ОТМЕТКИ Л. Н. ТОЛСТОГО НА ТОМЕ РАССКАЗОВ
М. АРЦЫБАШЕВА
В 1907 г. в журнале «Современный Мир» печатался роман М. Арцыбашева «Санин». Роман, в котором проповедывалась свободная любовь, понимаемая в смысле ненужности всякого сдерживающего начала в половой области, имел шумный успех среди читателей того времени.
10 февраля 1908 г. Толстой получил из Киева от незнакомого ему юноши М. Докшицкого письмо о том, что, стремясь «всем своим существом к внутреннему совершенствованию», он нашел в герое романа Арцыбашева свой идеал, узнав который нельзя не стараться сделаться таким же, как он. Но после этого он познакомился с сочинениями Толстого, и теперь не знает: «что лучше: санинство или христианское учение?»
произнес в фонограф (в то время Толстой иногда «наговаривал» свои письма в фонограф, который ему для этой цели подарил Эдисон) следующий ответ:
«Письмо ваше я получил и очень удивился вашему упоминанию о каком-то Санине, о котором я не имел ни малейшего понятия. Случай сделал то, что в доме был один человек, читавший этот роман. Я взял те номера журнала, в которых он помещался, и прочел все рассуждения самого Санина, и ужаснулся не сколько гадости, сколько глупости, невежеству и самоуверенности, соответствующей этим двум свойствам автора. Хотя я и хотел в душе пожалеть автора, но никак не мог подавить недоброго чувства к нему за то зло, которое он сделал многим людям — в том числе и вам. Автор, очевидно, не только не знает, но не имеет ни малейшего понятия о всей работе лучших душ и умов человечества по разрешению вопросов жизни, которых он не только не решает, но не имеет даже понятия об их разрешении. Не имеет понятия ни о восточных, китайских мудрецах: Конфуции, Лао-Тсе, ни об индийских, греческих, римских мудрецах, ни об истинном христианстве, ни о более близких нам мыслителях: Руссо, Вольтере, Канте, Лихтенберге, Шопенгауэре, Эмерсоне и других. Есть у него художественная способность, но нет ни чувства (сознания) истинного, ни истинного ума, так что нет описания ни одного истинного человеческого чувства, а описываются только самые низменные, животные побуждения; и нет ни одной своей новой мысли, а есть только то, что Тургенев называет «обратными общими местами»: человек говорит обратное тому, что всеми считается истиной, например, что вода сухая, что уголь белый, что кровосмешение хорошо, что драться хорошо, и т. п. Стараюсь жалеть бедного и заблудшего автора, но самоуверенность его мешает этому. Вас же от всей души жалею за ту путаницу, которую произвело в вашей душе чтение книг. И потому — простите меня — не посылаю вам своих, а посылаю составленный мною из мыслей разных писателей «Круг чтения». Думаю, что чтение это, если вы будете читать, внимательно обдумывая то, что читаете, поможет вам и выведет вас из той страшной путаницы мысли, при которой вы можете ставить вопрос, который был бы смешон, если бы не был так возмутителен: что лучше — санинство или христианство? Советую также читать евангелие. Помогай вам бог — тот бог, который живет в вас и который так заглушен, что вы едва-едва сознаете его и, может быть, и совсем не сознаете его. Пишите, и я буду отвечать вам, если вопросы ваши будут серьезны. Сколько вам лет?»
В феврале следующего 1909 г. Толстой вновь читал Арцыбашева по следующему поводу. Бывший в Ясной Поляне старый друг семьи Толстых М. А. Стахович рекомендовал Толстому прочесть в первом томе рассказов Арцыбашева рассказ «Кровь», написанный в духе вегетарианства, и оставил ему свой экземпляр этой книги. В этот том (изд. «Жизнь», СПБ., 1908) вошли ранние рассказы Арцыбашева, написанные им в 1901—1905 гг., т. е. еще до «Санина».
Толстой прочел не только «Кровь», но и другие рассказы, напечатанные в этом томе, и 4 февраля 1909 г. писал в своем дневнике:
«Вчера был очень плох физически. Ничего не делал... Читал Арцыбашева. Талантлив, но та же неблаговоспитанная литературная небрежность, в особенности в описаниях природы. Маленькие и большие таланты, от Пушкина и Гоголя, работают: «Ах, не ладно, как бы лучше». Нонешние: «Э! не стоит, и так сойдет».
