История писания и печатания "Воскресения". Глава II

II.

После записей 1891 года у Толстого упоминаний о повести нет вплоть до 1895 года. 14 июня 1894 г. в дневнике записано: «Решил прекратить писание. Перечел все свои художественные начала. Всё плохо. Если писать, всё надо сначала, более правдиво, без выдумки». 19 июля того же года там же записано: «Страхов читал мои начала и поощряет меня к писанию». 12 марта 1895 г. в дневнике записано: «Нынче захотелось писать художественное». И далее, перечисляя, что осталось незаконченным и что хорошо было бы окончить, Толстой на первое место ставит «Коневскую». В течение ближайшего месяца он чувствует себя временами во власти новых художественных озарений, подавляемых однако ощущением душевной пассивности и апатии. 25 апреля 1895 г., после перерыва в одиннадцать дней, он записывает в дневник: «За всё это время — отсутствие энергии, инициативы мысли. Только изредка вспыхивают и особенно ярко художественные — и не художественные, а целые задачи, замыслы художественных произведений».

Видимо, под влиянием этого художественного возбуждения Толстой решил приняться за дальнейшую работу над давно уже оставленным «Воскресением». Но попытка оказалась неудачной. 26 апреля 1895 г. в дневнике записано: «Сейчас сел за письменный стол, хотел продолжать Коневскую. Решительно не могу». 20 мая Толстой поехал в гости к А. В. и А. М. Олсуфьевым в их имение Никольское-Обольяниново, и там у него пошла работа над повестью. 26 мая в дневнике, в Никольском, записано: «В тот же вечер писал.[548] Потом захворал лихорадкой. День не писал и потом еще вечер писал и довольно много, так что больше половины набросано. Странно складывается; нужно, чтобы Нехлюдов был последователь Генри Джорджа и вводил это, чтобы он ослабевал, примериваясь к дочери лежащей утонченной дамы (Мэри Урусова)». Свое намерение сделать Нехлюдова последователем Генри Джорджа Толстой осуществил в дальнейшей работе, в той ее части, в которой идет речь о поездке Нехлюдова в его имения, где он действительно пытается вводить земельную систему Генри Джорджа. Судя по приведенной записи, образ княжны Мисси Корчагиной (в окончательной редакции), дочери на самом деле лежащей утонченной дамы, первоначально складывался у Толстого как художественное отражение княжны Марии Леонидовны Урусовой, дочери друга Толстого кн. Леонида Дмитриевича Урусова, талантливой пианистки, умершей 28-ми лет в феврале 1895 года.[549] 29 мая, там же, в Никольском, сделана следующая дневниковая запись: «Нынче писал немного и нехорошо — без энергии. Но зато уяснил себе Нехлюдова во время совершения преступления. Он должен был желать жениться и опроститься. Боюсь только que cela n’empiète sur le drame.». Но, обдумав, Толстой решил отказаться от замысла, намеченного в этой записи, и не развил его в повести. Еще ранее, в рукописи № 2 (л. 7), Толстой написал о Нехлюдове: «Вспомнил он, как он в первую же ночь сказал ей, что он женится на ней», и далее следовал отрицательный ответ Катюши. Но в рукописи № 5 всё это место было зачеркнуто.

Мы с точностью можем определить долю работы над «Воскресением», проделанную Толстым в Никольском. Она — в части рукописи № 3, написанной светло-фиолетовыми чернилами, такими же точно, какими сделаны дневниковые записи в Никольском в мае 1895 года. Нигде больше в дневниках 1890 года этот цвет чернил не встречается. В этой части речь идет о суде над Катюшей, о возвращении Нехлюдова с суда домой, о его поездке на обед к родителям девушки, которой он собирается сделать предложение (здесь ее фамилия колеблется: то Ивина, то Тихоцкая; впоследствии Толстой ее будет звать Кармалиной, затем Корчагиной), о втором дне судебной сессии и об отказе Нехлюдова от звания присяжного.

