Лебрен В.: Лев Толстой (Человек, писатель и реформатор)
Глава V. Страна у моря

Глава V

Пока я таким образом близко изучал манеру мышления и личную жизнь Льва Толстого, возникшие события придали моей практической жизни более конкретное направление.

Моя мать, постоянная любительница путешествовать, израсходовала на железнодорожный транспорт всё своё маленькое состояние, которое оставил ей отец после сорока лет работы на российских железных дорогах.

На одной из пересадочных станций она встретила свою, весьма престарелого возраста, знакомую, давным-давно исчезнувшую с нашего горизонта. Эта знакомая владела небольшим участком земли на берегу Чёрного моря. Узнав, что я пробую заниматься обработкой земли, она тотчас сдала свой участок мне с условием, что я построю для неё дом, буду выращивать овощи для семьи и, чтобы она могла окончить свои дни, живя с нами. Мы приняли её предложение.

Место, в котором мы решили обосноваться представляло интерес со многих сторон.

Почти за пятьдесят лет до нашего приезда этот район заняло воинственное горное племя, которое, наконец победило и прогнало оттуда жесточайшего императора Николая I. Это были черкесы. Те самые черкесы, отважные и поэтические, которые нашли своего Гомера в лице автора Хаджи Мурата.

Северный берег Чёрного моря почти везде был высоким и скалистым. Только в одном месте, в своей западной части, он представлял собой большой полукруглый залив. С древнейших времён этот залив привлекал к себе людей. В древних могилах часто находили посуду с финикийскими надписями.

Во время правления черкесов в этом районе в лесах и садах росло такое огромное количество фруктовых деревьев, что каждую весну окрестности покрывались белой прекрасной вуалью, как невеста.

Чувствительные к красоте черкесы назвали свое поселение "Белая невеста", по-черкесски - Геленджик. Теперь этот цветущий уголок принял и нас.

Черноморское побережье, протянувшееся узкой лентой между морем и величественными Кавказскими горами, было в то время воротами Кавказа. Кавказа дикого, магического, неизвестного, ещё относительно свободного и весьма манящего!

В этот, только что занятый район, направлялись все слои населения России. Богатых привлекала величественная нетронутость природы. Бедняков притягивала свободная недорогая земля для ведения хозяйства. Летом туда приезжали толпы отдыхающих из больших городов и даже из Сибири. Из крупных индустриальных центров сюда ежегодно пешком стекалась перезимовать целая армия пролетариата - босяков, как их называли. В своих первых рассказах Максим Горький мастерски описал их жизнь. Тайно бежали сюда революционеры и политические активисты, преследуемые полицией; сектанты, изгнанные церковью, а еще некоторые образованные идеалисты, желающие с помощью ведения сельского хозяйства гарантировать себе свободную жизнь.

Как обычно, в этот новый и самый важный период моей жизни я входил с совершенно определенными планами. С помощью ведения личного, независимого крестьянского хозяйства, я хотел добыть себе только самые необходимые средства для жизни и, главным образом, иметь достаточно свободного времени, чтобы усиленно заняться самообразованием и писательским трудом. Я очень желал, чтобы не люди, а земля, солнце и дождь дали мне возможность учиться, анализировать и писать, совершенно независимо от людей и каких-либо организаций. Ни один царский университет, ни одно государст венное или частное учреждение не могли дать мне подобной свободы.

Это было ПЕРВОЙ причиной, которая толкала меня к занятию сельским хозяйством.

ВТОРЫМ мощным побуждением, который роднил меня с землёй, был глубокий, наследуемый от предков инстинкт земледельца. Родители моего отца были небогатыми, но хорошими земледельцами в Шампани (Франция). Землю я любил всем своим сердцем. Таинство земли, питающее человечество, тайна мощнейшей, неизмеримой производительной способности растительного и животного царства, умнейший симбиоз, эта взаимопомощь людей в работе с этим царством глубоко волновали меня.

