ГЛАВА VII.
Спрашивание уроков и экзамены.
В Яснополянской школе преподавались также священная и русская история.
Учитель рассказывает потом спрашивает и все начинают говорить вдруг. Когда слишком много голосов вместе, учитель останавливает заставляя говорить одного; как только один заминается, он снова вызывает других. "Это не было выдумано, а сделалось само собою и повторяется при 5 и при 30 учениках всегда одинаково успешно. Учитель не позволяет только разгораться крику до неистовства и лишь регулирует поток веселой оживленности и соревнования настолько, насколько ему нужно.
говорить, видеть всякую перемену выражения его лица, всякое его движение. И вот этот учитель ввел сидение на лавках и отвечание по-одиночке. Вызываемый молчал мучился стыдом а учитель, глядя в сторону с милым видом покорности своей судьбе или кроткой улыбкой, говорил: "ну... а потом?.. Хорошо, очень хорошо" и т. д. ---столь известный нам всем учительский прием.
Толстой опытом убедился в том, что нет ничего вреднее для развития ребенка такого рода одиночного спрашивания и вытекающего из него начальнического отношения учителя к ученику. "Для меня нет ничего возмутительнее такого зрелища, - говорит Толстой. - большой человек мучает маленького, не имея на то никакого права. Учитель знает, что ученик мучается, краснея и потея, стоя перед ним; ему самому скучно и тяжело, но у него есть правило, по которому нужно приучать ученика говорить одного".
* * *
"А для чего приучать его говорить одного? Этого никто не знает",--разве для того, чтобы показывать его посетителям. И посетители, вообще очень вредившие школе, были полезны для Толстого в том отношении, что помогли ему прийти к окончательному убеждению в том, что отвечание уроков и экзамены есть только остаток средневековых суеверий. Посетители или убеждались в том, что ученик знает то, чего они не знали (учитель удивлял их каким-нибудь фокусом), или полагали, что он не знает того, что он очень хорошо знал. Толстой говорит: "Если бы сорокалетнего образованного человека повели на экзамен географии, то это было бы точно так же глупо и странно, как и когда ведут на такой экзамен десятилетнего ребенка. Чтобы узнать познания того и другого, надо прожить с ними месяцы. И там где введены экзамены, в сущности, является только новый бесполезный предмет - подготовка к экзаменам".
Толстой пробовал на уроках истории спрашивать учеников поодиночке. Большинство скоро стало скучать. Человека три, самых смелых, постоянно одни отвечали, человека три, самых робких постоянно молчали, плакали и получали нули. Новый учитель был в ужасе от этих результатов и отмечал в своем дневнике, что то тот, то другой мальчик глуп и непонятен.
"От Савина не могу добиться ни одного слова", писал он. "Савин, - это румяный, пухлый, с масляными глазами и длинными ресницами, сын дворника". Симпатичная и красивая личность этого мальчика поразила Толстого, в особенности тем, что в классе арифметики он был первый по силе соображения и веселому оживлению. Читал и писал он тоже недурно. Но как только спрашивали его, он поджимал на бок свою хорошенькую кудрявую головку, слезы выступали на его большие ресницы, он будто хотел спрятаться от всех и видимо страдал невыносимо. Заставить его выучить,--пишет Толстой - он расскажет, но сам складывать речь он не мог или не смел. "Нагнанный ли страх прежним учителем (он уже учился прежде у лица духовного звания), недоверие ли к самому себе, самолюбие ли, неловкость ли положения между мальчиками, ниже его, по его мнению, или досада, что в этом одном он сзади других, что он уже раз показал себя в дурном свете учителю, оскорблена ли эта маленькая душа каким-нибудь неловким словом вырвавшимся у учителя, или все это вместе - Бог его знает ! - но эта стыдливость, ежели сама по себе и нехорошая черта, то наверно нераздельно связана со всем лучшим в детской душе его. Выбить это все палкой физической или моральной можно, но опасно, чтобы не выбить вместе и драгоценных качеств, без которых плохо придется учителю вести его дальше".
Толстой убедил нового учителя спустить учеников с лавок и позволить лезть, куда они хотят И в тот же урок все стали рассказывать несравненно лучше, и в дневнике учителя значилось, что "даже закоснелый. Савин сказал несколько слов".
Метерлинк недавно говорил о "духе пчелиного улья". 40 лет тому назад Толстой писал почти то же о "духе школы". "Есть в школе: что-то неопределенное, почти неподчиняющееся руководству учителя, что-то совершенно неизвестное в науке педагогики и вместе с тем составляющее сущность, успешность учения, - это дух школы. Этот дух подчинен известным законам и отрицательному влиянию учителя, т. е. что учитель должен избегать некоторых вещей для того, чтобы не уничтожить это дух... Дух школы, например, находится всегда в обратном отношении к принуждению И порядку школы, в обратном отношении к вмешательству учителя в образ мышления учеников, в прямом отношении к числу учеников, в обратном отношении к продолжительности урока и т. п. Этот дух школы есть что-то быстро сообщающееся от одного ученика другому, сообщающееся даже учителю, выражающееся, очевидно, в звуках голоса, в глазах, движениях, в напряженности соревнования, - что-то весьма осязательное, необходимое и драгоценнейшее, и потому долженствующее быть целью всякого учителя. Как слюна во рту необходима для пищеварения, но неприятна и излишня без пищи, так и этот дух напряженного оживления, скучный и неприятный вне класса, есть необходимое условие принятия умственной пищи. Настроение это выдумывать и искусственно приготавливать нельзя, да и не нужно, ибо оно всегда само собой является... Задача учителя состоит в том, чтобы постоянно давать пищу этому оживлению и постепенно отпускать поводья ему. Вы спрашиваете одного, другому хочется рассказать, - он знает, он, перегнувшись к вам, смотрит на вас во все глаза, насилу может удержать свои слова, жадно следит за рассказчиком и не пропустит ему ни одной ошибки; спросим его, и он расскажет страстно, и то, что он расскажет, навсегда врежется в его памяти. Но продержите его в таком напряжении, не позволяя ему рассказывать, полчаса, он станет заниматься щипанием соседа".
друг друга, и часто вместо того, чтобы без него начать шалить, без него вовсе затихали. А в старой школе, если учитель уходит, приказав продолжать занятия, ученики сейчас же начинают шалить. Новый ученик в Яснополянской школе иногда месяц не открывал рта; но мало-помалу начинал рассказывать вместе с другими. Сам собою распускался в нем цветок понимания.