«У Арцыбашева не только талант, но и мысли. К несчастью, зная все неточное, легкомысленное, что думано о вопросах в жизни, они все, и он тоже, поразительные невежды во всем том, что сделано великими мыслителями прошедшего. Они часто с сознанием своей великой смелости и мудрости позволяют себе по своему очень слабо усумниться в том, что исповедуется всеми в их кругу, и не знают того, что не только их сомнения, но все то, что вытекает из их сомнений, давно передумано и уяснено, так что в этих вопросах уже нет подлежащей открытию Америки. Но все-таки у Арцыбашева работает и самобытно мысль... Простой талант без содержания у Куприна; у Арцыбашева и талант и содержание... Рассказ «Кровь» — прекрасно. Хорош и «Гололобов», «Куприан» страдает небрежностью описаний того, чего не знает автор. Ну, довольно об этом».
5 февраля 1909 г. Толстой написал следующее письмо М. А. Стаховичу (публикуется впервые):
«Благодарю вас, милый Михаил Александрович, за рукавицы и книжку. Новое подтверждение верности вашего художественного вкуса — ваше суждение о рассказе Арцыбашева «Кровь»; хороши и другие рассказы: «Гололобов», «Смех», «Бунт», если бы не общие недостатки всех новых писателей: небрежность языка и самоуверенность. Но во всяком случае это человек очень талантливый и самобытно мыслящий, хотя великая самоуверенность мешает правильной работе мыслей».
Тот самый экземпляр первого тома рассказов Арцыбашева, который читал Толстой, приобретен Литературным музеем. Экземпляр интересен тем, что на нем Толстым ставились прочитанному отметки по пятибальной системе и, кроме того, делались некоторые заметки на полях. Эти отметки и замечания дают некоторое представление о тех требованиях, какие Толстой в последние годы жизни предъявлял к художественным произведениям.
Том содержит восемь рассказов. Первый из них, «Паша Туманов» (гимназист убивает директора за то, что оставлен на второй год в том же классе), повидимому, не был прочитан Толстым: отметок в тексте рассказа нет, и он не упоминается ни в записи дневника, ни в письме к Стаховичу.
«Куприян», рисует жизнь деревенского конокрада, его воровство, любовь к солдатке и убийство его односельчанами. Об этом рассказе Толстой замечает в дневнике, что рассказ страдает «небрежностью описаний того, чего не знает автор» (вероятно, Толстой разумел подробности деревенской жизни). В рассказе есть одна пометка Толстого. Васька, тоже конокрад, после драки около винной лавки говорит: «Пойдем, Купря, больше от них ничего не будет... Одному нос расквасил, и довольно, — все удовлетворились» (стр. 104). Толстой подчеркивает, очевидно, показавшееся ему удачным выражение: «все удовлетворились» и отчеркивает на полях все это место.
В следующем рассказе, «Подпрапорщик Гололобов», пометок Толстого нет; но и в дневнике и в письме к Стаховичу рассказ выделен как «хороший». Содержание рассказа — размышления офицера о смерти, приведшие его к самоубийству.
Далее следует рассказ «Кровь», также не имеющий отметок Толстого, но отмеченный им в дневнике, как «прекрасный». В рассказе изображена охота и мясная кухня.
Следующий рассказ, «Смех», содержащий 15 страниц и названный в письме к Стаховичу «хорошим», рисует доктора психиатра, который, под влиянием неотвязных мыслей о смерти, сам заболел психически. Почти весь рассказ размечен Толстым по пятибальной системе различными отметками, от 0 до 5. Рассказ начинается следующим вступлением:
«За окном расстилались поля. Рыжие, зеленые и черные полосы тянулись одна рядом с другой, уходили вдаль и сливались там в тонкое кружевное марево. Было так много света, воздуха и безбрежной пустоты, что становилось тесно в своем собственном узком, маленьком и тяжелом теле» (стр. 195).
«рыжие» (полосы), «сливались там в тонкое кружевное марево», «безбрежной пустоты», «собственном узком, маленьком и тяжелом теле». Толстого, очевидно, коробила натянутость и неестественность подчеркнутых им эпитетов и сравнений.