Была ещё и ТРЕТЬЯ причина, из-за которой я тянулся к земле. По сравнению с городами, на селе героически трудились, производя всё необходимое, лучшие представители человечества. Ежедневно этот основной слой жителей нашей планеты производит пищу и средства существования для себя и своих паразитов и эксплуататоров. Толстой открыл мне, что личное участие в тяжёлой работе есть основной долг любого честного человека. Уклонение от него означает - жить за счёт воровства. И я со всей страстью и энергией юности посвятил себя работе на земле!...

Участок земли, который теперь должен был меня кормить, по глупому и преступному обычаю буржуазных правителей, был подарен какому-то генералу за его военные героические деяния. Он, как и все подобные владельцы, оставил землю необработанной, ожидая, что явится новый владелец, а земля станет дороже. Наследники генерала продолжили эту тактику. И вот теперь, когда мне понадобилось купить у них два гектара пахотной и несельскохозяйственной земли, они потребовали с меня такую сумму, что за неё можно было построить хорошую виллу! И я должен был принять условия и влезть в долги, чтобы иметь возможность заплатить наследникам генерала.

небольшую горку. Все низкие плоские части участка были чрезвычайно плодородными и уже успели зарасти смешанным лесом.

Хозяйствование моё началось с укорачивания высоких дубов, ясеней и ольховых деревьев. Из подходящих брёвен был сооружён глинобитный домик с погребом и большим стойлом для скота. Затем, освобождая квадрат за квадратом, продавая древесину, я платил мой долг и начал выращивать на чернозёмной целине арбузы, которым позавидовали бы даже Олимпийские боги. Ещё я выращивал пшеницу высотой по плечи, различные овощи и кормовые травы.

Природа подобна достойной женщине. Чтобы всецело понять и оценить её, нужно долго прожить с ней в совершенно интимной близости. Каждый уголок поля, сада и огорода для того, кто способен видеть его, имеют свою невыразимую привлекательную красоту. Хорошо и грамотно обрабатываемый семейный участок кормит работника лучше, чем служба на капиталистическом предприятии. Моя связь с землёй стала здесь ещё ближе и задушевнее, чем в "Кикети". Эта земля была исключительно плодородной. Благодаря отдыхающим, приезжавшим сюда летом, продажа молока, овощей, мёда была гарантирована. Теперь я мог очень легко увеличить своё хозяйство, копить деньги и покупать земельные участки и дома. Но меня интересовало другое. Я зарабатывал только на самое необходимое мне для жизни, и всё своё свободное время посвящал интеллектуальной работе. Я непрерывно учился, читал, много писал Толстому. Я пробовал сотрудничать с интересным, достойным, честным издательством "Посредник", которое было основано Толстым с единст венной целью - просвещать массы. Но тогдашняя царская цензура неизбежно ставила препоны на моем пути. Первое из написанных мной эссе "А. И. Герцен и революция" было погублено цензурой. Живя в Ясной Поляне, делал много выписок из полного собрания сочинений Герцена, изданных в Женеве и категорически запрещённых в России. Толстой несколько раз упоминал эту мою работу, т. к. намеревался откорректировать её. Так, мало помалу, достиг я того, к чему стремился. "Потом своим добывал я хлеб свой". Других средств существования у меня не было. Доход мой был несколько меньше, чем у крестьянина того времени, и поэтому в скромности своего образа жизни я продвинулся даже несколько дальше, чем Мастер. В конце концов я достиг таких экстремальных жизненных условий, к которым Толстой так долго и болезненно стремился.

Но..., как ни хотелось, чтобы всё было иначе, реальность оказалась гораздо менее впечатляющей, чем мечты! Для умственных занятий времени оставалось слишком мало, да и то - нерегулярно. Заботы о хозяйстве внезапно и жестоко разрушили начавшуюся интеллектуальную работу, и надолго. Всё это было болезненно. Но, если - честно, всё это было чисто личное, и я стоически переносил неизбежность сложившейся ситуации.

