Лебрен В.: Лев Толстой (Человек, писатель и реформатор)
Глава I. Встреча

Часть первая

"Это - Толстой, это - человек, который магической силой своего слова, своей мысли, своей воли властвовал над душой своего века. Это - выразитель дум и надежд не одного поколения, не одной страны, даже не одной культуры, но всего человечества нашего времени".

/Валерий Брюсов, речь на похоронах Толстого⁽²⁾/

Глава I

Чтобы рассказать, как на извилистой дороге жизни произошла встреча моего зарождающегося разума с великим интеллектом Льва Толстого, я должен возвратиться в далёкое прошлое. Более чем на три четверти столетия, во времена моего раннего детства.

Мой отец сразу после окончания Высшей Политехнической школы в Париже был приглашён как инженер на работу в Россию, в одну из первых французских железнодорожных компаний. Это случилось в конце семидесятых годов 19-го столетия.

Мне едва исполнилось пять лет когда моя мать привезла меня в самое сердце Туркестана. Отец работал там руководителем отделения Закаспийской железной дороги, строительство которой только начиналось. Он недавно переселился на будущую станцию "Каракуль", на грани це с пустыней, в барханах которой терялась река Зеравшан, древний приток большой Амударьи.

Мы поселились здесь на берегу реки в тополиной роще. Лагерь наш состоял из трех круглых войлочных туркменских кибиток и одного большого зелёного цвета бухарского шатра, подбитого ярко-красным шёлком.

Отец сразу купил мне большого толстого осла и деревянное бухарское седло, инкрустированное фальшивой бирюзой. Он нанял мне бухарца, местного магометанина, который должен был всегда заботливо сопровождать меня также верхом на осле. Но к моей великой радости этот Санчо Панса был очень ленив, а я, напротив, весьма независим и боек. Случилось так, что я очень быстро привык совершать длительные путешествия верхом в полном одиночестве в этой совершенно незнакомой мне, но очень интересной стране, которой ещё не коснулась европейская цивилизация.

Таким образом, к моему счастью, я очень рано научился читать эту великую книгу жизни.

В то время как в Европе бедные дети страдали в детских садиках и школах первой ступени, умное животное давало мне возможность совершенно свободно изучать интереснейшие достопримечательности и полную страсти живую естественную реальность.

Эта страна была только что завоёвана русской армией, и древняя бухарская "цивилизация" была ещё не тронута европейцами. Согласно мирному дoгoвopу, Бухарское ханство ещё управлялось эмиром, который являлся наместником русского царя. Все социальные слои неукоснительно соблюдали магометанство. Алкоголь не употреблялся. Жители не знали воровства, ещё отсутствовали запоры и замки. Мечети с их баснословно дорогими коврами день и ночь оставались открытыми. Я мог на много дней забыть у большой оживлённой дороги свои дорогостоящие игрушки, совершенно ни чем не рискуя.

Ирригация полей, которые возделывались на протяжении тысячелетий в этом очень сухом климате, была со вершенна. Река, зимой широкая и быстрая, весной вычерпывалась до последней капли для орошения, и её песчаное ложе превращалось в оживленную дорогу. Тяжело гружённые одно- и двугорбые верблюды, обязательно ведомые ослами, длинными караванами следовали по ней. Они приходили по этой дороге издалека, из стран ещё более удивительных. Из Ирана, Афганистана и даже сказочной Индии.

Туркестан в то время был также страной изобилия. Зеравшан или Политемет, как называл эту реку Страбон (в переводе с персидского - дающая золото) полях, плоских как стол, выращивали хлопок, кунжут для получения масла, сорго, скрывавшее всадника на лошади, удивительные дыни и арбузы, и невообразимо сладкий белый виноград. Однажды нам привезли на осле только два огромных арбуза, каждый весом по 16 килограммов!...

