Лебрен В.: Лев Толстой (Человек, писатель и реформатор)
Глава III. Кавказ

ГЛАВА III

Узнав о нашем решении поселиться на Кавказе, Толстой направил нас к одному из своих лучших друзей Илико Накашидзе, очень уважаемому грузинскому журналисту в Тифлисе (ныне Тбилиси). Он был столь любим грузинским народом, что на похоронах его гроб сопровождали несколько тысяч человек. Мы сразу же подружились, и Илико представил меня своему дяде, который владел очаровательным поместьем "Кикети", расположенным в тридцати километрах от города. Дядя нуждался в помощнике. Я сразу ему понравился, и он предложил мне работу "практиканта" по обработке земли! Так осуществилась моя самая горячая мечта.

Влекомая тремя лошадьми, длинная русская колесница, называемая "линейка" (т. к. на ней сидят вдоль по бокам с двух сторон) везла нас по Манглизскому шоссе, длинному, взбиравшемуся по крутому склону огромной горы Давида. Казалось, дорога вела нас в самое небо. Прямо на высоту девятисот метров.

Я оглянулся назад. Там, далеко внизу, виднелся, как на миниатюре, главный город Кавказа, достойный быть запёчатлённым кистью художника.

Меня всё время заботил мой чемодан, привязанный сзади. Он был наполнен почти исключительно строго запрещёнными произведениями Л. Н. Толстого.

О! Наконец я вырвался на свободу!.. От этих паразитов. Я приближаюсь к людям достойным, трудолюбивым, работающим! Я буду обрабатывать землю, землю, созидающую жизнь, кормилицу всех! Не кто-то другой, а я сам буду теперь кормить себя!..

На дальних вершинах весенние лучи ещё не растопили остатки снега. Там, на огромной высоте, они розовели и весело сверкали под восходящими лучами солнца Beтерок, набегавший навстречу мне с гор, доносил аромат тающего снега! Полной грудью вдыхал я гулкий, освежающий горный воздух и вспоминал стихи Гейне:

Я в горы от вас удалюсь.
Туда, где светло и прилежно
Достойные трудятся люди,
Где воздух лицо освежает,
И дышится грудью легко.
К горам, где таинственно, мирно
Жужжащие трудятся пчёлы,
И птицы с рассветом щебечут,
Прозрачные льются потоки,
И гордо плывут облака.
Прощайте, блестящие залы,
И вы, толстячки и толстушки.
К земле! В эти чудные горы,

И суетность бренного мира!

Перевод Б. А. Зозули 

Большое поместье, куда я нанялся работать, было поистине редкой красоты. Оно располагалось на высоком пологом южном склоне горы. Длинный одноэтажный дом стоял в его верхней части. Высокая, густо покрытая лесом гора, закрывала дом с севера. От него вниз, расширяясь, протянулись две горные ветви. Они охватывали с востока и запада двор, все вспаханные поля и большой фруктовый сад. Дом был большой, под красной крышей, с длинной-длинной верандой и стоял на верхней террасе. Рядом, чуть ниже, на второй террасе возле обрыва, у которого заканчивался двор, в тени столетних деревьев, подобно улице из миниатюрных домиков, расположилась пасека. Следующую террасу занимали фруктовый сад, покос и хлебное поле. Два больших потока, стекая с густо заросших лесом гор, охватывали всю долину. В нижней части горы эти потоки сливались и внезапно исчезали, вытекая через огромное ущелье на какую-то близлежащую широкую равнину. Голова кружилась, если посмотреть вниз, в эту чудовищную глубину. Подобно верёвочкам извивались там внизу среди зелени и обработанных полей дороги и речки, а люди на этих дорогах казались муравьями. Равнина простиралась на десятки километров, и лишь голубеющая даль невысоких параллельных горных гряд, поднимающихся одна за другой, ограничивала её. В конце, на расстоянии приблизительно ста пятидесяти километров горизонт заслоняли большие горы - Мокрийский Гори, на которых жили известные духоборы, сектанты, изгнанные туда царским правительством за отказ от православной религии и военной службы. Они успешно разводили там бело-рунных овец и делали сыр, не уступающий швейцарскому. Эти горы были столь высоки, что снег виднелся на их вершинах даже в мае.