Дальнейшие размышления доктора о смерти оцениваются сначала баллом 4 (стр. 195), затем 5 (стр. 196 и 197), потом 3 (первый абзац на стр. 198). Заключительный абзац этих размышлений оценивается единицей; приводим его целиком:
«Но это ему не удавалось: то одна, то другая мысль всплывала и, казалось, очень отчетливо отпечатывалась на белой стене. В конце концов он-таки вспомнил то, чего больше всего старался не вспоминать: как художественно ясно представился ему процесс разложения, та слизь и гниль, которая получится из него, представились толстые, ленивые, белые черви, распухшие от его гноя... Он всегда боялся червей. А они будут ползать во рту, в глазах, в носу и везде...»
Единицей же оценен и следующий далее переход от размышлений доктора к его разговору с сумасшедшим:
— «Конечно, я не буду тогда ничего чувствовать! — сердито закричал доктор — громко, на всю комнату. Голос у него был пронзительный».
«Фельдшер отворил дверь; посмотрел и затворил» (стр. 198).
Нижняя часть страницы имеет отметку 3, и пятеркой оценено следующее вступление к разговору доктора с сумасшедшим:
«Сумасшедший, в желтом халате и колпаке, хотя ему можно было оставаться и в своем платье, сидел на кровати и самым рассудительным образом сморкался в носовой платок. Доктор вошел очень осторожно, даже как будто недоверчиво, но сумасшедший посмотрел на него весело и дружелюбно» (стр. 199).
Самый разговор доктора с сумасшедшим, который занимает 11 страниц и продолжается почти до самого конца рассказа, оценивается то баллом 3 (стр. 199), то 2 и 1 (стр. 200), то 1 (стр. 201), то последовательно 1, 5, 1 и 4 (стр. 202), то 2 и 5 (стр. 203), то 5 и 5+ (стр. 204), то 2 и 1 (стр. 205, то же и на 206), то 1 (стр. 207), то 5 и 4 (стр. 208) и конец всего рассказа (стр. 209) — 5. Характерную для Толстого смену оценок находим на стр. 202. Единицей оцениваются следующие строки:
« — Ага! — громко сказал доктор и снял очки.
«Глаза у него оказались большие и такие красивые, что сумасшедший невольно замолчал.
« — А вам так вот очки не идут! — сказал он».
Следующий сейчас же за словами сумасшедшего ответ доктора оценивается высшим балом — пятеркой:
« — Э... нет... это пустяки... а вот вы об этом... думали, значит, очень много о смерти? — заторопился доктор. — Это о-чень любопытно...»
«Удивительно, что люди, постоянно думая о смерти, боясь ее до умопомрачения, единственно на страхе смерти основав вею свою культуру, так прилично относятся к этому вопросу... поговорят чинно, погрустят меланхолично, иной раз всплакнут в носовой платочек и промолчат, займутся каждый своим делом, отнюдь не нарушая общественной тишины... а я... я думаю, что это они — сумасшедшие или просто дураки, если могут перед такой штукой еще приличия соблюдать!»
На полях против этого места, кроме отметки 5+, Толстой делает еще замечание: «Вот на это-то и отвечает не фиктивно, а прямо и ясно — религия».
На стр. 207 имеется такой абзац: «В это время солнце зашло за стену противоположного здания, и в комнате сразу померкло. И все предметы как будто отяжелели и прилипли к полу». Толстой подчеркивает в этом абзаце слова: «как будто отяжелели и прилипли к полу». Надуманность и неестественность этого сравнения возмущают Толстого, и он дает подчеркнутым словам самую низкую оценку — О.
Конец рассказа (стр. 209), описывающий явное для посторонних психическое заболевание доктора, живостью и реализмом изображения понравился Толстому, который оценил его высшим баллом — 5. Рассказ кончается тем, что больной сообщает доктору, что, по его соображениям, «земля погибнет от холода» через 5—6 тысяч лет.
« — И когда я это узнал, тут-то я и начал всем рассказывать и хохотать...
— Хохотать? — спросил доктор.
— Ну, да... веселиться вообще.
— Веселиться?
— Радоваться даже. А! думаю...
— А-хи-хи-хи!.. А-хи-хи-хи! — вдруг прыснул доктор: — хи-хи-хи!..
Сумасшедший недоверчиво замолчал, но доктор уже не обращал на него никакого внимания, он захлебывался, приседал, плевал и сморкался, очки у него спали, фалдочки черного сюртука тряслись, как в лихорадке, а лицо все сморщилось, точь в точь, как резиновый «умирающий чорт».