В некоторых местах косили люцерну до двадцати раз в году, а на самых богатых почвах урожай снимали нередко два раза в год. На очень сухих, но безграничных пастбищах гуляли бесчисленные стада овец, а цены были столь низкими, что по европейским меркам приближались почти к нулю. "Большой батман" (128 килограммов) прекрасного винограда стоил 20 золотых копеек. Пара фазанов, которых местные жители ловили петлями, стоила 5 (пять) копеек золотом! А широкая Амударья почти бесплатно дарила огромных осетров и вкуснейшую чёрную икру.

На вторую зиму мы переселились в большую саклю с толстыми стенами из глины и ровной крышей. Сакля стояла на краю деревни. Когда закончилась укладка рельсов и началось железнодорожное движение, мы переехали на станцию Фараб. Там уже были построены из обожжённого кирпича вокзал и дома.

И вот здесь, в один из жарких летних дней, после полудня, в ослепительно белый дом начальника отделения дороги пришёл странствующий книгоноша. Несомненно это был первый продавец книг, появившийся за Каспием. На его плече, на широком ремне висела большая овальная корзина, сплетённая из ивовых прутьев. Корзина была полна брошюр, очень любимых в то время песенников и дешёвых примитивных христианских изданий.

Отец был на работе, и мать выбрала для меня несколько книг, в том числе "Хрестоматию" Польсена (Poulsen) и "Первую" и "Вторую книгу для чтения" графа Льва Толстого. Книги были в желтом переплёте. А ещё - "Священное писание" в голубой обложке с серебряными старославянскими буквами на титульном листе.

В сущности меня никто не учил читать. Я сам совершенно самостоятельно выучился читать ещё в Париже с помощью кубиков с французскими буквами. Мать подарила их на день рождения, когда мне исполнилось три года. А затем я упражнялся в чтении с помощью многочисленных вывесок парижских магазинов. Я останавливал моих родителей прямо посреди улицы и просил расшифровать удивительное сходство букв на моих кубиках и вывесках парижских магазинов. Я непременно пытался их прочесть. Потом мне подарили русскую книгу с картинками зверей и описанием на русском языке. И вот теперь, когда пришёл книгоноша, я уже умел читать на французском и русском языках.

Я унёс книги в мою комнату и начал читать "Священное писание". В начале было интересно, особенно, как Моисей вывел еврейский народ из Египта. Но когда появилось чудо в пустыне, когда Моисей сотворил родник, ударив посохом по скале, я презрительно отложил книгу и больше никогда не брал в руки подобные издания.

Я просмотрел жёлтую книгу Толстого. Внезапно небольшая сказка привлекла моё внимание.

Странник в пустыне, убегая от взбесившегося верблюда, падает в колодец. Он ухватился за куст и повис на нём. Бешенный зверь стоит над колодцем. Внизу, на дне спрятавшийся дракон ожидает его падения. А в это время путник видит, как две мыши, белая и чёрная, поочередно грызут корень куста, за который он уцепился!...

Я не мог продолжать чтение. У меня захватило дух. От ужаса я похолодел. Белая и чёрная!... Я тотчас понял, что это за мыши...

Это жизненные обстоятельства человека. Каждый миг приближает нас к смерти. От нахлынувших чувств я не мог дальше читать.

Задумавшись, я машинально листал жёлтую брошюру. Но в конце книги новое название привлекло моё внимание: "Отчего зло на свете?"⁽³⁾ Да, ... почему и зачем существует оно в мире? Безжалостное, торжествующее, ужасное! Почему? Я остро сознавал, что оно существует.

С большим интересом я углубился в чтение.

Жил в лесу отшельник, и звери не боялись его. Однажды вечером он лёг под деревом. К дереву прилетели ворон и голубь, пришёл олень, приползла змея. И звери заговорили между собой. Они спрашивали друг у друга, почему существует в мире зло?

Ворон сказал: "Всё зло в мире существует от голода. Когда я наемся досыта, усядусь на ветке, закаркаю, и всё тогда мне покажется прекрасным и радостным. Но когда я голоден день или два, всё становится для меня отвратительным. Я не могу больше смотреть на деревья, на солнце, в голубое небо. Не могу найти себе места и покоя. Да, зло, всякое зло происходит от голода.