Пасеку украшал скромный домик-лаборатория, крытый красным гонтом. Здесь с помощью центрифуги мы качали удивительный, знаменитый высокогорный мёд, один из самых известных в мире. Односкатная черепичная крыша опиралась на одну из стен домика. Под ней располагалась летняя спальня. Старая ненужная дверь, лежавшая на двух ветхих ульях, служила "королевским" ложем. Я проводил там в одиночестве каждый свободный час. Над моей кроватью висела на двух вбитых в глиняную стену, деревянных палочках круглый морской сигнальный фонарь. Никто не беспокоил меня здесь, и я мог всё своё свободное время посвящать учёбе, чтению и написанию писем Л. Н. Толстому, Марии Шмидт, доктору Маковскому и другим моим друзьям. Я жил здесь с апреля и до конца сентября. Почти весь мой небольшой заработок я тратил на книги...

Хозяйство в Кикети не носило коммерческих целей. Владелец руководил им чисто по-грузински. Дворянин по происхождению, он получил университетское образование в Германии. Ввиду этих двух причин он был, очевидно, лишён практических знаний и навыков. У него были слишком обширные мечты и намерения, чтобы он мог получить большую прибыль. Но для меня, для моего образования, подобные различия в культуре и направлениях ведения хозяйства были особенно полезны.

Итак, всё это и было моей окружающей действительностью.

Пчеловодством занимался хорошо оплачиваемый специалист. Он был весьма образован и очень любил своё дело. Садовником и огородником был молодой поляк. Он также хорошо знал свою профессию. Для большой семьи он выращивал много разных овощей. Каждую весну я с ним унаваживал тепличные грядки и учился обрезать фруктовые деревья, формировать крону. Ещё было небольшое поле спаржи, которое приносило заметную прибыль.

Шесть великолепных коров давали очень много молока. Каждый день это молоко в двух больших ёмкостях из луженой жести везли на лошадях, за шестнадцать километров в город по пешеходной дорожке, т. к. по проезжей дороге расстояние достигало тридцати километров. В имении также была современная центрифуга для сепарирования молока. Делали масло, великолепный кавказский йогурт и овечий сыр.

Большую отару овец пас восьмидесятилетний пастух, весьма неординарный человек. Огромного роста грузин с женской талией, всегда с чисто выбритым подбородком, удивительной силы и ловкости, несколько напоминавшей женскую.

Две пары быков, русская конная тройка для экипажа и две верховые лошади - вот и всё транспортное хозяйство имения. На полях сеяли пшеницу, ячмень, овес, кукурузу, клевер и люцерну.

Хозяин был также большим любителем теории и собрал впечатляющую библиотеку по сельскому хозяйству. Она содержала великолепные переводы на русский самых важных произведений. Несколько русских специальных журналов регулярно информировали нас обо всех новых открытиях. Таким образом, зимой я мог прочитывать всё самое главное, что было написано о пчеловодстве, огородничестве и садоводстве.

Однако основой того, что окончательно направляло меня в практической жизни, было не напечатанное на бумаге, а огромная книга бытия, реальности и их взаимоотношений, великая книга живой Природы. Эта серая земля высокогорного Кавказа мало помалу открывала мне свои великие тайны. Она показала мне, как глубоко сумел подружиться человек с созидательными силами вселенной. Она показала мне всю удивительную творческую силу, которую приобрёл человек, когда он изо всех сил своего духа проникал в законы бытия, а поняв их, эти законы, навязал им свою волю. Не существует на земле такого полезного, красивого и очаровательного, чего не смог бы сделать человек своим трудом! Единственными только врагами его были глупейшая зависть и необразованность самого человека!

У пастуха я научился носить из лесу на плече большие деревья. Палкой он поддерживал бревно со стороны другого плеча, что увеличивало вдвое его силу.

Широким грузинским топором, острым как бритва, я тренировался одним ударом обрубать зелёные, беспорядочно разросшиеся ветви. Я наблюдал, как местные дровосеки вдвоём, вгоняя топоры один перед другим, расщепляли срубленные высокие деревья на длинные тонкие жерди, а затем одним ударом рубили их на короткие куски для топки печи.