Толстой сам неоднократно присутствовал на судебных заседаниях. В мае 1870 года он даже участвовал в суде в качестве присяжного заседателя (28 сентября 1883 г. он по религиозным убеждениям отказался от исполнения обязанностей присяжного заседателя в сессии окружного суда в Крапивне). В 1881 году, будучи в Калуге, Толстой записал в дневник под 18 июня: «Ходил в окружной суд. Всё та же канитель. Бедняк украл полушубок. Его в арестантские роты на 3 года и 9 месяцев». Во время пребывания в г. Крапивне Тульской губ. в ноябре 1890 года он отмечает в дневнике под 27 ноября: «Напились кофе, и пошел в суд. Жара и стыдная комедия. Но я записывал то, что нужно было для натуры». Записи эти — в записной книжке 1890 года. Некоторые из них частично покрываются соответствующими местами текста «Воскресения». Напр.: «Свидетели и присяга, хотя ее никому не нужно. Клянусь. Священник толстый, жирный,[551] кудрявый, с орденом. Образ Спасителя и в голубой ленте и генерал-адъю[тантском мундире] государь смотрит. Сукно, возвышение, сукно стелется складками, пюпитр точеный. Чтение дела. Введение подсудимых. Избрание старшины. Вещественные доказательства. Речь председателя к присяжным. Речи сторон. Поучения в резюме, как отвечать на вопросы; как маленьким детям, наставление присяжным. Выход. Красные, потные, все оживленно переговариваются». В другой раз в суде (в Москве) Толстой был перед самой поездкой в Никольское.

«За это время был в суде. Ужасно. Не ожидал такой неимоверной глупости». В связи с этим посещением Толстым суда в газете «Волжский вестник» была напечатана следующая заметка: «11 апреля в VII отделение окружного суда, в Москве, среди немногочисленной публики, собравшейся слушать неинтересные дела о пустых кражах, был и гр. Л. Н. Толстой. Граф живо интересовался всем ходом судебного следствия, прений и даже формальностями по составлению присутствия суда. Всё время у него в руках была записная книжка, куда он часто вносил свои заметки».[552]

В своих воспоминаниях о Толстом Н. В. Давыдов сообщает: «В то время когда им подготовлялось и писалось «Воскресенье», Лев Николаевич посещал заседания суда, и раз, по его просьбе, я провел его в тульский суд, где рассматривалось с присяжными заседателями дело по обвинению одного молодого тульского мещанина в покушении на убийство молоденькой проститутки. В качестве свидетеля по этому делу были вызваны и давали показания сама потерпевшая, товарки ее и хозяйка того дома, где знакомый «гость» ударил ножом в бок несчастную девушку». Выше Н. В. Давыдов говорит о том, что Толстой вообще, «знакомясь с бытом арестантов и характерами отдельных лиц из них, подолгу пребывал в тюрьмах и исправительных отделениях, беседуя с «преступниками» всех категорий в Крапивне, Туле и Москве».[553] Упоминаемое Давыдовым посещение Толстым тульского окружного суда могло иметь место лишь до 1897 года, так как с этого года Давыдов, бывший до того сначала прокурором, затем председателем тульского окружного суда, служил уже в Москве, председателем московского окружного суда. Вернее всего полагать, что это посещение относится к 1895 году, когда Толстой интенсивно работал над своей повестью (в 1896 году он над ней почти не работал). Обстановка дела, о котором упоминает Давыдов, в известном отношении напоминает дело Катюши Масловой, и, можно думать, впечатления, полученные Толстым в тульском суде, непосредственно отразились в соответствующем эпизоде «Воскресения».

и драму Катюши, закончившуюся поездкой Нехлюдова на войну.

Таким образом работа над повестью, прерванная в 1890 году, и лишь очень ненадолго возобновленная после 9—10 июня 1891 года, вновь возобновлена была лишь в мае 1895 года. За это время Толстой занят был преимущественно писанием статьи «О непротивлении», разросшейся затем в книгу «Царство божие внутри вас», работой на голоде, сопровождавшейся статьями на эту же тему, далее — писанием статей «Религия и нравственность», «Христианство и патриотизм», изложением веры, впоследствии оформившемся в статью «Христианское учение», работой над «Хозяином и работником» и над рядом менее крупных произведений.

