дороги. Вижу, едутъ Сережа, Гриша и Келлеръ. Думаю себе: вотъ они едутъ, я увижусь, поговорю, только страшно хочется начасъ, надо сходить скорее, чтобъ свободно съ ними быть. Я селъ въ болото и.... Подъезжаетъ Сережа, и надутый... Прощай, прощай. Я въ полной уверенности, что онъ въ этомъ пасаже виделъ что нибудь особенное и ему въ пику сделанное. Вследствiи ли это его характера или отношенiй къ Тане, или следствiе моего характера, только онъ мне тяжелъ и тяжелъ и тяжелъ. Я нынче еще себя спрашивалъ: не я ли виноватъ въ томъ, но нетъ — тетинька мне мила. Машинька чудо какъ мила и прiятна; Зефироты говорить нечего, а онъ связываетъ, стесняетъ меня. —

Дорогой встретилъ знакомаго архитектора6 7 18 верстъ за Сергiевское, и послалъ ихъ кормиться къ Черемушкину8 до моего возвращенiя. Скажи Ив[ану] Ив[ановичу], чтобъ онъ приказалъ лошадей въ конюшне убирать хоть Кондратiю.9 Еще скажи ему, чтобы лучшую землю (самую навозную), 210 десятины, онъ бы не засевалъ, а оставилъ подъ пшеницу, к[отор]ую привезутъ изъ Ник[ольск]аго. Въ выборе земли пусть онъ спросить совета Тимофея11 — не перепустить бы его, т. -е. какъ бы головки не свалились. Еще семенной же клеверъ за рощей надо обирать. Послать туда 10 девочекъ и Соню12 съ ними, коли хороша погода, и щипать головки, класть въ фартуки, а изъ фартуковъ въ телегу. —

Надеюсь, две Тани13 у тебя, целуй ихъ отъ меня. А о тебе ничего не говорю. Въ этотъ разъ я чувствую, какъ ты мне еще много ближе стала.

Примечания

—15. Датируется на основании: 1) слов предшествующего письма от 9 августа: «Нынче я буду в Никольском..... Из Черни же тебе напишу», 2) наличия следующего письма Толстого из соседних с Никольским Новоселок, датированного самим отправителем десятым августа. В ПЖ датировано 12 августа; М. А. Цявловским — 10 августа (Л. Н. Толстой, Юбилейный сборник. М.—Л. 1928, стр. 53). Есть противоречие между этим письмом и следующим: в письме от 9 августа написано: «Теперь 7 часов. Стало быть, в Никольском только с завтрашнего дня». В письме от 10 августа: «Я вчера приехал в Никольское в 8». Можно предполагать: 1) ошибку или неточность в обозначении часов; от Черни до Никольского-Вяземского 25 верст, и Толстой мог приехать в тот же вечер; или 2) неправильную датировку Толстым следующего письма (№ 16), также № 17, а равно письма к Борисову, датированного Толстым 9 августа. См. т. 61; в таком случае, надо вместо 10 августа — 11 (№ 16) и «нынче 12-ое» — вместо «нынче 11-ое». Так как возможны обе неточности, то расширяем датировку писем: № 16 — августа 10 или 11; № 17 — августа 11 или 12

1 Установить, кто был Томас, не удалось.

2 Письмо не сохранилось.

3 Афанасий Афанасьевич Фет (Шеншин) (1820—1892), поэт. Был женат на Марии Петровне Боткиной. Жил близ Никольского-Вяземского в имении «Степановка» Мценского уезда Орловской губернии. Находился в постоянной переписке с Толстым до 1881 г. С 1856 г. — начала знакомства Фета с Толстым — до нас дошло 158 писем Толстого к Фету, из них многие напечатаны в воспоминаниях Фета: А. А. Фет, «Мои воспоминания». М. 1890, ч. I—II. И. Л. Толстой пишет о приездах Фета в Ясную поляну: «Я помню посещения Фета с самой ранней поры моего детства. Почти всегда он приезжал с своей женой Марьей Петровной и часто гостил у нас по нескольку дней. Он говорил густым басом и постоянно закашливался заливистым, частым как дробь, кашлем. Отец говорил про Фета, что главная заслуга его, что он мыслит самостоятельно, своими, ни откуда не заимствованными мыслями и образами, и он считал его на ряду с Тютчевым, в числе лучших наших поэтов» («Мои воспоминания». М. 1914, стр. 130). Об отношении Толстого к Фету см. Н. К. Гудзий, «Толстой о русской литературе» («Эстетика Льва Толстого». Сборник статей под редакцией академика П. Н. Сакулина, ГАХН. М. 1929, стр. 204—208) и H. Н. Апостолов «Поэзия Фета и Тютчева в оценке Л. Толстого» (в его книге «Лев Толстой и его спутники». М. 1928, стр. 156—162).