— Через... пять тысяч... лет?.. Хи-хи-хи-... Это... прекрасно... это о-чень хо... рошо... А-хи-хи-хи!.. Так, так... это мило!.. А-хи-хи-хи!..
И так они стояли друг против друга, трясясь от злобно-радостного смеха, пока на них обоих не надели смирительных рубашек».
«Бунт», который в письме к Стаховичу назван «хорошим», более сложен по своему содержанию. Проститутка Саша Козодоева в доме терпимости встречается со студентом, который принимает в ней участие и устраивает ее в приют, откуда ее переводят в частную женскую лечебницу. Студент навещает ее и здесь; она полюбила его хорошей, чистой любовью; он представляется ей воплощением всего самого светлого и идеального. Между тем, отец, студента, узнавши об этой истории, начинает бояться, чтобы сын его не женился на проститутке. Он высказывает сыну свои опасения и советует ему дать девушке денег и оставить ее. Сын принимает совет отца и через приятеля студента передает ей полученные от отца сто рублей. Этот поступок любимого идеального человека производит на девушку потрясающее впечатление; она приходит в отчаяние и возвращается к прежней жизни.
Рассказ этот, довольно большой (84 страницы), в разных своих частях по разному оценивается Толстым. Наиболее удачными он нашел те главы (вторую и третью), в которых описывается жизнь проституток в доме терпимости и самоубийство одной из них, заразившейся сифилисом. Главы эти отмечаются баллами: 4 (стр. 218—221, 237 (с шестого абзаца) и 238) и 5 (стр. 22, 223 (кроме четвертого абзаца), 224 (кроме конца второго абзаца), 225 (с третьего абзаца), 226, 230 (с девятого абзаца), 231 (третий и четвертый абзацы), 233 (со второго абзаца), 235 (с четвертого абзаца). Высшую оценку (5+) находим на стр. 227 (первые шесть абзацев), 228, 229 (сверху до седьмого абзаца и последний абзац) и 234. Но и в этих главах не обошлось без двоек, единиц, нулей и вопросительных знаков. Эти неодобрительные отметки относятся преимущественно к сравнениям, казавшимся Толстому натянутыми и неестественными.
«... точно кто-то громадный и беспощадный встал перед нею и страшно ярким светом осветил что-то безобразное, несправедливое, непоправимо-ужасное, делающееся с нею и во всем вокруг». Единица и знак вопроса проставляются на стр. 224 против слов: «... казалось, что весь этот переполненный ополоумевшими от скверной, нездоровой жизни людьми, табаком, пивом, извращенными желаниями, скверной музыкой дом — не дом, а какая-то огромная больная голова, в которой мучительно шумит и наливается тяжелая, гнилая, венозная кровь, с тупой болью бьющая в напряженные, готовые лопнуть виски». Так же отмечен и предпоследний абзац на стр. 227 и второй снизу на стр. 229. Нуль с вопросительным знаком стоит на той же 229 странице против слов: «Саше казалось, что ее насквозь пронизывает этот исступленный, тонкий, как иголка, шопот, и ей стало невыносимо. Захотелось крикнуть, порвать что-то». Вызывают у Толстого недоумение, выражаемое знаком вопроса, и слова, произносимые одной из девушек: «будто у меня в груди что-то громадное» (стр. 230); не нравится ему (оценивается единицей) и такое описание: «вечер ей казался не то что длинным, а каким-то неподвижным, точно времени вовсе не было» (стр. 237).
Такие же разнообразные отметки — от нуля до пятерки — проставлены и в других главах рассказа. Стр. 262, оцененная единицей, имеет еще пометку: «растянуто». Ту же пометку находим и на стр. 266, оцененной тройкой. На стр. 269 против слов: «Дмитрий Николаевич почувствовал слезы на глазах» Толстым сделана ремарка: «слишком часто», т. е. герои рассказа слишком часто плачут. Но через несколько строк на той же странице и сестра студента говорит «со слезами на глазах»; Толстой замечает это и пишет на полях: «опять», т. е. опять слезы.