Однако уже начинало проявляться нечто ещё более плохое, не частного но общего, принципиального характера. Принцип "личного неучастия во зле мира", один из краеугольных камней этой доктрины, становился невыполнимым. Молоко, мёд, овощи я продавал богатым неработающим отдыхающим, бесполезным людям, и за счет этих денег жил сам. Где же здесь "неучастие"?! Неужели и эта надежда стала напрасной?.. "Тщетность повсюду и страдания духа?!"

Я избрал для себя лучшую форму существования, какую только можно было вообразить, и моя жизнь, практически, была нормальной и приятной. Она давала мне полное философское и эстетическое наслаждение. Но морального успокоения и удовлетворения она принести не могла. Эту-то неудовлетворенность жизнью и заметил Толстой. Он писал мне в ответ.

Спасибо вам, дорогой Лебрен, что вы написали мне еще и это хорошее письмо. Я всегда думаю о вас с любовью. Эти ваши два огорчения я очень переживаю. Хорошо было бы без них, но и с ними жить можно. Всё образуется. Вы знаете что именно -- ая и вечная, но не выдающаяся и не для избранных, а такая как у всех.

Привет матери. Наши вспоминают о вас и любят. И я тоже.

2-го ноября

Спасибо вам, дорогой Лебрен, что время от времени вы пишете мне о себе. Вы должны чувствовать, что я люблю вас больше чем близких, и только потому, что вы делаете всё это. И это хорошо. Не печальтесь, дорогой друг, не меняйте образа жизни. Если жизнь такова, что ею можно не стыдиться (как моя), то не надо желать и искать чего-то другого, кроме как более напряжённой и интересной работы. Она спасает даже в такой жизни, как моя. В вас она усилит возможность возгордиться, но вы на это не способны.

Я здоров, как может быть здоров старик, плохо проживший свою жизнь. Я занимаюсь "Кругом чтения для детей" и веду уроки с детьми.

Я братски целую вас и Картушина, если он у вас. Мой привет матери. Все наши помнят и любят вас.

Пётр Картушин, богатый казак, отдавший всё своё состояние на издание запрещённых книг Л. Н. Толстого. В 1914 он был мобилизован как санитар, но на фронте покончил с собой, выстрелив в себя из солдатской винтовки. 

Наполовину сельский, наполовину курортный приморский городок, в котором мы жили, вызывал совершенно особенный интерес. Он был особенным во всей тогдашней России. Без преувеличения я могу сказать, что, если бы несчастные правители народов были бы способны видеть и учиться, этот малоизвестный городок мог бы научить их многим очень важным делам.

Ещё задолго до меня, возле Геленджика поселилось несколько образованных последователей Толстого: ветеринар, хирург, учитель... К ним присоединилось некоторое количество прогрессивных сектантов, обрабатывающих землю, и несколько наёмных рабочих. Они попытались создать на труднодоступных, но исключительно плодородных, склонах близлежащих гор и холмов коммунистическую сельскохозяйственную колонию. В этих горах, на которые очень трудно было взобраться, их привлекала удивительно богатая земля, которую они могли арендовать у правительства почти за бесценок. С другой стороны, отдалённость и труднодоступность места спасала их от преследования полиции и церковников. Через несколько лет от коммуны осталось лишь несколько одиночек - крестьян по происхождению. Но моральное и воспитательное влияние самоотверженных идеалистов на местных жителей было огромно.

Эти толстовцы были одновременно и последователями известного американского социолога Генри Джорджа. Они хорошо понимали всю социальную важность таких трудовых доходов, которые экономисты называли земельной рентой. Поэтому, когда сельскохозяйственная коммуна ограничила площадь под городскую застройку 300 гектарами земли, а крестьяне начали продавать свои участки, предназначенные под застройку, отдыхающим, образованные люди убедили сельский сход обложить налогом не строения, а только голый земельный участок, но налог не одинаковый, а в зависимости от ценности земельного участка.