- Ну, нет! - сказал голубь, - по-моему, всё зло от любви. Если бы мы жили в одиночестве, по одному, что заботило бы нас? Одна голова - не страдает. А даже, если и страдает, то страдает только одна. Но мы должны жить парами, и когда я полюблю свою пару, нет для меня покоя. Всегда я думаю только о ней: "Не голодна ли она? Не холодно ли ей? А когда она, хотя бы на короткое время, покидает меня, я становлюсь совершенно несчастным. Что будет, если её схватит ястреб? Или она попадет в силки? Я лечу искать её, и вот смотрите, в какое несчастье сам попадаю. Если она попадёт в несчастье, то ничто уже не может тебя утешить. Ты не можешь уже ни есть ни пить. Ты живёшь только, чтобы искать или оплакивать свою подругу, и сам рискуешь погибнуть. Многие так заканчивают свою жизнь. О да, зло в мире, всякое зло только от любви!...

Из-за любви!... Как стрела пронзило моё сердце это слово, и эта картина - голубь, страдающий о своей голубке! Я перестал читать. Я застыл от боли!...

И в ту ночь мне приснился сон (так как только во сне это может случиться). Представилось мне состояние моей страдающей детской души, пробуждающейся в реальность. Какая удивительно впечатляющая картина. В этот миг было только одно существо, которое я любил больше всего на свете. Это была моя мать. В эту ночь она приснилась мне дряхлой старой женщиной. Нежные правильные черты были искажены временем. Круглое, кроткое лицо было худым, покрыто морщинами. На голове - колючки белых волос. Беззубый рот, запавшие щёки, заострившийся горбатый нос. Во сне я увидел её такой, какой она стала потом, спустя пятьдесят лет, перед смертью, когда ей было уже девяносто. И видя этот сон, я оросил подушку горючими слезами... 

Вскоре отец сделал мне два подарка, которые оказали на меня сильное влияние.

пакеты, он почти из каждого давал мне щепотку семян. Я высеял их все на одну грядку, которую отец отвёл мне в середине огорода. Подражая садовнику, я обрабатывал землю граблями и, открыв кран, поливал грядку.

Когда через несколько дней я прибежал посмотреть результат, бесчисленные молодые побеги уже высоко поднимались над землёй, покрытой корочкой образовавшейся после высыхания от полива. Я был поражён. Эта мощная, напряжённая сила жизни, это различие и красота семян, и вот теперь появившиеся из них растения, стали для меня не чем-то мистическим, а реальным и незабываемым откровением. Всей душой я понял и почувствовал растительное царство, всю его созидающую мощь. С этого утра я на всю жизнь горячо полюбил работу в саду и огороде. Эта работа вдохновляла меня, и в конце лета я охотно занимался сбором урожая, получением семян овощей и цветов. Навсегда сохранил я это увлечение, и оно очень помогало мне в жизни.

Второй подарок, который сделал мне отец, - это книги и журналы. Зимой отец выписал на моё имя два детских журнала. "Задушевный разговор" был великолепным еженедельным русским журналом. Он издавался в трех вариантах: для самых маленьких, для среднего возраста и для старшего. Он не содержал ни тени религии и политики. Издатели были талантливы. Второй журнал - "Почтовый ящик", где дети сами обменивались письмами между собой, оживляя тематику журнала.

Из Франции отец выписал мне "Каникулы и учёба" ("Education et Rekreation"). В нём великий Ж. Верн публиковал свои первые произведения.

Я никогда не забуду мои первые книги. Это были: "Научные игры" (Les rekreation scientifiques) Тиссандье (Tissandier) и три главных произведения Ж. Верна "Дети капитана Гранта", "Двадцать тысяч лье под водой", "Таинственный остров". На русском отец выписал мне "Сказки кота Мурлыки" профессора Вагнера. В предисловии талантливый автор выражал большое сомнение в подлинности европейского "прогресса". Это предисловие было единственное, что отец прочитал мне вслух за все семнадцать лет нашей совместной жизни. Видимо оно ему очень понравилось.

Он всегда сожалел, что не может найти для меня "Историю сельского жителя" Эркман-Шатриана.