Я учился доить коров, поить только что родившихся телят, так, чтобы они не прекращали сосать вымя. Я начал учиться печь хлеб, стирать бельё и, даже, пробовал быть поваром. Я изучал жизнь и поведение пчёл, узнал древние и современные способы разведения пчёл.

В поле я должен был научиться нагружать воз сеном и снопами до высоты небольшого дома или метать стога так тщательно, чтобы они стояли годами, и зимние дожди не проникали вовнутрь. Я учился косить, делать рукоятки для инструментов и многое другое непостижимое для городского жителя.

И вот, таким образом, мало помалу я почувствовал, что готов сам вести своё хозяйство и управлять им, как капитан управляет большим парусным судном.

Так я прожил высоко в горах три незабываемых года. На этих залитых солнцем высотах, провёл я весну моей жизни и пережил своё второе откровение.

И правда, если запрещённые царской цензурой произведения Толстого открыли мне глаза на реальное положение вещей в мире и указали мне мой высший долг построить свою жизнь, руководствуясь высшими побуждениями, то здесь в меня проникли таинства и законы общего великого симбиоза человека с растениями и живыми существами.

Этот образ жизни и такое обучение полностью удовлетворяли мои высшие инстинкты. Инстинкты эстетики, острое желание анализировать, инстинкты взаимности, которые полностью меня удовлетворяли.

Однако подобная полнота счастья не могла продолжаться очень долго!

В начале третьей зимы в мою жизнь вмешался роман самого бессмысленного толка. Сестра хозяйки имения влюбилась в меня. Мы были совершенно разные. Она была на одиннадцать лет старше меня. Несколько лет назад её жених неожиданно умер от рака у неё на руках в страшных мучениях. Это случилось перед самой свадьбой. От этого потрясения обострился её туберкулёз. Она начала курить, завела себе собачку. Безвыездно поселилась в поместье и стала им управлять. Все члены семьи и друзья относились к ней с особой заботой и вниманием. Относились как к человеку глубоко страдающему. Я тоже придерживался такого поведения. Её отец был француз. Когда-то давно он служил консулом в Тбилиси. Мать была грузинка. Мы были совершенно разными людьми.

В тот период расцвета моей души я любил всех и вся, и окружающие, в общем, платили мне тем же.

Я был окружён молодыми девушками, т. к у хозяйки поместья было три дочери. В семье близкого друга росли две очаровательные белокурые девушки. Все пять учились в гимназии, а всё свободное время проводили у нас в горах. И хотя мы были очень дружны, я заботливо оберегал юные сердца от волнений и преуспел в этом.

Совершенно иные отношения сложились с их тетей. Я видел в ней одинокого, много страдавшего, больного человека. В силу отсутствия жизненного опыта я совершенно не замечал в ней женщину и поэтому был особенно заботлив, внимателен и нежен. Большую часть года мы оставались вдвоём совершенно одни в большом заброшенном доме. Зимой всё вокруг было покрыто непроходимыми снегами. Вечера мы проводили вдвоём перед горящим камином. Я вслух читал ей последние литературные новинки. Она пекла на огне ароматную айву, вращая её на подвешенных нитях. Однажды она сняла со стены гитару и запела спокойным размеренным голосом неповторимую грузинскую мелодию. И вот неожиданно и незаметно я настолько тронул её сердце, что она с настойчивостью, свойственной её характеру и кавказской крови вознамерилась сблизиться со мной. Мало помалу это создало между нами такую особую атмосферу, когда чувства временно соединяют двух совершенно чуждых друг другу людей. Вначале деликатные и приятные отношения со временем становятся невыносимыми. Она была неумна, мелочна и весьма требовательна. Всё, что я ни пытался сделать для неё, вызывало в ней раздражение. Если я пытался отдалиться, она резко упрекала меня в этом. Но когда мы были вместе, то непрерывно спорили. Из-за всякого пустяка она злилась, харкала кровью и ещё больше курила. А я остро переживал, видя, что являюсь причиной её страданий, которых у неё хватало и без меня. Действительно, всё казалось безысходным бредом. Кроме того, я умножал драматичность ситуации тем, что, хотя наши отношения и не пришли к своему естественному завершению, морально я чувствовал себя обязанным жениться. Это казалось мне тогда неизбежным долгом из-за сострадания к ней, а также для спасения своей чести и по причине преданности букве толстовской догматики.