В действительности же эта система американского социолога упрощена на старый китайский манер. Квартальчики в 500 квадратных сажен - кв. м. - были разделены на три категории в зависимости от расположения относительно центра города, расстояния от берега моря и главных улиц. Владельцы должны были платить в год 5; 7,5 и 10 рублей независимо от наличия строений на участке. (Дневной заработок обычного хорошего рабочего в то время составлял один рубль).

Цементная фабрика, построенная на этом участке, облагалась налогом по этой же системе. Компания платила несколько копеек за квадратный метр поверхности земли и за один кубометр минерала, из которого получали цемент (этот минерал называется мергель, мергель.

Результаты были самые блестящие. Геленджикская коммуна покрывала из этого налога ежегодные расходы в 3000 рублей, которые во всей России подушно взимались с каждой семьи. Коммуна построила две красивые школы, здание мэрии, большую церковь, наняла охрану и учителей.

Всего лишь часть земельной ренты с 300 гектаров этого маленького городка и несколько десятков гектаров земель, на которых залегал мергель, оказалось достаточным для покрытия всех этих расходов! И этот налог уплачивался добровольно и незаметно до самой Октябрьской революции (1917 г.)...  

Группы и колонии идеалистов по всей стране создавались и распадались непрерывно. Одна такая большая земледельческая колония просуществовала более тридцати лет, до наступления радикальных реформ.

Колонии распадались, и большая часть бывших колонистов, в прошлом горожан, снова возвращалась в города. Но самое способное самоотверженное меньшинство оставалось при земле тем или иным способом объединялось с землепашцами. Таким образом, в те времена, когда я здесь поселился, в этих местах жили около тридцати семей, связанных дружбой и общими идеями.

Тайком от царской полиции мы часто собирались вместе, особенно в зимние вечера. Я много читал крестьянам. Все запрещённые произведения, которые я получал из Ясной, сразу же переписывались и распространялись. Кроме того, мы немного изучали историю и читали основные произведения Виктора Гюго, Энкмана-Шатриана и прекрасные избранные произведения, издаваемые "Посредником". Сектанты пели свои псалмы. Всем я нравился. Я писал Толстому, что с этой стороны жизнь для меня весьма приятна. Ответы Мастера были очаровательны, как цветы.

Спасибо, дорогой дружок, за письмо. Только меня немного пугает, что вам так хорошо. И как бы ни было вам сейчас хорошо, позаботьтесь, однако, в душе о возможном дне, сохраняйте в себе духовный уголок, чтобы по Эпиктету⁽¹⁶⁾ было куда укрыться для поддержки в случае гибели того, что сегодня вас радует. Но отношения ваши с окружающими сегодня -- прекрасные. Цените и берегите их больше всего.

Я вас помню и люблю

Сам я совершенно занят уроками с детьми. Одноя правлю "Евангелие" и "Цикл чтения для детей". Я недоволен тем, что получается, но, однако, не теряю надежды.

Братски, отечески целую вас. Привет матери. О, я очень беспокоюсь о членах Одесской коммуны. Это ужасно, когда люди разочаровываются в самом святом. Чтобы этого не случилось, нужно чтобы всегда происходила внутренняя духовная работа, а без неё всё,

Колония одесситов, на которую был намёк в письме, состояла, примерно, из пятнадцати горожан различных профессий: техники, почтовые служащие, банковские работники, мужчины, женщины, дети. Они объединились, чтобы обрабатывать землю и совместно вести хозяйство. Как обычно, через несколько месяцев они друг с другом перессорились, и возделывать участок остались только двое или трое.

