27.
1864 г. Ноября 29. Москва.
Как обещала, так и сажусь тебе давать отчет об Левочки, милая Соня, ночь он провел очень хорошо, как и не ожидали, а сегодня утром приехал помощник и перевязал ему руку, говорит, что она чуть чуть не на месте, но все таки будет ей владеть хорошо, потом приехал Попов, сказал тоже самое, а Левочка слава Богу и ходит и очень бодр духом, только что тебе еще рукой не пишет, поживет здесь, оправится и приедет к тебе в лучшем виде.
Прощай, друг мой, целую тебя. Славочка,1 Левочка говорит, очень мил, и самовар, который ты называла алалай, называет фономарь, и разводя ручонками кричитъ: что это не несутъ фономарь, а Оболенский каждый день ходит к нам узнавать о Левочке, но с желаниемъ faire la cour à Lise,2 но по неопытности своей не знает, как взяться, это пишет Левочка. —
Отъ Левочки.
Вотъ тебе отчетъ за два дня. Когда мне сказали, и я поверилъ, что гимнастика одна сделаетъ пользу, я сталъ махать рукой, и долженъ признаться, что она пришла въ скверное состоянiе, что я очень унылъ, и въ этомъ унынiи поехалъ къ Редлиху;3 когда Редлихъ, у котораго была выгода брать съ меня деньги, на гимнастике сказалъ, что[бъ] я правилъ, то я окончательно решился; по чистой правде, решился я накануне въ театре,4 когда музыка играетъ, танцовщицы пляшутъ, Michel Боде5 владеетъ обеими руками, а у меня, я чувствую, видъ кривобокiй и жалкiй, въ рукаве пусто и ноетъ; а главное же, нервное разстройство, подъ влiянiемъ котораго и прiехалъ изъ Ясной, совершенно прошло, и вспомнилъ твои слова: не слушаться Андр[ея] Евст[афьевича], что онъ меня собьетъ; такъ и вышло.
Въ этотъ день я особенно деятельно ходилъ по книжнымъ лавкамъ, докторамъ, и хотя и чувствовалъ, что всехъ Берсовъ смутилъ своимъ решенiемъ править, я былъ очень веселъ, поехалъ въ Зору,6 мне было очень прiятно и отъ музыки, и отъ вида различныхъ господъ и дамъ, которые для меня все типы. Бояться хлороформа и операцiи мне было даже совестно думать, не смотря на то, что ты обо мне такого низкаго мненiя; непрiятно мне было остаться безъ руки немного для себя, но право больше для тебя, особенно после разговора съ Таней, который меня еще больше въ этомъ убедилъ. Я шелъ наверное на то, что не исправятъ; но делалъ это, чтобы избавить себя отъ своихъ же упрековъ въ будущемъ, и самъ удивлялся, какъ я могъ разными Анками, Вендрихами и толками дать сбить себя до того, что потерялъ почти целую неделю. Въ этотъ день и на другой день не писалъ тебе оттого, что Поповъ нерешительно обещалъ прiехать въ субботу, 28-ое, и я въ письме своемъ долженъ былъ тебя обманывать или страшно встревоживать. Забылъ, было, описать свиданiе съ Любимовымъ передъ Зорой; онъ прiехалъ отъ Каткова и, опять слюняво смеясь, объявилъ, что Катковъ согласенъ на все мои условiя, и дурацкiй торгъ этотъ кончился, то есть я имъ отдалъ по 300 р[ублей] за листъ первую часть романа, которую онъ [съ] собою и увезъ, но когда мой porte-feuille запустелъ и слюнявый Любимовъ понесъ рукописи,7 мне стало грустно, именно оттого, за что ты сердишься, что нельзя больше переправлять и сделать еще лучше. Теперь следующiй день, мое памятное 28-ое. Съ утра начались необыкновенныя событiя и суетня во всемъ доме, какъ-то: первое барышни, уступавшiя мне комнату, переносились; второе, Анночка8 ma chère съ стиркой, произведшей тоже не малое волненiе; потомъ 3-ье: мама съ девами, Степой,9 лапой,10 няней поехали въ баню; 4-ое: прiехала Захарина,11 тоже событiе; 5-ое: полотеры, которые, мешаясь всемъ на дороге, танцевали при этомъ по комнатамъ; 6-ое: Портниха съ шубками, и наконецъ 7-ое: ожиданiе Попова и приготовленiе къ операцiи. Операцiю тебе описала Таня,12 которая обо всемъ могла иметь большее понятiе, чемъ я; я знаю только, что не чувствовалъ никакого страха передъ операцiей и чувствовалъ боль после нее, которая скоро прошла отъ холодныхъ компресовъ. Ухаживали и ухаживаютъ за мной такъ, что желать нечего, и только совестно; но, не смотря на все, вчера съ разстроенными нервами после хлороформа, особенно после твоихъ писемъ, которыя пришли четверть часа после операцiи, я Богъ знаетъ какъ хотелъ, чтобы ты тутъ была, не для того, чтобы ты что-нибудь сделала, а только для того, чтобы ты тутъ была. Боль утихла очень скоро, и къ вечеру было только неловко и скверно отъ оставшагося во мне хлороформа. Въ этотъ вечеръ мне все хотелось ходить и какъ можно больше делать. Я послалъ Петю за книгами къ Ешевскому,13 и Перфильевы,14 узнавъ отъ него о операцiи, въ 4-омъ, молодая и старая чета, прiехали къ намъ. Васинька15 игралъ въ Тамбове съ Ольриджемъ16 Магбетъ,17 роль шотландскаго короля, и Настасья Сергеевна18 показывала Васинькину карточку въ шотландскомъ костюме и подвешанной бородой; хочу снять копiю съ этой карточки для Сережи, въ pendant съ m-lle Баумгартенъ.19