Долгое время никто не знал о той безысходной ситуации, в которую я попал. Наконец я решился написать обо всём Толстому.

Он сразу же мне ответил.

Бедный, бедный, дорогой Лебрен!

Ещё не прошёл самый жестокий и болезненный соблазн, как вы попали в сети нового, ещё более тяжёлого и сурового.

Что делать -- Вы пишете о четырёх возможных исходах. Я думаю, лучшим, хотя и самым эгоистичным, был бы второй, т. е. вы должны разойтись. Этот исход возможен только в том случае, если она, как вы пишете, даёт вам свободу.

Этот выход -- наилучший, т. к. он освобождает вас от неисчислимого количества бед и искушений, которых вы не выдержите. Жертва, которую вы принесёте, оставшись с ней, женившись, будет несравнимо большей, чем её, в случае, если она откажется от вас. Жертва, которую вы принесёте, не освободит ни вас, ни её от искушения. Но её жертва - расстаться - освободит и вас и её от искушения и от бесчисленных страданий, которые ожидают вас обоих в случае заключения брака. И не только страданий, но и грехов и последующих раскаяний.

Это моё мнение и моё предположение, и я не настаиваю на своей правоте. Не все мои соображения могут служить главным мотивом. Решающим является то, что нужно уйти от искушения. А чтобы уйти от искушения, есть только один единственный способ -- расстаться.

Я знаю, что это трудно для вас, но из безвыходной ситуации не может быть бе

Я не только обдумал вашу ситуацию, но и пережил её.

Здоровье моё пошатнулось. Сейчас я кажется немного поправился, но я, однако, слаб.

Любящий вас

С каким же удивительно деликатным вниманием отозвалась большая душа Мастера на моё несчастье. Мотивация и решение его были возможно несколько формально догматичны и несколько опускали суть сложившейся ситуации, но на пороге вступления в жизнь я не чувствовал себя безнадёжно одиноким!

Однако, находясь далеко от меня, Толстой продолжал думать обо мне и писал мне, не ожидая моего ответа.

Дорогой ,

Я хочу сказать ещё несколько слов о вашем положении. Вы пишете, не лучше ли было бы жениться? Почему бы и не жениться? Только под женитьбой необходимо понимать не только свадебное торжество, но также и возможностьмнению, это личная ответственность, которую взаимно принимают на себя оба, мужчина и женщина, так, близости, не только признаёт сдержанность, но и ещё больше тре, чтобы в вашем случае, что я обещал бы, что не сойдусь ни с какой другой женщиной (что для неё особенно страшно), и я постараюсь быть целомудренным. Для этого необходимо изменить условия, поломать привычку к искушению.

ю. Согласится ли с этим ваш разум и ваше чувство, это ваше дело. Может статься, что я ошибаюсь, но я размышлял, любя вас беспредельной любовью, как человека приятного мне, а её любовью, как сестру, которой желаю хорошего.

(Получено 14-го марта 1903)

Так советовал Толстой. Но я в этом случае не хотел следовать его совету. Мне жалко её, а с другой стороны я был фанатично суров к себе. Я думаю, что я не заслуживаю прощения. Как японец делает себе харакири, я готов был попрощаться с будущей жизнью и жениться. Если оставлю эту, другая встретится на моём пути, а это будет распутством. Я находился в состоянии полной безнадежности.

горным воздухом какой-то из её дальних кузенов. Она тотчас забыла всю свою привязанность ко мне, и вскоре они вместе уехали.

Ужасный давящий сон исчез, как исчезают с пробуждением ночные видения!

Она, первая женщина, которой я отдал своё сердце и которая была причиной стольких страданий, кажется, нашла себе человека намного более подходящего. А я стал свободен полностью и окончательно.

Целый год потребовался мне, чтобы прийти в себя после этого бессмысленного увлечения!

Все эти годы моя мать жила одна в Тифлисе, главном городе Кавказа. Она вообразила себе, что не сможет дышать в горах. А жить одна она не могла из-за своей непрактичности. Наконец для меня стало очевидным, что она уже не может жить одна. Поэтому я решил подыскать себе в наём небольшой участок, чтобы хозяйствовать вместе с ней. Я уже почувствовал себя способным самостоятельно вести хозяйство на земле.