Однажды в газетах появилось странное известие о пожаре в Ясной Поляне. Обеспокоенный, я телеграфировал Марии Львовне и написал отцу (Льву Николаевичу Толстому, примеч. переводчика). Он тотчас ответил.

Я не горел, дорогой мой друг, и как всегда, был рад получить ваше письмо. Но я болею гриппом и очень ослаб, настолько, что в течение трех недель ничего не мог делать. Сейчас я немного ожил (на короткое время).

За этот период столько писем, что сегодня я писал, писал и не смог закончить всё. Однако я не захотел оставить ваше письмо без ответа. Хотя и не скажу сам ничего особенного, но я вас люблю, и на душе у меня очень хорошо. Если я ещё проживу в таком же состоянии, как сейчас, я не сделаю всей той радующей меня работы, желал бы сделать, но из которой не сумею выполнить и сотой части.

Целую вас. Мое почтение и наилучшие пожелания матери.

Хотел дописать ещё несколько слов, дорогой Lebrun, но письмо уже отправил. А потому вкладываю эту записку в посылку (с моей рукописью о Герцене).

Я хочу сказать вам, чтобы в, что ваша жизнь не согласуется с вашей программой. Главное дело -- это очистить себя от всей телесной унаследованной грязи, и это возможно и необходимо сделать при любых внешних обстоятельствах. И это единственное, в чём мы нуждаемся. Внешние проявления жизни должны быть только следствием этой нашей самопросветительской работы. Не удовлетворяет и смущает нас только то, что внутренняя работа по самоусовершенствованию вся в , но приведение в порядок внешней стороны нашей жизни связано с последствиями организации жизни других людей, а поэтому кажется нам самой важной.

Именно это я и хотел сказать вам. Только тогда имеют право жаловаться на плохие стороны нашей жизни, когда мы соберём все свои силы к внутренней работе, и как только мы приложим все наши силы, внешняя сторона жизни сообразуется по нашим желаниям, а то что не сообразуется, перестанет нас волновать.

Владимир Григорьевич Чертков был бесконечно преданным Толстому и букве его учения и, одновременно, самым деятельным из его единомышленников. Он был очень богат, но его мать, бывшая фрейлина императрицы, не отдала, предназначавшееся ему в наследство, большое фамильное имение в Херсонской губернии. Ежегодно она давала сыну только впечатляющую сумму, около 9000 золотых рублей, которые получала как плату за сдаваемые в наём 1000 гектаров плодороднейшего чернозёма. Если бы сын-идеалист стал обладателем этого имения, он сразу же отдал бы его местным селянам. Эти деньги Черткова со служили огромную службу: с их помощью распространялись запрещенные произведения Толстого. Когда царское правительство начало прижимать издательство "Посредник", Чертков с несколькими друзьями был выслан за границу. Там он сразу же по примеру Герцена основал в Англии издательство "Свободный разговор" под девизом, который незадолго до того был запрещён в России: "Не в силе Бог, а в правде". Там он регулярно, в течение многих лет издавал все запрещённые вещи Мыслителя и успешно, неутомимо распространял их по всему миру. Кроме того, чтобы сохранить подлинники рукописей и автографы, он построил "стальную комнату" - вечную железобетонную подземную келью. В ней также хранились интересные материалы о преследовании многочисленных различных национальных сект.

Во время одного из моих визитов Чертков предложил мне должность в этом своём предприятии. В принципе, я принял предложение. Работа здесь была дальнейшим распространением голоса Мыслителя... Это воспламенило меня. Но вскоре стало очевидным, что только находясь в Азии, я по французским законам освобождался от воинской службы в капиталистической армии. В противном случае, я потерял бы своё французское гражданство. Эти соображения заставили меня отказаться от предложения Черткова. Я решил остаться землепашцем и сохранить возможность путешествовать по миру. Это был важный и решающий момент в моей жизни. По обыкновению я написал обо всём этом Мастеру. Ответила его дочь Мария. Отец добавил только несколько слов.

