Отец Василий

ОТЕЦ ВАСИЛИЙ

I.

Была осень. И еще не рассветало, когда к небольшому, крытому соломой дому в две связи священника Василья Давыдыча, гремя по замерзшим колчужкам, подъехала телега. Из телеги вышел мужик в кафтане с поднятым воротником и шапке и, завернув лошадь, стал стучаться кнутовищем в окно одной из связей, там, где, он знал, живут работница и кухарка.

— Кто тут?

— К батюшке.

— Чего надо?

— К боли.

— Да ты чей будешь?

— Из Воздрема.

Работник засветил огонь, вышел в сени и на двор и впустил мужика в ворота.

— Это еще кого нелегкая принесла?

— За батюшкой приехал.

— А вы чего дрыхнете. И печь не затапливали.

— Разве время?

— Я бы не говорила, коли не время.

Воздремский мужик вошел в людскую избу, перекрестился на иконы, поклонился матушке и сел у двери на лавке.

Жена его долго мучалась в родах, родила мертвого и теперь сама помирала.

Мужик сидел и, глядя на то, что делалось в избе, думал о том, как он повезет попа: прямо, или через Косое, как он сюда ехал, или в объезд. «Уж очень плохо под селом. Ручей замерз, a держит. Насилу выбрался». Вошел работник и, свалив вязанку березовых дров у печи, попросил мужика наколоть лучину из сухого полена. Мужик разделся и стал работать.

Священник проснулся, как он всегда просыпался, веселый и бодрый. Еще лежа на постели, перекрестился и прочел свою любимую молитву «Царю небесный» и несколько раз проговорил: «Господи помилуй». Потом, спустив ноги, обулся, умылся, расчесал длинные волосы, надел старый подрясник и стал перед иконами на молитву. В середине чтения «Отче наш», на словах «и остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должником нашим», он остановился и вспомнил отца дьякона, который вчера, в пьяном виде, встретив его, бормотал, но так, что было слышно: «Фарисеи, лицемеры». Слова «фарисеи, лицемеры» особенно обидели Василия Давыдовича именно потому, что он считал себя подверженным всяким порокам, но только не лицемерию. И он был сердит на дьякона. «Да, оставляем, — проговорил он в душе, — Бог с ним», и продолжал дальше. При словах «не введи нас во искушение» он вспомнил, как вчера после домашней всенощной, которую он служил у богатого помещика Молчанова, ему было приятно пить чай с ромом.

II.

бородкой, моложавое, несмотря на его 42 года, лицо и вышел в зальцо, в которое матушка только что поспешно, с трудом вносила готовящийся уйти самовар.

— Что же ты сама. А Фекла?

— Что же сама? — передразнила матушка. — А то кому ж?

— Что же рано так?

— Приехали за тобой из Воздрема к боли. Женщина умирает.

— Давно?

— Да еще даве.

— Что ж вы меня не разбудили.

Отец Василий напился постного чаю (была пятница), взял дары, надел шубу, шапку и вышел твердой походкой в сенцы. Воздремский мужик ждал его в сенях.

— Здорово, Митрий, — сказал отец Василий и, поддерживая рукав, перекрестил мужика и дал поцеловать свою небольшую, твердую руку с коротко обстриженными ногтями и вышел на крыльцо.

сено на сиденье. Митрий сел рядом, тронул утробистую, лопоухую кобылу, и телега загремела по замерзшим колчам. Попархивал снежок.

 

III.

Семейство Василья Давыдовича Можайского состояло из жены, ее матери, старой попадьи, и трех детей: двух сыновей и дочери. Старший сын кончал курс в семинарии и готовился в студенты, второй, любимец матери, меньшой, пятнадцатилетний Алеша, был еще в духовном училище, дочь Лёня, шестнадцати лет, жила дома, плохо помогала матери и тяготилась своей жизнью. Сам Можайский в свое время учился в семинарии так хорошо, что, окончив курс в 1840-м году одним из первых, готовился в академию и мечтал и о профессорстве и об архиерействе. Но мать его, вдова дьячка, с одним сыном-пьяницей и тремя дочерьми, была в великой нужде. И то решение, которое он тогда принял, незаметно дало направление жертвы и самоотречения всей его жизни. Чтобы не огорчать старуху-мать, он решил бросить мечты об академии и поступить в сельские священники. Он сделал это из любви к матери, но сам себе он совсем не так объяснял свой поступок: он объяснял себе его своей ленью и нелюбовью к науке.