Такое естественное воспитание, без так называемого "систематического образования", длилось ещё пять лет. Конечно, мало-помалу я начал просматривать журналы моих родственников. Они были многочисленны. Каждую зиму отец составлял список книг и журналов, которые он хотел выписать и отправлял его во Францию. Он получал "Альманах Гашетта^{4)", "Научный год", журналы "Астрономия", "Вокруг света", в которых самые известные исследователи и путешественники описывали свои экспедиции; "Обозрение двух континентов", "Голубое ревю" и другие. Моя мать получала "Хороший журнал", в котором впервые был напечатан роман Виктора Гюго "Отверженные".

В нашей семье никогда не было ежедневной политической газеты, но отец выписывал великолепно иллюстрированную "Ниву" и "Неделю".

В качестве секретаря отец нанял молодого поляка с длиннющими усами и бородкой "а ля Наполеон III". Он только что окончил реальное училище в Белостоке. Его звали Владимир Владимирович Искандербек-Булгарин. Он был симпатичный и жаждал совершенствоваться во французском. Однажды он подарил мне "Робинзона Крузо" в великолепном переводе на русский Анненской и объявил родителям, что меня пора готовить для поступления в реальное училище. Так началось для меня "систематическое образование" в течение полутора часов ежедневно. Мне только что исполнилось девять лет, и я очень хорошо умел читать на русском и французском. Через полтора года я был готов к экзаменам, и мой учитель повёз меня в Тифлис (ныне Тбилиси, столица Грузии), чтобы отдать в учебное заведение. Мы уже приблизились к столице Кавказа. Как вдруг узнали, что в Азии вспыхнула эпидемия холеры, и нас в целях карантина арестуют на сорок дней. Потому мы решили возвратиться домой. Так холера подарила мне ещё один год свободы.

Должен сказать, что судьба была ко мне благосклонна с первых дней моей жизни и поныне. Когда я оглядываюсь на свое прошлое, то моя благодарность судьбе - подлинно безгранична. Я очень благодарен отцу за ту полную и, надо сказать, удивительную свободу, в которой он взрастил меня, и еще за его исключительную любезность. За долгие семнадцать лет нашей совместной жизни он ни разу не повысил голос. И уважение было обоюдным. Я глубоко уважал его и слушался. А ещё я благодарен моему ослу за его незаменимые "наглядные" уроки, которые умное животное преподавало мне в продолжение шести лет. Ещё спасибо холере, которая на целый год уберегла меня от пребывания в местах огромных мучений, которые почему-то называются детскими пансионатами.

Таким образом, прежде чем меня успели запихнуть в пансионат, я имел время сформироваться и окрепнуть до такой степени, что отвратительная машина, штампующая личность, не смогла убить во мне сентиментальное сердце, честность и свободу суждений. Именно это обстоятельство было причиной безграничного счастья в течение всей моей жизни.

Так в Туркестане, между Каспийским морем и Самаркандом прошли девять незабываемых лет моей жизни.

Но для моего отца эти последние годы были омрачены преследованием католиков. Закаспийская железная дорога считалась "военным объектом". Едва строительство приблизилось к концу, как мой отец стал получать секретные указания постепенно увольнять всех католиков. Когда они были замещены православными, стали увольнять тех, кто был женат на католичках. Мой отец был совершенно чужд какой-либо религии, но официально он считался католиком. Всеми силами он пытался замедлить процесс этой "чистки". И когда ему предложили поехать на строительство Великой Транссибирской дороги, он разумно согласился.

И вот после сорокапятидневного путешествия на большом пароходе "Москва" мы через Чёрное море, Суэцкий канал, мимо Индии и Японии попали во Владивосток. Там мой отец должен был определить меня в "классический" лицей, единственный в городе. 

Здесь на берегу величественного Тихого океана и в удивительно светлом Уссурийском крае я прожил шесть лет.

Мой отец работал на строительстве железной дороги. Сначала в этих местах. Затем во Владивостоке был начальником уже построенной дистанции пути. В последний год он руководил техническим отделом строящейся Маньчжурской железной дороги.