Дорогой Виктор Анатольевич, очень сожалеем, что Вы не можете поехать к Черткову. Вы были бы ему весьма , и сами бы изучили английский язык. Но что же делать? Против рогатины не пойдёшь.

Что я могу рассказать Вам о Ясной? Все живы-здоровы. Но я начну с самого начала. Старик чувствует себя хорошо, много работает. Но несколько дней назад, когда Юлия Ивановна спросила, где его работа, он шутливо ответил, что "послал ее к чёртовой матери". Но на следующий день она оттуда вернулась, и Саша ее сейчас печатает. Это работа "Послесловие к статье "О сущности русской революции". Сегодня Саша уезжает в Москву на занятия по музыке и захватит с собой статью. Отец ездит верхом и много гуляет. Я сижу возле Юлии и пишу. Он только что вернулся с верховой прогулки и беседует с Сашей о статье. А вот пошёл спать.

Мама уже совсем выздоровела и мечтает о концертзаграницу. Таня с детьми живёт в том же самом доме, как и прежде. Мы вынуждены пока ещё оставаться здесь, т. к. дороги развезло, грязища непроходимая. Юлия снова начала много рисовать. Она делает большие занавески, чтобы продать их в Москве. Девочки заняты своими делами, много смеются, гуляют, однажды целый час пели. Андрей (сын) живёт как обычно, только сейчас ему некого пощекотать, а потому он не так весел, как прежде.

Душан (доктор Маковский) каждый вечер греет свои ноги, а потом идет к нам со своими "Нотными тетрадями", которые проверяет и исправляет вместе с моим мужем. Так что, как видите, всё в точности, как и прежде.

Вас мы вспоминаем всеГеленджике. Все шлют вам большой привет. Я уступаю место, папа хочет сделать приписку в письме.

Я сожалею и нет, дорогой Лебрен. что вы пока не попали к Черткову. Как всегда, я с радостью прочёл ваше письмо. Пишите чаще. Мне очень вас недостаёт. Несмотря на вашу молодость, вы очень близки мне, и потому судьба ваша, разумеется, не физическое, а духовное состояние очень меня интересует.

Геленджик как и всякий "джик", а в какое другое место вы хотели бы, всегда ли вы имеете то хорошее, чтобы в каких бы ни было условиях, и чем труднее, тем лучше. Или там,

Целую вас. Привет матери.

Мало помалу моя переписка с Мастером оживилась.

Спасибо вам, дорогой Лебрен, что вы не забываете меня. Наша дружба всегда радует меня. Радует меня и бодрит тон вашего письма.

Я живу по-прежнему и помню и люблю вас, так же и все наши. Передайте привет матери.

Любящий вас

7-го октября 1906

Я всегда рад получить ваше письмо, дорогой Лебрен, рад потому, что люблю вас. Когда получу вашу статью (о Герцене), я строго просмотрю её и напишу вам.

Привет матери.

2-го декабря 1907

Только что получил, дорогой Лебрен, ваше хорошее, хорошее длинное письмо и надеюсь ответить подробно. А это пишу, чтобы вы знали, что я получил, и что я всё больше и больше люблю вас.

11-го декабря 1907

Я хотел написать вам длинное письмо в ответ на ваше большое письмо, дорогой мои друг Lebrun, но нет времени. Я только повторю то, ше душевное состояние хорошее. Особенно хороша ваша покорность. Не теряйте этого ценного основного для всего качества.

Сейчас я получил еще одно ваше письмо с дополнениями к Герцену. Душан напишет вам об остальных делах. Мои замечания и черкания совершенно не важны. Я едва начал всерьёз собирать материал, но нет времени, и я бросил. Возможно, я займусь этим при правке текста.

Пока прощайте. Целую вас. Привет матери.

1907, 15-го декабря. 