Место священника было в небольшом селе и получалось при условии женитьбы на дочери прежнего священника. Место было небогатое, и прежний священник был беден, и бедно было семейство из вдовы и двух дочерей. Та Анночка, с которой было связано получение места, была некрасивая, но очень бойкая девица и в истинном смысле слова пленила Василья Давыдовича, заставила его без размышления жениться на себе.

Василий Можайский женился и стал отцом Василием, сначала с короткими, а потом с длинными волосами, и счастливо прожил с своей женой Анной Тихоновной двадцать два года и теперь, несмотря на короткое романическое увлечение Анны Тихоновны студентом, сыном прежнего дьякона, всё так же был добр к ней, как и прежде, как будто еще нежнее любил ее за то недоброе чувство, которое он имел к ней во время ее увлечения. Увлечение это было для него поводом такого же чувства самоотречения и забвения себя, вследствие которого он отказался от академии, и дало ему такую же незаметную внутреннюю, тихую радость.

IV.

Сначала поп и мужик ехали молча. Да и дорога по жилью была такая колчеватая, что, несмотря на то, что ехали шагом, телегу бросало из стороны в сторону, и поп то и дело съезжал с сиденья и поправлялся и запахивался.

— Что ж, или очень плоха хозяйка-то? — спросил он.

— Не чаем живой быть, — неохотно ответил мужик.

— Божью власть не руками скласть. Божья воля, — сказал поп. — Что же делать? Терпеть надоть.

Мужик поднял голову и взглянул в лицо попа. Он, видно, хотел сказать что-то сердитое. Но, увидав ласково смотревшее на него лицо, смягчился, мотнул головой и только проговорил:

— Божья воля-то воля. Да уж дюже трудно, батюшка. Один ведь. Что с ребятами станешь делать.

— А ты не впадай духом, Бог поднимет.

Мужик не отвечал и только обругал кобылу, перешедшую с рыси на шаг, и задергал вожжами.

Въехали в лес, где разъезженная во все стороны дорога была везде одинаково дурна. И долго ехали молча, выглядывая места, где лучше проехать. Только когда выехали на дорогу, шедшую яркими, уклочившимися зеленями, поп опять заговорил:

— Хороши зеленя, — сказал он.

— Ничего, — сказал мужик и больше не отвечал на заговариванья попа.

В ранний завтрак подъехали к двору больной.

Баба была еще жива. Страдания кончились, и она, бессильная поворотиться, лежала на кровати и только движением глаз проявляла присутствие жизни. Она призывающе смотрела на священника, и только на священника. Старуха стояла подле нее. Дети были на печке. Старшая, десяти лет, в одной рубашонке, простоволосая, стояла у столба, точно большая, подпершись правой рукой, поддерживаемой левой, молча смотрела на мать.

Поп подошел к больной, прочел молитвы, дал причастие, перекрестил ее и помолился на иконы.

Старуха подошла к умирающей, поглядела на нее, покачала головой и накрыла полотном лицо умирающей. От умирающей она подошла к попу и подала ему в руку монетку. Он знал, что это был пятак, и взял его.

— Кончилась? — спросил он.

— Кончается, — сказала старуха.

Услыхав это, девочка завыла, что-то приговаривая. Заревели в три голоса и дети на печке.

Мужик перекрестился, подошел к жене и, открыв полотно, посмотрел на нее. Бескровное лицо было спокойно и неподвижно. Мужик постоял над умершей минуты две, потом осторожно накрыл лицо опять полотном и, опять перекрестившись несколько раз, повернулся к попу и сказал:

— Что ж, ехать, что ль?

— Что ж, поедем.

— Ладно. Попоить кобылу надо.

И мужик вышел из избы.

Старуха причитала и голосила, поминая о сиротах без родимой матушки, о том, что некому накормить, одеть их, что как пташечки выпали из гнездышка, так и детушки без родимой матушки. И за каждым стихом причитанья она с шумом втягивала в себя воздух и, слушая себя, всё больше и больше расходилась. Поп слушал, и ему становилось грустно и жалко детей и хотелось что-нибудь сделать для них. Он нащупал кошелек в кармане подрясника и вспомнил, что у него остался в кошельке полтинник, полученный вчера за всенощную у Молчанова. Он не успел передать его жене, как он делал со всеми деньгами, и, не думая о последствиях, достал полтинник и, указав старухе, положил его на окно.