Чем ближе было окончание обучения, тем более реальной становилась перспектива вступить на трудную дорогу самостоятельной жизни, которая казалась мне бессмысленной, ужасной, неприемлемой! С каждым годом я становился всё более печальным и озабоченным, а моё положение казалось всё более безнадежным. Обычный, приемлемый для всех образ жизни, который предлагали мне окружающие, не мог удовлетворить умного, сознательно воспринимающего жизнь человека.

Я находился в таком предельном, почти предсуицидном, душевно подавленном состоянии, когда вдруг судьба улыбнулась мне: я вспомнил некогда прочитанное у Льва Толстого. С этого момента великий писатель завладел моими мыслями навсегда.

Это случилось ранней весной 1899, сразу после смерти отца.

языка и писал сочинения для своего друга только на отлично.) Мои друг часто посещал библиотеку лицея, очень богатую произ ведениями русских писателей. У него была привычка читать все книги, стоящие на полках по алфавиту. А я перенял его манеру. После толстых книг Лажечникова и Лескова я начал читать полное собрание сочинений Л. Толстого. Но смерть близкого и дорогого для меня человека прервала мои занятия.

Только через три дня после похорон я смог чуть-чуть успокоиться. Однажды после полудня я, отдыхая в своей комнате, взял очередную книгу. Это был 13-й том собрания сочинений Льва Толстого, изданный в Москве. Предыдущие 12 томов были уже мною прочитаны. Я полюбил автора за неподражаемые, незабываемые характеры героев "Войны и мира", за прекрасное описание природы, сельских работ и сцен охоты в "Анне Карениной" (я сам много охотился в сибирской тайге) и особенно за его "Педагогические тетради", которые в удушающей атмосфере царского лицея были для меня лучом света. Я взял тринадцатый том, но сразу читать не мог. Я только перелистывал книгу. Последние главы книги "О жизни"... Однако?... Какое странное название. А где же первые главы?...

Я просмотрел главу... "Страх смерти". Но это же прямо касается меня! Я начал читать, и удивление моё было безгранично. Автор говорит о том, о чём другие так тщательно умалчивают. Всё просто, серьёзно, так важно, как сама жизнь! Как лицо моего умершего отца, чьё тело три дня назад ещё лежало здесь!... 

Толстой был первым и единственным человеком в мире, который отважился произнести подлинное имя той мерзости невежественных, бесчестных, самодовольных правителей, полностью лишённых человеческих чувств. Они душили меня в лицее. В течение долгих лет морально терзали моего отца на работе. Но об этих ужасах нельзя было даже шепотом произнести слово!

Я был взволнован до глубины души. Это было так неожиданно. Масса новых и очень важных мыслей рождалась и теснилась в моей голове. Они переполняли меня и потрясали душу. Я не мог вынести этого один. 

На другом конце города жила моя хорошая знакомая, преподавательница. Она была намного старше меня. Мы привыкли обмениваться книгами и мыслями. И вот я беру книгу и тороплюсь к ней. Показываю. Она как-то странно смотрит на меня, но я не придаю этому значения:

- Последние главы!... А где же первые? Вот если бы можно было прочитать всю книгу "О жизни"!...

Моя знакомая молча берёт меня за локоть и ведёт через всю квартиру в учебный класс. Достаёт из ящика стола необычного вида серую брошюру: Лев Толстой "О жизни". На русском языке, издательства "Elpidine" в Женеве.

- Вчера эту книгу принёс Василий Васильевич, - говорит она.

- Как интересно! Вы дадите мне её почитать? Я завтра же верну...

- Да... Конечно... Но...

- ?

- Я дала честное слово никому не показывать.

В ответ я только улыбнулся. Возможность прочитать эту книгу в данный момент моей жизни, и какие-то обещания! Это было совершенно не совместимо! Она поняла и тоже улыбнулась.

- Он взял с меня слово не давать книги именно тебе.... Смотри! - и она приподняла доску письменного стола.