Ночь провелъ хорошо, и нынче утромъ помощникъ Попова, Гакъ, прiехалъ, перевязалъ, сказалъ следующее: Положенiе руки стало много лучше, но на линiю все таки выдалась впередъ плечевая кость, и что надо предполагать, что буду владеть рукой свободно, хотя немного не совсемъ такъ, какъ левой; неподвижность руки и бинтъ дело первой важности; черезъ 3 дня можно будетъ сказать определительнее; черезъ 2 недели можно будетъ ехать домой; вообще положенiе руки наверное стало лучше, чемъ было. Поповъ, прiехавшiй после, подтвердилъ тоже и также неопределенно. Гакъ и Поповъ будутъ ездить. Вчера я ничего не елъ, но сегодня явился прекрасный аппетитъ, и чувствую себя совсемъ хорошо.
Вчера послали телеграмму безъ адреса въ домъ Руднева,20 Папа говоритъ, что онъ плакалъ, читая твои письма ко мне; я едва удерживался, чтобы не делать того же самаго. Сейчасъ получилъ вашъ большой пакетъ. Прощай, пиши и посылай въ Тулу за моими письмами каждый день. Воздерживаюсь отъ разныхъ вещей, которыя хотелъ бы написать о тебе самой и детяхъ, оттого что эти вещи надо самому говорить и писать, а диктовать неловко.
Целую милыхъ Зефиротовъ, и Машеньку, и Сережу, который, надеюсь, у васъ, такъ какъ ты купила вина,21 телеграммы. Тетеньке22 целую ручки, которыя подымаются; теперь я не могу видеть и говорить о руке, не думая о томъ, что она хорошо подымается.
Целую тебя въ детской, за ширмами, въ серомъ капоте. —
Примечания
Печатается по подлиннику, хранящемуся в АТБ. Впервые опубликовано по копии, сделанной С. А. Толстой, в ПЖ, стр. 22—25. Вследствие операции руки Толстого писано под диктовку рукой Т. А. Берс. Текст письма Толстого начинается словами: «От Левочки». Начало письма от лица Т. А. Берс — воспроизводится, продолжение ее письма в конце — опускается.
1 —1907), младший брат С. А. Толстой. Впоследствии инженер путей сообщения, один из строителей Сибирской магистрали и Троицкого моста в Петербурге. Жена его — Александра Александровна Крамер. В детстве В. А. Берса звали уменьшительными именами «Славочка» и «Лапа».
2 [ухаживать за Лизой,]
3 Адольф Федорович Редлих — доктор, оператор Странноприимного дома гр. Шереметева, владелец водолечебного и гимнастического заведения, находившегося на Страстном бульваре, д. 16.
4 В Большом театре 27 ноября, на представлении «Зора».
5 Барон Михаил Львович Боде (1824—1888), сын президента Московской дворцовой конторы, «светский человек» (п. С. А.).
6 «Зора» на русской сцене шла опера Россини «Моисей»; название оперы «Моисеем» признавалось кощунственным. 27 ноября состоялся абонементный спектакль итальянской оперы со следующими участниками: Биалетти (Зора), Нери-Баральди, Росси, Тальяфико, Финокки, Лаборд и Ребу.
7 Толстой отдал для напечатания свой роман «1805 год». Передано было Толстым в «Русский вестник» тридцать восемь глав, составлявших десять печатных (типографских) листов. «1805 год», заключающий первые две части «Войны и мира», был напечатан в «Русском вестнике» за 1865 (№№ 1 и 2) и 1866 гг. (№№ 2, 3 и 4).
8 «Горничная Берс» (н. п. С. А.).
9 Степан Андреевич Берс (1855—1910), брат С. А. Толстой. Правовед выпуска 1878 г. Служил судебным следователем. Сопровождал Толстого в некоторых поездках (на Бородинское поле в 1867 г. и на кумыс в 1871 г.), причем Толстой выделял его из семьи Берсов. Автор: «Воспоминаний о гр. Л. Н. Толстом», Смоленск. 1894. Об его отношении к семье Толстых свидетельствуют следующие строки его письма к С. А. Толстой от 17 января 1878 г.: «Ваша семья была для меня моим домом, я уже привык к вам с малых лет. Жизнь ваша была мне лучшим и живым примером для будущего; наконец и нравственным воспитанием я обязан Левочке..... Ясная останется для меня самым светлым и лучшим воспоминанием юношества, все Толстые имеют для меня особенную обаятельную привлекательность».