Надуманные и искусственные сравнения и образы, разбросанные по всему рассказу, неизменно вызывают у Толстого недоумение. Знаками вопроса отмечается им и «здание, плакавшее отекшей от сырости штукатуркой», в котором «как будто жили не живые люди, а статистические цифры» (стр. 211), и «что-то тяжелое, недоумевающее», которое «будто поднялось с пола» (стр. 215), и мещанин, который «вывернулся движением скользких тонких лопаток» (стр. 254), и «лица, сцены и люди», которые «выплывали, стояли и расплывались одни за другими» «где-то внутри глаз» (стр. 289). Прочитавши (на стр. 214), что голос у надзирательницы приюта был, «как у дохлой рыбы», Толстой с возмущением порывисто ставит на полях нуль, сопровождаемый вопросительным и восклицательным знаками.
—294) оценены сплошь единицами, нулями и нулями с восклицательным знаком. Характерная подробность: на стр. 286 автор рассказывает, что «молоко уже скипело»; Толстой замечает грамматическую неверность и путем корректурного знака исправляет «скипело» на «вскипело».
— «Жена» — ведется от первого лица. Муж, разошедшийся с женой, рассказывает историю своей любви, женитьбы, охлаждения и разрыва, после которого они виделись только два раза. Рассказ не упоминается ни в дневнике Толстого, ни в письме к Стаховичу; он не вызвал ни одной одобрительной отметки. Отчеркнутых мест меньше, чем в предыдущем рассказе; отметки — исключительно нули, единицы, знаки вопроса. Рассказ заканчивается описанием встречи мужа с его бывшей женой, когда он узнает, что у его жены есть любовник студент. Чувства ревности у него нет. Он «был рад за жену, за себя, за всякого человека, который может свободно, смело и весело жить».
Рассказ, в котором намечаются уже мысли и настроения, вскоре после этого высказанные Арцыбашевым в романе «Санин», заканчивается такими словами:
«Я поднял глаза к небу, и предо мною встал огромный мир, необозримый, бездонный простор, залитый мириадами сверкающих звезд и потоками радостного, живого, бесконечного света».
Заключение это, так не идущее к содержанию рассказа, Толстым отчеркивается и сопровождается суровой репликой: «глупо».
«Ужас». Приехавшие в деревню «на мертвое тело» доктор, следователь и становой, остановившись в школе, совершают насилие над молоденькой учительницей и затем убивают ее. На похоронах крестьяне избивают станового. Приезжает исправник, который также избивается толпой. Вызываются солдаты, и между ними и крестьянами происходит столкновение.
Рассказ Толстому не понравился. Только в начале и в одном месте в середине рассказа находим высокие отметки. Так, на первой же странице Толстой ставит четверку за следующее описание движения весеннего льда: «На реке что-то сопело, медленно ползло с тягучим нарастающим шорохом, и вдруг рассыпалось с странным звоном, треском и всхлипыванием».
Отмечается четверкой и разговор учительницы с школьным сторожем, предупреждающим ее о пьянстве приезжих (стр. 323), и страх Ниночки перед раздающимися рядом с нею пьяными голосами (стр. 324). Одна страница (326) оценивается пятеркой. Кроме описания душевного состояния Ниночки, Толстому понравилась здесь следующая картина:
«Настала тишина. Одну секунду казалось, что все молчит, но потом в форточку стало слышно далекое шуршание и сопение на реке. Ветер рванул ставню и прогудел по крыше, откуда посыпалось что-то и с стеклянным звоном разбилось внизу. Должно быть, сорвалась ледяная сосулька».
— нулем, иногда даже нулем с восклицательным знаком. Последняя страница (344) отмечена знаком вопроса.
с начинающим писателем Н. Лещинским он 28 сентября 1909 г. сказал: «Вот вы пишете здесь об ужасном случае. Но у вас много слов: «страшный», «ужасный». Это не годится. Видно, на вас повлияли современные писатели, особенно Леонид Андреев. Он все пишет страшными словами. Страшные вещи надо, наоборот, писать самыми простыми, «нестрашными» словами».
«крылатое слово», сказанное Толстым про Леонида Андреева: «он пугает, а мне не страшно». То же самое, очевидно, сказал бы он и об этом рассказе Арцыбашева.
«Простота и правда» — вот два главные требования, которые предъявлял Толстой к художественным произведениям. Все то, что не удовлетворяло этим требованиям, не встречало с его стороны одобрения.
Н. Гусев.