Огромное количество серых книг и брошюр было внутри: "Исповедь", "В чём моя вера?", "Царство божье - внутри вас. Христианское учение не как мистика, а как новое понимание жизни", "Соединение и перевод четы рёх Евангелий", "Так что же нам делать?" и многих брошюр и брошюрок.

- Какое счастье, что он принёс их вам!...

- Да, но что я теперь скажу ему?...

Василий Васильевич Черкасов был старшим механиком эскадренного броненосца "Дмитрий Донской". Он хорошо играл на фортепиано и всей душой ненавидел войну. Вчера вечером он принёс эти строго запрещённые книги, спрятав их под офицерским мундиром. Мог ли он представить, что прятал под полой мундира судьбу всей моей жизни. К моему огромному сожалению во время Цусимского сражения, когда погибла русская эскадра, он был заживо погребён в пучине моря, находясь во чреве корабля. Он погиб бессмысленно, жестоко и, что самое ужасное, совершенно бесцельно. Как и все остальные.

этого не забуду.

С этого дня мы решили встречаться дважды в неделю. Два молодых пехотных офицера и два лицеиста. Мы собирались для чтения то у моей знакомой, то у её подруги, тоже учительницы, которая жила за городом в районе расположения казарм. Её отец, полковник, был командиром полка.

Мы все были молоды, и жизнь только распускала нас свои цветы. Тайна! Волшебно очаровательная, привлекательная, захватывающая тайна была скрыта для нас везде: за дальними горизонтами бескрайней тайги, в прозрачных глубинах Тихого океана, за неисследованными цепями гор, в глубине пещер.

Но в то же время мы чувствовали какую-то усталость, некое удушье. Мы неясно ощущали, что кто-то уже приговорил к гибели эти свежие силы, которые наше по коление несло в жизнь общества. Нас подавляла омерзительная преступность существовавшего социального порядка, слепому повиновению которому нас подготавливало, так называемое, общее образование. Вся литература того времени, всё школьное и университетское преподавание было тщательно подготовлено для этой цели чиновниками и цензурой.

Но эти серые брошюры из Женевы не знали отвратительных когтей цензуры!..

О, какое это было чтение!.. Чтение, при котором каждое слово затрагивало глубины нашей души. Ничего подобного этим произведениям не было в мировой литературе. "Исповедь" была нашей исповедью. Наши тайные сомнения, наши собственные, глубоко личные поиски. "В чём моя вера?", "Какова моя жизнь?". Всё это было и нашей собственной жизнью, которая с юных лет становилась для нас тяжёлой. "Так что же нам делать?". Эта толстая книга рассматривала именно то, что мы сейчас должны были решать, исследовать, "сообразовать" ради всего нашего будущего, что должно заставить нас навсегда определить всю нашу дальнейшую жизнь.

Мы жадно впитывали слова Мастера. Непосредственные, острые, режущие, как скальпель хирурга, иногда противоречивые, но всегда неподкупно честные и благожелательные. Это были слова человека, который сумел выбраться из грязного потока, в котором нас пытались утопить. Он пока ещё сам шагал по болоту, но уже пытался протянуть нам руку.

Я воодушевился более чем другие. Едва потеряв отца, я нашел другого, духовного!

Владивосток, 15 октября 1899 г.

Глубоко, глубоко уважаемый Лев Николаевич,

По какой-то странной случайности мне попался тринадцатый том Ваших сочинений через несколько дней после смерти папы, и я сильно заинтересовался заглавием: "Страх смерти" в последних главах из книги "О жизни". Тут меня поразила простота и верность Ваших взглядов, и с этого я начал усиленное чтение Ваших прелестных сочинений, поражавших меня всегда необыкновенной простотой, искренностью и в особенности неоспоримой верностью. [...] сяцев летних каникул я прочёл все вышеперечисленные Ваши книги!.. ⁽⁵⁾

На восьми больших листах, находясь за десять тысяч километров, я написал послание всемирно известному писателю. Я, лицеист из Владивостока!

Я описал ему всю мою жизнь. Я горячо благодарил его за новые знания, которые он добыл для меня. Но главным образом, я описал ему мою большую неразрешимую проблему: по какой дороге идти мне в моей реальной жизни.

