336.
1885 г. Октября 23. Я. П.
Въ обеихъ твоихъ последнихъ письмахъ, милый другъ, проскальзываетъ раздраженiе на меня за то, что я писалъ въ письме къ Тане.1 Зачемъ раздражаться и обвинять, и говорить, что непоправимо. Все поправимо, особенно взглядъ на жизнь. Пока живемъ, все изменяемся, и можемъ изменяться, слава Богу, и больше, и больше приближаться къ истине. Я только однаго этаго ищу и желаю и для себя и для близкнхъ мне, для тебя и детей, и нетолько не отчаиваюсь въ этомъ, но верю, что мы сойдемся, если не при жизни моей, то после. Если я написалъ, что мы живемъ вместе врозь, то это хотя и правда, но преувеличено, и не надо было писать этаго, п[отому] ч[то] это какъ будто упрекъ. А я пуще всего считаю неправильнымъ упреки и потому и каюсь въ этомъ. — Я одинъ день пропустилъ,2 — не писалъ тебе, и тоже каюсь въ этомъ. Мне самому непрiятно, когда я не пишу, что-то не исполнилъ.
3 и решилъ, что если не возьметъ безпокойство о васъ, то окончу ее здесь, что можетъ взять 3 дня. — Когда ты пишешь мне про свою жизнь, я обсуживаю ее; не одобряю всегда твою горячность; но когда ты, какъ нынче, ничего не пишешь, то мне обидно и больно. Пиши, пожалуйста. — Фейнермана отставили, и ужъ прiехалъ новый учитель. Не знаю, что онъ будетъ делать, но хочетъ оставаться жить на деревне у Константина, и переписывать. Если найдутся охотники на «Ч[то] [же] н[амъ] д[елать]», то предложи.
Спасибо Сереже за письмо.4 Напрасно онъ осуждаетъ его за нескладность. Леля известный криспондентъ. Целую ихъ всехъ. Событiя моего дня такiя: встаю я темно. И нынче такъ. Убравшись, поехалъ за водой. Это большое удовольствiе. Но, сидя на бочке, задумался о разделенiи труда, и очень хорошо; но когда подъехалъ наливать, хватился, что нетъ ведра, и поехалъ за ведромъ, и опять. Вернувшись, получилъ пудъ пшеничной муки цельной отъ Филипа, и сталъ месить по методе Фрея, и вышелъ хлебъ лепешкообразный очень вкусный. Потомъ, напившись кофе съ Фейнерм[аномъ] и А[лександромъ] П[етровичемъ], селъ за работу и просиделъ отъ 9 до 2. Потомъ обедъ: борщъ и овсяный кисель прелестный. Потомъ поехалъ къ Бибикову верхомъ узнать о жалованьи Фейнермана и на Козловку за письмами и получилъ твое5 и отъ Черткова.6 7 жалею, что не видалъ. — Прощай, милый другъ, во всякомъ случае, я, если буду живъ, скоро прiеду. — Я не отчаиваюсь, и ужасно желаю написать Ив[ана] Ил[ьича], и сейчасъ ездилъ и думалъ о немъ, но не могу тебе выразить, до какой степени я весь поглощенъ теперь этой работой, уже тянущейся несколько летъ и теперь приближающейся къ концу: Нужно самому себе выяснить то, что было неясно, и отложить въ сторону целый рядъ вопросовъ, какъ это случилось со мной съ вопросами богословскими.
Ты не сердись, душа моя, а будь добрая и дружная, какимъ я себя къ тебе чувствую.
На конверте: Москва. Долгохамовническiй № 15. Графине Софье Андревне Толстой.
Печатается по автографу, хранящемуся в АТБ. Впервые опубликовано по копии, сделанной С. А. Толстой, в ПЖ, стр. 277—278. Датируется на основании почтовых штемпелей: «Почтовый вагон. 24 октября. 1885; Москва. 24 октября 1885».
1 Oт 17 октября. С. А. Толстая писала 21 октября: «Могу обижаться, если детьми не интересуешься и мной, и внутренней жизнью нашей, и горем, и радостью; могу огорчаться, что, когда ты живешь вместе с семьей, ты с ней больше еще врозь, чем когда мы врозь живем... Вот это всё грустно, и если непоправимо, то надо стараться и с этим мириться. И я успеваю в этом и привыкаю понемногу. Ушли не мы от тебя, а ты от нас. Насильно не удержишь. Ты забываешь часто, что ты в жизни впереди Сережи, например, на тридцать пять лет; впереди Тани, Лели, например, на сорок, и хочешь, чтоб все летели и догоняли тебя. Это непонимание. А я вижу, как они идут, падают, шатаются, спотыкаются, и опять весело идут по пути жизни; и я стараюсь тут помочь, там придержать и зорко смотреть, чтоб не свернули куда-нибудь, куда можно провалиться безвозвратно. Насколько я это умею и могу — это другой вопрос. Но я никогда, пока жива и не совсем с ума сошла, не скажу, что я врозь от семьи, и не помирилась бы с мыслью, что я с детьми своими совсем врозь, хотя и живу вместе» (ПСТ, стр. 331).
2
3 «Так что же нам делать».
4 Оно не сохранилось. С. А. Толстая писала 21 октября: «Сейчас прочла письмо Сережи. Как нескладно! Не чуток он. Пишет: «мама обижается, что ты не интересуешься ее делами издания». Можно ли так плохо понимать своих? Как я могу обижаться на то, что другие не интересуются тем, что и меня в душе нисколько не интересует. Делаю потому, что начала делать и всегда была во всем затяжная, так и в этом» (там же).
5
6 «Посредника» и о статье «Так что же нам делать»?
7 Иван Николаевич Крамский (1837—1887), художник-портретист. Организатор «передвижных» выставок. Известен его портрет Толстого 1873 г. (См. т. 18 наст, издания). С. А. Толстая писала 21 октября: люди — это как свет блеснет среди мрака и тьмы. Он посидел с нами часок. Сережа, Маша и Таня присутствовали и тоже разговаривали, и уехал на «Собрание художников». Он нарочно приехал из Петербурга, чтобы обсудить разные вопросы о выставке, о том, чтобы старые законы этого общества художников возобновить и ввести. Вот умен-то, и всё понимает, прелесть»! (стр. 331).