10 Вячеслав Андреевич Берс.
11
12 Т. А. Кузминская так писала в своих воспоминаниях: «Присутствуя при операции отца, я уже смело осталась при Льве Николаевиче, тем более, что он сказал мне: «Напиши Соне всё подробно. Ей интересно будет знать про все мелочи». К сожалению, подробное письмо мое не сохранилось. Лев Николаевич очень спокойно приступил к операции, но не мог заснуть от хлороформа. Возились долго. Наконец, он вскочил с кресла, бледный, с открытыми блуждающими глазами; откинув от себя мешечек с хлороформом, он в бреду закричал на всю комнату: — Друзья мои, жить так нельзя... Я думаю... Я решил... — Он не договорил. Его посадили в кресло, подливая еще хлороформ. Он стал окончательно засыпать. Сидел передо мной мертвец, а не Лев Николаевич. Вдруг он страшно изменился в лице и затих. Двое служащих, по указанию Попова, тянули из всех сил руку Льва Николаевича, пока не выломали неправильно сросшуюся кость. Это было очень страшно. Мне казалось, что без хлороформа операция эта была бы немыслима. Меня охватил страх, что вот он сейчас проснется. Но нет, — когда рука безжизненно повисла, Попов ловко и сильно как бы вдвинул ее в плечо. Я как сейчас вижу всё это, такое сильное впечатление произвела на меня эта операция. Мама подавала лекарства, поддерживала его голову, и после наложенной повязки его стали приводить в чувство. Но это было почти так же трудно, как и усыпить его. Он долго не приходил в себя. Когда он очнулся, то пожаловался на боль в руке. Я просидела с ним весь вечер. Он страдал от тошноты — следствие хлороформа — и долго мучился ею. Когда же он через два-три дня писал Соне про операцию, он не упоминал о своих страданиях. Я спросила его: — Ты скрываешь это от нее? — Да нет, да я не особенно страдал. Я думал, будет хуже». («Моя жизнь дома и в Ясной поляне», 1864—1868. М. 1928, ч. III, стр. 19.)
13 Степан Васильевич Ешевский (1829—1865), профессор всеобщей истории Московского университета по кафедре Грановского. Собрание его масонских рукописей — в Ленинградской Публичной библиотеке. Толстой брал у Ешевского книги для прочтения при работе над романом «1805 год» («Война и мир»).
14 Семья жандармского генерала Степана Васильевича Перфильева (1796—1878).
15 Василий Степанович Перфильев (1826—1890), сын Степана Васильевича от первого брака, в 1878—1887 гг. был московским губернатором; приятель Толстого, прототип Стивы Облонского в «Анне Карениной».
16 —1867) — знаменитый актер негр. Выступал в трагедиях Шекспира. Объехал всю Европу. В России был в 1858 г. в Петербурге, позднее выступал на многих провинциальных сценах.
17 Трагедия Шекспира.
18 Анастасия Сергеевна Перфильева (ум. 1891 г.), рожд. Ланская, вторая жена С. В. Перфильева.
19 «Гувернантка племянниц: Вари и Лизы Толстых, сделавшая свою фотографию в арабском мужском костюме» (п. С. А.).
20 В доме Руднева в Туле жил знакомый Толстых Келлер.
21 «Сережа всё ворчит, что вина нет; я, было, купила, да он в два дня выпил две бутылки наливки и одну марсалы, не считая водки. Я очень удивлялась. Как не быть геморрою, разве это здорово? На третий день вина не хватило, и он был очень недоволен. Что смешно, что он серьезно сердится, что мы не пьем и не держим вина» (не напечатано).
22
На это письмо и следующее от 1 декабря С. А. Толстая отвечала в письме от 3 декабря: «(11 часов вечера). Сейчас получила два пакета за раз твоих, Таниных и папа писем, и вообрази, сидя в ванне читала их. Хоть бы ты еще когда-нибудь вздумал подиктовать Тане; с таким наслаждением читала я писанное твоим слогом, хоть не твоей рукой. Насчет руки не совсем еще утешительно, потому что не совсем еще она на месте. Наверное ли, только, что лучше? А мне-то как грустно стало, Левочка, что Любимов унес твою первую часть! И так хорошо, а вдруг еще бы лучше. То бранила, бранила, зачем поправляешь, а теперь самой жаль стало, что продал. Ужасно, свои мысли, чувства, свой талант, просто даже душу продал! Ей богу, очень жаль, пока не будет совсем напечатано, не оценят порядочные люди. Всё про именины вы хорошо описали, и в день операции суматохи было не мало. Я, читая, совсем перенеслась в ваш мир. А мне теперь мой, Яснополянский, милее. Видно, гнездо, которое сам совьешь, лучше того, из которого вылетишь» (ПСТ, стр. 40).