Неожиданно газеты принесли известие, что секретарь Толстого арестован и выслан на север. Н. Гусева пригласили как секретаря после моего отъезда в Геленджик. Гусев заменил меня. Зарплату он получал от Черткова. Гусев стал первым оплачиваемым секретарём великого писателя. Работу эту он выполнял очень хорошо. Благодаря владению стенографией, благодаря тому, что он был самоотверженно преданным единомышленником Толстого, его работа была исключительно полезна старому Мыслителю. Пока дочь Александра, доктор Маковский и Гусев жили в Ясной, я был совершенно спокоен за моего любимого Учителя. Арест Гусева очень обеспокоил меня. Я тотчас написал Толстому и предложил без промедления приехать и заменить Гусева.

Вся удивительно деликатная душа Л. Толстого отразилась в его ответном письме.

Ясная Поляна. 1909.V. 12.

Я очень не отвечал на ваше, не только духовно близкое и, как всегда, очень умное, но также сердечное и доброе письмо, что даже не знаю как оправдаться перед вами. Ну, виноват я. Простите меня. Это случилось главным образом потому, как думал, что я уже ответил.

Что ваше самопожертвование будет принято, об этом не стоит даже говорить. Саша со своей подругой хорошо выполняют работу по переписке и приведению в порядок моего старческого труда за день. Всё, что я мог сказать, я уже скастолько -- сколько знал и мог, а сейчас всё так безнадежно, что те люди, на чьих головах и сердцах можно по вашему выражению, колья тесать, должны пошевелиться и сделать хотя бы один шаг, чтобы выйти из положения в котором они сами себя держат, для защиты которого они ложно используют весь свой , что и так ясно, как день, и кажется уже совершенно напрасным занятием.

Кое-что написанное мною о праве и науке уже переведено и напечатано. Когда оно появится, я вышлю вам.

Несмотря на моё отвращение к тому, чтобы впускать , -- как говаривал Раскин, -- в одно ухо мира, чтобы она, эта правда, безо последствий тотчас вылетала из другого уха, - я, тем не менее, чувствую себя , и мало помалу, как могу, делаю своё дело, не скажу -- самоусовершенствования, но удаляю из себя плохое. Это у меня не только большой интерес, но и радость, и мою жизнь важной деятельностью, которую человек может всегда, даже за минуту до собственной смерти. Того же и вам желаю и себе давать советы.

Привет от меня вашей жене. Познакомьте меня с ней. Что она за ? Привет матери.

Очень любящий вас.

Будучи очень сентиментальным, Л. Толстой всегда болезненно страдал, когда из-за его произведений преследовали других. Он писал письма и призывы, прося министров и царя наказывать только его, так как только он один является источником того, что правительству кажется преступлением. Так случилось и теперь. Он написал длинное обличительное и увещевательное письмо начальнику полиции, который арестовал Гусева. Это так сильно огорчило меня, что я, ещё молодой и неопытный, горячо решил посоветовать старому Мастеру оставаться спокойным, совершенно спокойным "даже если нас всех повесят". И писать не подобные письма, а произведения важные и обладающие вечными ценностями. Мастер ответил:

рые советы и за ваше письмо. То, что я так долго не отвечал, не означает, что я не обрадовался вашему письму. Я rekrudescencia (увеличение) моей дружбы к вам, но лишь то, что я очень занят, воодушевлён работой и стар и слаб; я чувствую приближение конца моим силам. Доказательством тому -- то, что я начал это письмо позавчера, и лишь сейчас, 10-го, закончил.

он даст вам силы исполнить ваши желания в супружестве. Вся жизнь -- это только приближение к идеалу, и хорошо, если она не принижает наши идеалы, но иногда ползком, иногда отклоняясь в сторону, направляет все наши силы, чтобы приблизиться к ним.

В свободные минуты пишите ваше длинное письмо, - письмо не , но и ко всем близким вам по духу людям. Себе самому я, вообще-то, не советую писать (но пока я не могу себя сдержать). Однако вас я не отговариваю, так как вы один из тех, кто мыслит самостоятельно.