«Воскресением». 4 июня в дневнике записано: «Писать хочется; уяснилось важное для Коневской, именно двойственность намерения — два человека: один — робкий совершенствующийся, одинокий робкий реформатор, и другой — поклонник предания, живущий по инерции и поэтизирующий ее». И тут же Толстой добавляет: «О как хорошо может выйти Коневская! Как я иногда думаю о ней; в ней будут два предела истинной любви с серединой ложной». Последняя фраза расшифровывается, вероятно, так: два предела истинной любви — это юношеская чистая любовь Нехлюдова к Катюше при первой встрече их у тетушек и затем духовная любовь возрожденного Нехлюдова к возрожденной Катюше после ее осуждения. Ложная любовь — отношения Нехлюдова к Мисси. 13 июня там же отмечено: «Кое-что уяснилось для Коневской повести».

За эти дни, нужно думать, Толстой написал всё продолжение текста повести в рукописи № 3. К тому, что было написано в Никольском и еще раньше, добавлен рассказ о визите Нехлюдова к губернатору для получения свидания с Катюшей, о планах Нехлюдова коренным образом изменить свою жизнь и жениться на Катюше, наконец, о его свидании с Катюшей в Бутырской тюрьме, рассказ о котором не закончен и обрывается на середине.

15 июня 1895 г. в дневнике записано: «Нынче начал было писать сначала Коневскую, но не пошло. Всё нездоров». Запись эта иллюстрируется текстом рукописи № 4. В ней исключено начало, представляющее собой характеристику Нехлюдова, предваряющую рассказ о его поездке в суд, и вместо него написано новое, непосредственно вводящее в действие:

съ видомъ ихъ монастыря и съ восхваленiемъ добродетелей жертвователей, обещанiями поминанiй и просьбой о присылке денегъ. Очевидно, Дмитрiй Нехлюдовъ получилъ это письмо потому, что числился почетнымъ мировымъ судьей. Другое письмо было городское, отъ Алины Щерб[ацкой?]: «Мама проситъ васъ притти нынче обедать; папа уезжаетъ завтра и васъ не увидитъ больше; кроме того, у насъ будетъ обедать знаменитый Никольскiй, и вамъ, верно, прiятно будетъ съ нимъ познакомиться.

названа Щерб., что значит скорее всего Щербацкая, т. е. ей здесь усвоена та же фамилия, что и Кити, невесте, затем жене Левина в «Анне Карениной».

Видимо, вскоре же после отвергнутого нового начала повести Толстой написал в той же рукописи № 4 другое, третье по счету, если не считать приведенных выше строк, являющихся лишь приступом к началу. В этом третьем начале прием введения непосредственно в действие осуществлен еще более подчеркнуто; повествование открывается вопросом, который задает сам себе Нехлюдов. Далее идет речь о записке от Алины (здесь ее фамилия Кармалина), о письмах из афонского монастыря с просьбой о пожертвовании и от рязанского купца с предложением продлить аренду на землю Нехлюдова, об отношениях Нехлюдова к семейству Кармалиных и особенно к Алине после смерти матери, о разногласиях матери с сыном на почве главным образом его отношений к земельной собственности и, наконец, о той тревоге совести, которую испытывал Нехлюдов в результате расхождения теории, которую он исповедывал, с практикой его жизни. Здесь был разработан тот замысел, который намечен в дневниковой записи 4 июня (см. выше).

В связи с этой и последующей работой в дневнике 1895 года находим следующие записи. 17 июня: «Уясняется Коневская». 28 июня, после перерыва записей на десять дней: «Последние дни писал «Воскресение». И оно всё больше и больше занимает меня и всё больше и больше уясняется». 4 июля, опять после перерыва в несколько дней: «За эти дни было то, что раза два хорошо писалось. И я могу сказать, что подмалевка Коневской кончена».