V.

Кум Митрия, везший домой Василья Давыдовича, был бородатый, рыжий здоровенный мужик, общительный и веселый. Он по случаю проводов сына уже выпил и был в особенно веселом расположении духа.

— Митюхина кобыла вовсе стала, — сказал он. — Что ж человеку не пособить. Пожалеть надо. Верно я говорю? — Но, ты, милок, — крикнул он на гнедого меринка с круто подвязанным хвостом, настегивая его.

— А ты полегче, — сказал Василий Давыдович, трясясь по колчам дороги.

— Что ж, можно и полегче. Что ж, померла?

— Да, кончилась, — сказал поп.

Рыжему хотелось и пожалеть, хотелось и посмеяться.

— Что ж, бабу взял, девку даст, — сказал он, поддаваясь голосу веселья.

— Нет, жалко сердечного, — сказал поп.

— Как не жалко. Беднота. Один. Пришел, говорит: свези попа, моя кобыла стала. Что ж, пожалеть надо. Так я говорю, батюшка?

— А ты, я вижу, уже выпил. А? Это напрасно, Федор. Нынче будни.

— Разве я на чужие? Я на свои. Сына провожал. Прости, батюшка, Христа ради.

— Мне что прощать? Я только к тому, что лучше не пить.

— Известно, лучше, да как же быть? Кабы я какой-нибудь, а то ведь живем, слава Богу. Перед людьми нельзя. А я Митрия жалею. Как не жалеть! Летось у него же мерина увел какой-то. Тоже народ нынче стал.

И Федор стал рассказывать длинную историю, как с ярманки лошадей угнали, как одну зарезали на шкуру, а другую перехватили мужики.

— И уж били, так били, — с удовольствием рассказывал Федор.

— Что ж бить-то, зачем?

— А что ж его, гладить, что ли?

В таких разговорах доехали до дома Василья Давыдовича.

Василий Давыдович надеялся отдохнуть, но на его несчастье без него была получена бумага от благочинного и письмо от сына. Бумага от благочинного была неважная, но письмо сына вызвало семейную бурю, усиленную еще тем, что попадья потребовала от него деньги за вчерашнюю всенощную, а полтинника не было. Потеря этого полтинника только усилила гнев жены, но главная причина гнева было письмо сына и невозможность исполнить его желание, невозможность, причину которой попадья видела в беззаботности своего мужа.

Первое упоминание Толстого о работе над «Отцом Василием» относится к 30 сентября 1906 г. Под этим числом в Дневнике записано: «Начал было рассказ о священнике. Чудный сюжет, но начал слишком смело, подробно. Не готов еще, а очень хотелось бы написать». Непосредственно вслед зa этим следует такая фраза: «Философский, метафи[зически]-религиозный вопрос нудит и требует выражения более ясного и кажется, что нынче если не нашел решения, то приблизился очень к нему». Однако вряд ли эта фраза связана с замыслом рассказа, как полагает В. И. Срезневский в примечании к нему, напечатанном, как и рассказ, в XV томе «Полного собрания художественных произведений» Л. Толстого, стр. 268. Судим так на основании записи 20 октября (см. ниже), где Толстой говорит о том, что ему хочется писать художественное и религиозно-метафизическое. 3—4 октября в Дневнике записано: «Сейчас утро. Хочу пописать Василия Можайского». Василием Можайским герой рассказа назван в первой исправленной Толстым копии.[135] Судя по этому, 3—4 октября первый автограф уже был написан, переписан и исправлен. В следующей, непосредственно примыкающей к этой записи от 10 октября Толстой говорит о том, что желания своего не исполнил, так как отвлекся писанием статьи, впоследствии озаглавленной «Что же делать?» 20 октября однако он вновь записывает, что ему «хочется писать художественное и религиозно-метафизическое». Под 23 октября в Дневнике записано: «Очень хочется писать Священника, но опять думаю о том, какое он произведет впечатление». В течение ближайшего месяца Толстой был занят писанием и переделкой статьи «Что же делать?» и рассказа «Что я видел во сне...». 17 ноября он записывает в Дневник: «Начал нынче было писать «Отца Василия», но скучно, ничтожно». В дальнейшем упоминаний о рассказе не встречается. Видимо, после 17 ноября Толстой больше к нему не возвращался, и рассказ остался неоконченным.

К рассказу «Отец Василий» относятся три рукописи, хранящиеся в рукописном отделении ИРЛИ (AЧ) (шифр. 22. 5. 19).