Целую вас. Привет матери и жене.

"Длинное письмо", на которое намекал Толстой, так до сих пор и осталось ненаписанным. "Свободные минуты", которыми я располагал, были слишком коротки. А надо было сказать так много. Приобретенный опыт, новые знания были очень важны. Я заметил, что время бежало, а написать большое письмо я не мог. И тогда я решил послать Мастеру короткое письмо. Кажется, это было первое такое короткое письмо за десять лет нашей переписки. Ответ не заставил себя ждать.

Спасибо, дорогой Лебрен, даже за очень короткое письмо. Вы один из тех людей, с которыми моя связь так сильна. Но она не направлена непосредственно от меня к вам, но через Бога. Казалось бы, очень далёкий путь, но -- нет, это путь самый близкий и самый прочный: не по шнуру, а по лучам.

Ну, ведь вы поймёте.

Когда люди сообщают мне о своём желании писать, я чаще всего советую им сдерживать себя. Но вам я советую не сдерживать себя, но и не спешить. "Tout vient a celui qui sait " ("Всё сообразуется в своё время у того, кто умеет ждать"; французская пословица). У вас есть и будет что сказать, и у вас есть способность себя выразить.

ваше безосновательно потому, что вы выражаете удовлетворённость с духовной стороны, а затем жалуееудовлетворенность с материальной практической стороны вашей жизни, которая не в насти, а потому не должна была бы вызывать наше неодобрение и неудовлетворённость, если духовная -- стоит

Я очень рад за вас, что, как я вижу, вы живёте одними интересами с вашей женой. Это очень хорошо. Передайте письмо я получил будучи больным. Болела печень. Потому и столь полезным вышло это письмо.

Целую вас. Что случилось со статьёй о Герцене?

12-го октября 1909 г.

До сих пор я не могу простить себе своей огромной вины, в связи с этим письмом. Это письмо, последнее письмо Льва Толстого, осталось без ответа!.. Много, очень много друзей и респондентов было у меня, и, насколько я помню, переписка всегда прерывалась после моего письма. Единственно Толстой, очень деликатный, столь любезный и любимый должен был остаться без ответа!.. Почему теперь, перечитывая эти пожелтевшие листочки, я не могу себя простить?! Действительно, в жизни случается непоправимое...

Тогда, в юношеском рвении, я нуждался в таком активном общении, хотел столько рассказать Мастеру! Это всё не могло быть выражено в одном письме, а написать подробно в условиях напряжённой работы, которую я выполнял, чтобы обеспечить свою жизнь, было невозможно. Новые горизонты, которые открывались передо мной в этой новой ситуации самостоятельного ведения крестьянского хозяйства, были ещё неопределенны, приводили меня в замешательство. Мне ещё долгие годы надо было учиться и практиковаться, чтобы достигнуть совершенства. Но в то время я только лишь мучился, берясь за перо и бросая письмо неоконченным... Толстой был стар. Ему оставалось жить лишь один год! Но я этого не замечал. Я напряженно жил тогда с ним в мире одних и тех же идей, одних и тех же забот и целей. А пока что в напряжённой работе дни и недели проходили так быстро, как будто перелистывались страницы книги.

Такова была слепота наполненной жизнью юности. Кроме того, в Ясной Поляне, в семье самого мыслителя начинались события, которые основательно нарушили моё спокойствие.

16. Эпиктет (50--138) - древнегреческий философ, представитель никопольской школы стоицизма. Л. Н. Толстой здесь намекает на доктрину Эпиктета: "Не явления и предметы окружающего мира делают нас несчастными, а наши мысли, желания и представления об окружающем нас мире. Следовательно, мы сами творцы своей судьбы и счастья", /примеч. переводчикаПримеч. переводчика/.