Под «подмалевкой Коневской» Толстой разумел окончание первой черновой редакции повести, датированной 1 июля 1895 г. (рукопись № 5). Эта редакция составилась в результате комбинации и исправления написанного ранее (см. Описание рукописей, № 5), к которому был присоединен впервые написанный Толстым конец повести, начинающийся с прерванного в рукописи № 3 разговора Нехлюдова с Катюшей при их первом свидании после суда. Важнейшие исправления и дополнения ранее написанного свелись здесь к следующему. В самом начале повести рассказано о знакомстве и дружбе Нехлюдовых с Кармалиными (позднее Корчагиными), о том, что Нехлюдов и Алина Кармалина знали друг друга с детства и были на ты и затем, живя долгое время в разных городах, вновь встретились уже взрослыми и вновь сблизились. Об Алине Кармалиной сказано, что до вторичной встречи с Нехлюдовым, после которой в процессе работы над его перевоспитанием Алина влюбилась в него, она, двадцативосьмилетняя девушка, решила не выходить замуж и вполне отдаться искусству — музыке, которую она действительно любила и к которой была необыкновенно способна (лл. 1 об. — 2) — т. е. тут усилено ее сходство (выдающиеся музыкальные способности, двадцативосьмилетний возраст) с М. Л. Урусовой. (Однако ниже, в той части рукописи, где идет речь об обеде Нехлюдова у Кармалиных, Алина оказывается уже не музыкантшей, а художницей, показывающей Нехлюдову свой новый рисунок девочки с распущенными волосами (л. 69 об.), и в дальнейшем образ Алины (Мисси) складывался у Толстого, видимо, уже независимо от образа М. Л. Урусовой. Чисто внешнее их сходство в окончательной редакции лишь в том, что обе они играют на фортепiано, причем о выдающихся музыкальных способностях Мисси уже нет речи.) Далее, в дополнение к тому, что говорится о юном Нехлюдове в период его жизни с матерью, сказано о его сближении с товарищами из демократических слоев, о поездке после оставления университета зa границу и разочаровании в заграничной науке, о возвращении в Петербург, рассеянной жизни там, поступлении на военную службу в связи с Турецкой (а не Крымской) кампанией, о выходе в отставку в результате крупного проигрыша и, наконец, о службе его по земству в имении матери. В той части рукописи, где говорится о первом пребывании Нехлюдова у тетушек, подробнее сказано о впечатлении его от жизни господ и крестьян в деревне и об его времяпрепровождении. О чувстве к Катюше говорится так: «И теперь ему казалось, что он любит Катюшу; его не только не пугала, но радовала мысль жениться на ней». Но окончательное решение вопроса о женитьбе на Катюше Нехлюдов откладывает до возвращения из-за границы и окончания сочинения о земельной собственности. В рассказе о втором приезде Нехлюдова к тетушкам, в Паново,[554] перед отъездом на войну, добавлен абзац, в котором говорится о той перемене, которая произошла с ним в промежуток между первым и вторым пребыванием у тетушек. Рассказ о работе совести у Нехлюдова, в связи с его воспоминаниями о своем сближении с Катюшей, значительно распространен. Распространеннее также говорится о речах товарища прокурора и защитников и о резюме председателя по делу обвиняемых (фигурировавший ранее четвертый обвиняемый — фармацевт — здесь исключен), а также о совещании присяжных: вместо краткого сообщения лишь о результатах этого совещания приведен рассказ о самом совещании, причем зачеркнуто указание на то, что Нехлюдов был старшиной присяжных. Фамилия товарища прокурора — Бреве — заставляет предполагать, что прототипом для него мог послужить В. К. Плеве, который в 1870-х годах был товарищем прокурора тульского окружного суда и, следовательно, Толстой мог лично его слышать в суде и знать о нем через Н. В. Давыдова и других своих тульских знакомых. В рассказе о поездке Нехлюдова на обед к Кармалиным (Ивины всюду исправлены на «Кармалины») добавлена беседа его с извозчиком, в окончательной редакции в измененном виде отнесенная ко второй части романа, выделенная в особую главу (XII) и приуроченная ко второй поездке Нехлюдова в острог. Фамилия присутствующего на обеде у Кармалиных «бывшего профессора, либерала» — Черенин здесь исправлена на Колосов, а имя и отчество его Иван Ильич — на Иван Иваныч. Эти фамилия и имя отчество удержаны и в окончательной редакции, но там о Колосове говорится как о бывшем губернском предводителе, теперь члене правления банка. Сделанная несколько ниже на полях рукой Толстого и затем зачеркнутая приписка: «Спор с Чич[ериным]. Да ведь вы же владеете. Владею еще, но не буду владеть» — вскрывает прототип Колосова-Черенина: это, несомненно, друг Толстого в молодости, позднее его идейный антагонист — Б. Н. Чичерин, бывший до 1868 г. профессором московского университета.[555]

— о суде над крестьянами за сопротивление властям. В эпизоде посещения Нехлюдовым губернатора исключен бывший в рукописи № 3 рассказ о том, как Нехлюдов вспылил и накричал на губернатора за проволочку с разрешением свиданий с Масловой. В рассказе о первой поездке Нехлюдова в острог для свидания с Катюшей добавлено описание весеннего утра в городе и того, что встречалось Нехлюдову по пути в Бутырскую тюрьму, в частности — похорон по Долгоруковской улице.