1. Автограф на 5 листах формата малого почтового листа, исписанных, кроме первого и последнего, с обеих сторон. На обороте первого листа — отрывок машинописного текста четырнадцатой главы статьи «О значении русской революции» с поправками рукой Толстого. Рассказ озаглавлен здесь «Иоанн Софоклов». Текст, поделенный на две главы, соответствует тексту первых трех глав последней редакции (первая глава автографа соответствует первой и второй главам последней редакции). Рукопись нумерована рукой Толстого. Второй лист, заключавший в себе текст между словами «Да ты чей будешь?» и «Воздремский мужик вошел в людскую избу» — утерян. В автографе мало исправлений и помарок.

2. Рукопись на трех полулистах писчей бумаги, согнутых пополам, и одном полулисте почтовой бумаги малого формата: заключена в обложку. Полулисты написаны на пишущей машинке, с поправками рукой Толстого. Оставшаяся недописанной лицевая страница последнего полулиста, а также оборотная и полулист почтовой бумаги исписаны рукой Толстого и заключают в себе текст, соответствующий четвертой главе и обозначенный цыфрой 4. Машинописный текст представляет собой копию, не вполне исправную, автографа. Заглавие «Иоанн Софоклов» на первой странице и на обложке исправлено на «Отец Василий» и в связи с этим Иоанн всюду заменен Василием, а в начале третьей главы вместо зачеркнутого «Ивана Дмитриевича Софоклова» написано «Василия Давыдовича Можайского». Машинописная цыфра II, обозначавшая главу, исправлена на 3, цыфра же 2 для обозначения главы отсутствует.

После слов «вышел мужик в кафтане», стр. 86, строка 6, добавлено: «съ поднятымъ воротникомъ и шапке»; после слов: « — К батюшке», стр. 86, строка 10, слова «къ больной» зачеркнуты и вместо них написано: « — Чего надо? — Къ боли»; после слов «Да ты чей будешь?», стр. 86, строка 13, слова « — Абакумовъ, Хведоръ. Хозяйка помираетъ» зачеркнуты и вместо них написано: « — Изъ Воздрема»; после слов «Из горницы в кацавейке и платке», стр. 86, строка 17, вписаны слова «и валенкахъ»; после слов «вышла матушка», стр. 86, строка 17, зачеркнуто: «худая, бледная, миловидная женщина» и написано: «толстая, приземистая женщина, и заговорила сердитым, хриплым голосом». После этого зачеркнуты слова « — Кто тутъ?» и вместо них написано: « — Это еще кого нелегкая принесла?» И далее слова: « — Пускай подождетъ. Чего же вы еще не затапливаете?» исправлены так: « — Ладно. Подождетъ. А вы чего дрыхнете? И печь не затапливали». После слов «Разве время?», стр. 86, строка 23, зачеркнуто: «Давно пора» и вместо этого написано: « — Я бы не говорила, коли не время». После этого фраза «Рыжiй мужикъ изъ Воздрема сиделъ молча и неподвижно на лавке, дожидаясь» исправлена так: «Воздремскiй мужикъ ввелъ лошадь въ ворота, вошелъ въ людскую избу, перекрестился на иконы, поклонился матушке и селъ у двери на лавке». Дальше в автографе и копии читалось так:

Жена его два дня мучалась въ родахъ, родила мертваго и прежде стонала и металась, а къ вечеру затихла, и мать послала его за батюшкой.

Было трое детей, старшему 7 летъ. Работникъ былъ онъ одинъ.

Онъ сиделъ теперь неподвижно, глядя на полъ, и не думалъ ни о жене, ни о детяхъ, ни о себе, что онъ будетъ делать, а отдавался, не противясь, тому, что навалилось на него и то, что съ нимъ будетъ, также, какъ и то, когда войдетъ батюшка и поедетъ съ нимъ. Одно, что онъ не думалъ, a всемъ существомъ сознавалъ, было то, что было у него на уме и на языке: Божья воля.

«Онъ сиделъ теперь»:

Онъ сиделъ неподвижно у двери и думалъ о томъ, застанетъ ли батюшка жену живою и какъ онъ повезетъ его: прямо черезъ Косое, какъ онъ сюда ехалъ, или въ объездъ. Ужъ очень плохо подъ селомъ. Ручей замерзъ, а не держитъ. Насилу выбрался. Когда кто входилъ въ избу, онъ взглядывалъ, следилъ глазами за темъ, что делали работникъ и работница, и былъ радъ, когда работникъ, сваливъ вязанку березовыхъ дровъ у печи, попросилъ его наколоть лучину. Онъ разделся и сталъ работать. Радъ былъ, что не думается о доме.