С переменой моих взглядов я приобрёл мерило добра и зла и понял, что я могу и должен не делать зла, раз я его вижу, что бы из этого для меня не вышло; т. е. понял и до некоторой степени знаю, чего мне не следует делать. [...]

Но что мне лично теперь начинать делать, вступая в самостоятельную жизнь, я совершенно не знаю. [...] Моей мечтой было занятие хозяйством в своём имении, но тогда надо ещё сто тысяч рублей, теперь же ничего этого не нужно, и я согласен на самую бедную жизнь, о которой, правда, я, как и о труде, не имею понятия. Но где и как устроить всё это? О земледелии я не имею ни малейшего представления. Да если б и имел, то земли нет, и я ещё числюсь французским гражданином и не имею права её купить здесь в России... Первый и самый главный вопрос: что мне теперь начать делать в тех условиях, в которых я нахожусь?

... Почти никто не понимает моего горячего отношения к Вашим книгам. Да и понятно: все так заняты забото сегодняшнего ...

Я никогда ничего не принимаю без серьёзной критики. И в конце моего большого письма я указал на многие противоречия в произведениях Толстого.

Удастся ли мне побывать у Вас или нет, покажет будущее, а пока с радостью спешу сообщить, что на Дальнем Востоке есть люди, глубокое к Вам уважение которых лучше всего доказывает, как они Вас понимают и ценят. 

Наши совместные чтения продолжались с неукоснительной регулярностью. Даже, когда сильный северный ветер поднимал пургу и, крутя, нёс снег через весь город на покрытый льдом залив, даже тогда нас нельзя было удержать дома в день встречи.

Через несколько недель, тихим лунным вечером мы шли по скрипящему снегу на край города на очередную встречу. Обычно дверь открывала нам очаровательная красавица, дочь полковника. Но в этот раз в сенях нас встретила моя знакомая.

- У меня большая радость! - спешила она уведомить меня.

Я внимательно посмотрел на неё.

- Очень большая?

- Да, очень!

- Самая большая, какая может быть?

Секунду она как бы взвешивала мой вопрос.

- Да, самая большая!

- Неужели письмо от Льва Николаевича? - спросил я, сам не веря в это. Иначе, какая для нас могла быть самая большая радость.

А она уже протягивала мне конверт.

- Я уже распечатала его и прочла, - сказала учительница виноватым тоном.

Письмо было написано неровным женским почерком. Толстой был болен и диктовал его своей жене. Собственной рукой он только сделал несколько исправлений и поставил подпись.

Мы тотчас вместе прочли это послание.

⁽⁶⁾

Неизвестный молодой и любезный друг, получил ваше письмо в то время, как лежу больной в постели, но всё-таки хочу хоть несколькими словами ответить вам: так оно, ваше письмо, искренно, задушевно и мне радостно. Одно только пугает меня -- это ваша большая молодость; не то, чтобы я думал, что молодость мешает вам вполне и правильно понять самые нужные для жизни истины; напротив, по вашему письму я вижу, что вы вполне усвоили себе и совпадаете центром, и вследствие этого, и всеми радиусами с истинным христианским мировоззрением. Но меня пугает ваша молодость потому, что ещё много из соблазнов мирской жизни вами не изведано, вы не успели увидать тщету их, и они могут увлечь вас и заставить отказаться от истины, и ещё потому, что под влиянием горячности молодости вы можете сделать ложные шаги по истинному направлению и вследствие этого разочароваться в самом направлении. Подобные случаи, к несчастью, часто бывали. Так, вы задаёте мне вопрос, что вам делать, как практически устроить свею жизнь?

Вам кажется, что до тех пор, пока ваши новые взгляды не осуществились в видимых проявлениях, вы не исполнили своего дела, как бы отступили от своей обязанности. Не торопитесь накладывать новые формы на свою жизнь, употребляйте только все силы души на то, чтобы новые взгляды проникли всё ваше существо и руководили всеми малейшими поступками вашими, а если это изменятся -- хотя мы никак не можем предвидеть, во что - и установятся новые.