С середины эпизода первой встречи Нехлюдова с Масловой в остроге, от слов: «И что он ни говорил ей» (см. стр. 82, строка 31), идет продолжение повести, сплошь написанное рукой Толстого. Катюша в этой первой встрече с Нехлюдовым в остроге изображена в более отталкивающих красках, чем в окончательной редакции. Она кажется Нехлюдову «полуидиоткой», ее поведение во время свидания — подчеркнуто-цинично. Несмотря на это и даже вопреки этому, она с особенной силой притягивает к себе Нехлюдова, и он предлагает ей жениться на ней, на что Катюша недоверчиво отвечает согласием. Нехлюдов, в ожидании окончания формальностей, связанных с женитьбой на приговоренной к каторге, испытывает чувство радости и энергии в сознании исполненного долга. Перед отправкой в Сибирь он едет в ближнюю Рязанскую губернию, в деревню Паново, в то самое имение, доставшееся ему по наследству от тетушек, где он соблазнил Катюшу. Здесь он передает землю крестьянам по проекту Генри Джорджа. Такую же передачу земли в дальних нижегородском и самарском имениях он откладывает до времени, когда будет отправлена партия арестантов в Сибирь. Уезжая из Панова, Нехлюдов увозит с собой фотографию, на которой были изображены тетушки, он и Катюша.

Эпизод поездки Нехлюдова в деревню для передачи земли крестьянам на основах проекта Генри Джорджа, нужно думать, подсказан был Толстому его личными недавними впечатлениями в связи с аналогичным делом: в конце августа и в сентябре 1894 г. сам Толстой ездил несколько раз в имение своей дочери Татьяны Львовны — Овсянниково, где он осуществил, так же как и Нехлюдов в Панове, передачу дочерней земли в аренду крестьянам, руководствуясь основами проекта Генри Джорджа. 14 июня этого года у него записано в дневнике: «Писал изложение проекта Генри Джорджа», а затем в дневниковых записях 24 августа — 23 сентября отмечаются поездки в Овсянниково по делу о земле.[556] В письме к М. Л. Толстой (в сентябре того же года) Толстой писал: «С Таней говорили об Овсянникове, и мне очень хочется устроить так за нее, чтобы деньги за землю шли на общественные дела à la Henry George» (ГТМ).

Шенбока) и встречает ее присмиревшей и плачущей над фотографией. Она отговаривает Нехлюдова от женитьбы на себе, не видя в этом добра для него, но он настаивает. После Петрова дня их обвенчали в острожной церкви, а в середине июля партия, с которой шла Катюша, отправляется в Нижний. Нехлюдов едет вперед в Нижний и Самару для устройства земельных дел, нагоняет партию в Тюмени и продолжает с ней путь уже в качестве арестанта до Троицкосавска, где он с женой поселяется в предместьи города. В заключение говорится о том, что планы Нехлюдова далеко не осуществились. Он затевает устройство огорода и сада, в которых сам хочет работать, но это ему не удается, так как часть его времени была занята перепиской с проповедниками идеи освобождения от земельного рабства, другая же часть — сочинением книги о земельной собственности и, кроме того, обучением детей, приходивших к нему. Катюша, кроме работы в огороде и в саду и по домашнему хозяйству, много читает и учится и помогает мужу в его деле. Нехлюдов пишет и печатает статьи и книги в русских и заграничных изданиях. Скоро однако деятельность его показалась правительству столь вредной, что его решают сослать в Амурскую область. Нехлюдов бежит с женой за границу и селится в Лондоне, где прошедшее Катюши никому неизвестно. Там он общается со своими единомышленниками и усердно работает над уяснением и распространением идеи преступности частного владения землей.