После слов «было слышно: «Фарисеи, лицемеры», стр. 87, строка 10, вписано: «Слова фарисеи, лицемеры особенно обидели его именно потому, что онъ считалгъ себя подверженнымъ всякимъ порокамъ, но только не лицемерiю. И онъ былъ сердить на Дьякона». Далее фраза «расправилъ еще волосы» распространена так: «Расправилъ еще на обе стороны расчесанные белокурые волосы». Вслед зa этим слова «прiятное, бело-румяное, моложавое.. лицо» исправлены так: «простое, доброе, курносое... лицо». Далее между словами «поспешно» и «вносила» вставлены слова «съ трудом». После слов «готовящийся уйти самовар», стр. 87, строки 24—25, добавлено: « — Чего же ты сама? А Фекла? — Что же сама? — передразнила его матушка. — А то кому жъ?» После слов: «наделъ шубу, шапку и вышелъ», стр. 87, строка 34, добавлено:

плавной, твердой походкой въ сенцы. Воздремскiй мужикъ ждалъ его въ сеняхъ. Отецъ Василiй, поддерживая рукавъ, перекрестилъ его и далъ поцеловать свою небольшую, твердую руку съ коротко обстриженными ногтями и пошелъ садиться.

«дочь его Елена 16-ти летъ жила дома и мучительно тяготилась своей жизнью» исправлена так: «дочь Леня 16-ти летъ жила дома, плохо помогала матери и тяготилась своей жизнью». После слов «с которой было связано получение места», стр. 88, строки 22—23, слова «была миловидная и кроткая, но болезненная девушка» исправлены так: «была миловидная и бойкая девушка». После слов «увлечение Анны Тихоновны студентом, сыном прежнего дьякона», стр. 88, строки 29—30, в автографе читалось:

Отецъ Иванъ не только простилъ ее, но еще какъ-будто еще НЕЖНЕЕ любилъ ее за увлеченiе ея, отъ котораго онъ страдалъ[136] первое время, но которое потомъ было для него поводомъ не только прощенiя, но самоотреченiя и забвенiя себя и устремленiя всего вниманiя на ея жизнь и ея душевное состоянiе.

Это место в копии исправлено очень близко к последней редакции рассказа.

В автографе четвертой главы сравнительно немного исправлений и зачеркнутых мест. Из последних отметим лишь два. В начале главы зачеркнуты слова: «Изба Федора Абакумова была въ середине деревни, въ проулке», указывающие на то, что вначале Толстой не предполагал рассказывать эпизод переезда от дома священика в Воздрем. После слов «Он знал, что это пятак, и взял его», стр. 89, строки 34—35, также зачеркнуто.

Федоръ стоялъ молча у стола и гляделъ въ землю.

— И чемъ хоронить будешь. Хотя корову последнюю продавать.

Вслед за текстом четвертой главы ошибочно поставлена цыфра IV, зa которой никакого текста не следует.

3. Рукопись на 12 листах в 4° (6 согнутых пополам полулистов). На первых пяти листах — исправленная рукой Толстого копия предыдущей рукописи, написанная на пишущей машинке. На оставшейся чистой части предпоследней страницы пятого листа, на последней странице того же листа и на первых трех страницах шестого — автограф вновь написанного конца четвертой главы и всей пятой. Рукопись заключена в обложку, на которой переписано на машинке заглавие «Отец Василий».

Наиболее существенные исправления, сделанные в машинописном тексте, таковы. После слов «сама помирала», стр. 86, строка 28, зачеркнуто: прежде стонала и металась, а къ вечеру затихла, и мать послала его за батюшкой. Было трое детей, старшему семь летъ. Работникъ былъ онъ одинъ. Следующий далее абзац, начинавшийся в рукописи № 2, после исправления ее, словами: «Онъ сиделъ неподвижно у двери и думалъ о томъ» исправлен так, как он читается в печатном тексте. После слова «Потом», стр. 87, строка 4, вписаны слова «спустивъ ноги». После слов «расчесал длинные волосы», стр. 87, строка 5, вписано и зачеркнуто: «раньше только на затыбокахъ». После слов «и остави вам долги наша», стр. 87, строка 7, зачеркнуто:

«расправил на обе стороны», стр. 87, строка 19, вписано: «растущiе вокругъ уже большой лысины»; после слов «белокурые волосы», стр. 87, строка 20, вписано зачеркнутое потом: «росшiе кругомъ больше ладони»; после слов «взглянул на свое», стр. 87, строки 20—21, зачеркнуты слова «простое» и «курносое» и вписаны — «широкое» и «съ редкой бородкой»; после слов «и вышел на крыльцо» стр. 87, строка 38, зачеркнуто следующее место, бывшее и в автографе и в первой копии:

Телега была запряжена утробистой, шаршавой, гнедой, лопоухой кобылкой, на телеге было къ заду сиденiе изъ сена, обернутаго дерюжкой. Абакумовъ съ темъ же неподвижнымъ лицомъ стоялъ у телеги, хотелъ подсадить батюшку.

Вместо этого вписаны слова, читающиеся в печатном тексте. После слов «сед рядом, тронул», стр. 87, строки 42—43, вписано: «утробистую, лопоухую»; после слов «всей его жизни», стр. 88, строка 14, вписаны две фразы, читающиеся в печатном тексте («Чтобы не огорчать»... нелюбовью к науке»). Слова «бойкая девушка» исправлены на «некрасивая, но очень бойкая девица», стр. 88, строка 23—24. После слов «и стал отцом Василием», стр. 88, строка 26, добавлено «сначала съ короткими, а потомъ съ длинными волосами»; после слов «с своей женой», стр. 88, строка 28, добавлено: «Анной Тихоновной»; после слов «была такая», стр. 88, строка 39, слово «неровная» зачеркнуто и вместо него написано «колчеватая»; после слов «уклочившимися зеленями», стр. 89, строка 16, зачеркнуто:

— Да, кто рано посеялъ, — сказалъ Аббакумовъ.

и вместо этого написаны слова, читающиеся в печатном тексте. После слов «подошла к умирающей», стр. 89, строка 32, добавлено: «поглядела на нее, покачала головой»; после слов «Заревели в три голоса и дети на печке», стр. 89, строки 39—40, зачеркнуто первоначальное окончание четвертой главы:

— Что же ехать, что ль? — спросилъ Абакумовъ.

— Поедемъ.

Дорогой ни попъ, ни мужикъ ничего не говорили. Вылезая изъ телеги, попъ велелъ подождать и, вызвавъ Абакумова въ сени, далъ ему рубль на похороны.

«и слушая себя», стр. 90, строка 6, зачеркнуто:

Имя и фамилия крестьянина — Федор Абакумов — всюду заменены словами «Митрiй», «мужикъ», «хозяинъ»; именем Федор назван кум Митрия.

В автографе пятой главы исправлений очень мало. Отметим лишь в самом начале главы замену слов «Кумъ нового вдовца» на «Кум Митрия».

Впервые «Отец Василий» был напечатан в III томе «Посмертных художественных произведений Л. Н. Толстого» под редакцией В. Г. Черткова, издание А. Л. Толстой, М. 1911. Печатаем рассказ в настоящем издании, пользуясь всеми относящимися к нему рукописями. В рукописи, описанной под № 3, в соответствии со словами «Вошел работник», стр. 86, строка 31, написана явно несвязная фраза: «входившiй Василiй работникъ», причем слова «входившiй» и «Василiй» написаны рукой Толстого поверх зачеркнутых машинописных слов. Фразу эту, неотделанную, очевидно по рассеянности, исправляем в согласии с тем, как это сделано редактором посмертного издания. В той же рукописи, в конце четвертой главы, в словах «увлеченiе матушки студентомъ» слово «матушки» Толстым зачеркнуто и вместо него написано: «Анны Тихоновны съ». Получилась фраза: «увлеченiе Анны Тихоновны студентомъ». Так как союз «с» попал в эту фразу явно по рассеянности (очевидно, Толстой мысленно читал вместо «увлечение» слово «связь», «сближение» или какое-нибудь другое в этом роде), то, по примеру посмертного издания, и мы этот союз опускаем.

135. Следует отметить, что имя и фамилия,усвоенные Толстым священнику, — Василий Можайский — принадлежали, как это видно из метрической записи, священнику из Кочаковского прихода, в 1828 г. крестившему Толстого.

136. в копии ошибочно перепечатано: она страдала.