4 Николай Васильевич Киреевский (1797—1870). Ему принадлежало имение «Шаблыкино» Карачевского уезда, Орловской губернии. Владел большим состоянием. В 1815 г. поступил в кавалергардский полк, в 1821 г. вышел ротмистром. Страстный охотник и гитарист; вел постоянно журнал своей охоты. С 1834 г. по 1837 г. Карачевский предводитель дворянства. Прокудин-Горский характеризует его так: «Это был самый неутомимый ходок на охоте, несмотря на его массивную комплекцию..... Охотник он, что называется, старинного закала, методический, понимающий охоту не как промысел, а как наслаждение, выше которого нет другого. В минуты горячки старик готов задать головомойку каждому, кто с ним охотится. Но эти вспышки скоро проходят: он попрежнему становится таким же задушевным компаньоном, таким же добрым сотоварищем» («Поездка в Карачевские болота». М. 1867, стр. 9—10). Дом его, похожий на дворец, состоял из нескольких десятков комнат; принимал он всех, причем все гости его пользовались полною свободою: жили, сколько хотели, и некоторые уеэжали, даже не видев хозяина (из биографии Киреевского, помещенной в «Сборнике биографий кавалергардов», 1801—1826, там же портрет его). Добычей его охоты в 1822 г. были: два медведя, рысь, шесть волков, сорок две лисицы, пять барсуков и девятьсот слишком зайцев. Киреевский написал: «40 лет постоянной охоты. Из воспоминаний охотника». Второе издание. М. 1875; первое издание — не для продажи.

5

6 Выяснить, кто этот архитектор — не удалось.

7 Постоялый двор, не доезжая почтовой станции Кондыревки.

8 Знакомый торговец хлебом в Сергиевском.

9 Кондрат Пименов (р. 1798), бывший дворовый Толстых, в 1859 г. отпущен на волю.

10 1/2

11 Тимофей Михайлович Фокапов (1822—1891), яснополянский крестьянин, был приказчиком в Самарском имении Толстого.

12 «Меня, Софью Андреевну» (п. С. А.).

13

Софья Андреевна так писала в ответном письме от 11 августа (помета: «вторник вечером»): «Все твои приказания я передала Ивану Ивановичу. Жаль, что лучшие десятины нынче уж засеяли, твое письмо шло очень долго. Еще вчера вечером Таня ездила, и письма не было. ..... На счет Сережи большого я говорила с Таней. Она говорит, что он сказал то же самое, что ты. Т. е., что ты был какой-то озабоченный и растерянный, что ему хотелось поговорить с тобой о деле, но что тебе было не до того, что он думал, нет ли какого дурного известия из Ясной. А в Пирогове ничего не было, и он был весел, и с Таней ничего не было, она мне слово дала, что ничего не было, и даже не намекали ни на что друг другу. А с Таней я нынче много говорила откровенно, она очень жалуется на тебя, что ты очень о ней дурного мнения, что ты с ней не хорош, считаешь ее страшной кокеткой, и что она при тебе всегда растеряется, и ей неловко. Конечно, она чувствует, что всё это не даром, и она заслужила; но она не сознается. А я прямо всё сказала, что я думаю, и что у меня на душе, и она была рада моей откровенности. Тетенька [Ергольская] наша всё похаживает по дорожкам с зонтиком, и всё хочется ей съесть: и персики, и петуха, и яблоки. Она в очень хорошем духе и добра. А нынче так трогательно рассказывала про старину, про смерть всех близких ей, и, знаешь, как всегда — голос у ней немного дрожал, и она была в таком трогательном волнении. Я покуда рисовала, а Таня тоже слушала». (ПСТ, стр. 23.)