Это подобно тому, как часто, растапливая костёр или печь, слишком рано и много накладывая дров на плохо разгоревшиеся подтопки, тушишь последний огонь, вместо того, чтобы разжечь его.

В вашем частном случае я, разумеется, ничего практического не могу посоветовать вам; практическая форма вашей жизни пойдёт по равнодействующей между вашими привычками и требованиями окружающей среды и вашими убеждениями. Одно очень советую вам: это помнить, что более и что менее главное; самое же главное при ваших теперешних взглядах это то, чтобы увеличить любовь вокруг себя, тем более, не нарушать ту, которая существует. И потому, если при осуществлении ваших планов представится вопрос: оставаться ли против своей воли в условиях, противных вашим убеждениям, или, выйдя из них, нарушить любовь, то всегда лучше избрать первое.

В числе моих книг, которые вы читали, вы не упоминаете о "Христианском учении". Я Я думаю, что вы можете приобрести его, равно и другие запрещённые мои писания, из Англии от Черткова, по следующему адресу: Англия, England, Essex, Maldon, Purleigh, W. ff.

Вы угадали, что мне радостно узнать о том, что у меня есть друзья на Дальнем Востоке.

Главное ж

Я не разъясняю вам те, верно указанные вами противоречия в моих сочинениях: некоторые я бы и мог разъяснить, другие же так и остаются противоречиями, объясняемыми тем, что разные вещи писаны в разное . Главное же, надо помнить, что буква мертвит, а дух живит.

Глубоко, глубоко уважаемый Лев Николаевич!

Вот уже пятнадцать дней после получения ответа от Вас я всё еще не могу представить себе, что Вы -- тот самый Толстой, чьи мысли так долго питали мою душу, который всегда касается самых животрепещущих проблем и разъясняет их нам, что Вы, проживший столько лет, но сохранивший юный дух, восхитительно любезный и обожаемый мной Толстой, ясным для меня языком написали мне лично, ответили на мои вопросы, и с таким душевным вниманием. Как только я осознаю, что благодаря Вашим произведениям, с моей души что-то как бпрекрасная радость, неизвестная на избитом пути всемирной тщеты.

С этого момента Толстой сделался для меня самым близким человеком. Я продолжал писать ему длинные письма и изучал его произведения. Чтобы иметь возможность видеть его и обменяться с ним своими мыслями, я готов был отдать все, чем обладал, всё, что предназначалось мне жизнью. И я был не один, кто переживал подобное.

Десять тысяч километров отделяли меня от него. Но, как часто бывает в подобных необычных ситуациях, обстоятельства помогли мне. Моя мать больше не хотела оставаться в Сибири. После смерти отца уже ничто не удерживало её во Владивостоке. Её привлекала Европа, где жила сестра с детьми. А я не возражал против её стремления.

Поэтому весной 1900 года мы оставили Владивосток навсегда. Впервые судьба, неизбежность вошли в мою жизнь! Моя юность уходила. С болью разрывались юношеские привязанности. Железная дорога увезла меня далеко от моих друзей. Но я не мог поступить иначе. Прежде чем начать свою самостоятельную жизнь, мне надо было внимательно осмотреться. Мне нужны были знания, знания серьёзные, фундаментальные! Всё, что было добыто честным и свободным разумом! Знания философии морали и общества. Я был уверен, что среди живущих только один человек мог дать мне эти знания. И я поехал к нему.

Океан! Ты не будешь больше укачивать меня на своей груди!..

К сожалению, ограниченные рамки моей книги не позволяют мне рассказать подробно о нашем путешествии через Сибирь

Двадцать четыре дня мы путешествовали по Амуру и Шилке на пароходе, похожем на плавающую гостиницу. Пятнадцать дней поезд вёз нас по Сибири. Пустынны и необозримы были в то время богатейшие пространства!.. Но вот, наконец, показались купола московских церквей, как бы идущие в ряд навстречу нам. Это были "сорок сороков" православных церквей, которыми так гордилась столица православия, выказывалась царская мощь.

Толстого в Москве я не нашёл и на следующий день уехал в Ясную Поляну.