h) Пример "погружения" героя в сумеречное состояние, сопровождающееся приступом психической ауры и экстазом, когда появляется "откровение" с богоискательским содержанием
Для иллюстрации этих форм "погружения" см. главу 6 в 1-й части этой работы, где мы указывали на эти приступы психической ауры с подобными богоискателъскими "озарениями" его героев. Почти у всех главных героев его больших романов имеются эти переживания (Пьер Безухое, князь Андрей, Левин и друг. ).
Так как эти "озарения" имеют автобиографическое значение для понимания его религиозного переворота, то здесь же для нас возникает вопрос, как мы можем объяснить генез душевного переворота Толстого, давший в результате после длительного богоискательства утверждение мистики и веры в бога.
На это нам сам Толстой отвечает, что генез его богоискательства и мистического утверждения бога не есть результат философской концепции, а результат патологических переживаний, результат патологического настроения.
В "Исповеди" он говорит нам (глава XIV): "Я говорю, что это искание бога было не рассуждение, но чувство, потому что это искательство не из моего хода мыслей - оно было даже прямо противоположно им, - но оно вытекало из сердца. Это было чувство страха, сиротливости, одиночества среди всего чужого и надежда на чью то помощь (разрядка наша)... Это есть результат тех патологических приступов страха эпилептоида, о котором была речь выше. Этот патологический страх, как эквивалент припадка, может, как мы видели выше также в психике эпилептоида, - переключиться в патологический экстаз, в эпилептическую ауру, которая дает то чувство патологического "блаженства" и "озарения", которое сопровождается эпилептоидным "откровением божьим". Вот в это "откровение" и уверовал Толстой "сердцем".
"Душевное расстройство (говорит Толстой в "Анне Карениной") все усиливалось и дошло до такой степени, что он уже перестал бороться с ним, он вдруг почувствовал, что то, что он считал душевным расстройством, было, напротив, блаженное состояние души, давшее ему вдруг новое, никогда неиспытанное счастье" (разрядка наша), т. е. мистическое разрешение его богоискательства в смысле утверждения его веры.
Вот здесь то в этих словах и кроется вся разгадка его переворота - патологический генез его веры и мистики.
Изменившееся настроение его психики в сторону отлива возбуждения и переключение их под влиянием патологических факторов в состояние "смирения" тем более способствовало восприниманию этой ауры за "откровение божие", "за счастье".
"Исповеди", где отмечается подготовительный процесс этих колебаний.
"Не два, не три раза, а десятки, сотни раз приходил я в эти положения то радости и оживления, то опять отчаяния и сознания невозможности жизни. "Помню, это было раннею весной, я один был в лесу, прислушиваясь к звукам леса. Я прислушивался и думал все об одном, как я постоянно думал все об одном и том же эта последние три года. Я опять искал бога.
"Хорошо, нет никакого бога - говорил я себе - нет такого, который бы был не мое представление, но действительность такая же, как вся моя жизнь, - нет такого. И ничто, никакие чудеса не могут доказать такого, потому что чудеса будут мое представление да еще неразумное.
"Но понятие мое о боге, о том. которого я ищу? - спрашивал я себя.
Понятие то откуда взялось?". И опять при этой мысли во мне поднялись радостные волны жизни. Все вокруг меня ожило, получило смысл. Но радость моя продолжалась недолго. Ум продолжал свою работу.
"Понятие бога - не бог, - сказал я себе. - Понятие есть то, что происходит во мне, понятие о боге есть то, что я могу возбудить и могу не возбудить в себе. Это не то, чего я ищу. Я ищу того, без чего бы не могла быть жизнь". И опять все стало умирать вокруг меня и во мне, и мне опять захотелось убить себя.
умирания и оживления. Я вспомнил, что я жил только тогда, когда верил в бога. Как было прежде, так и теперь: стоит мне знать о боге, и я оживу; стоит забывать, не верить в него, .
Что же такое эти оживления и умирания? Ведь я не живу, когда теряю веру в существование бога, ведь я бы уж давно убил себя, если б у меня не было смутной надежды найти его. Ведь я живу, истинно живу только тогда, когда чувствую его и ищу его. Так, чего же я ищу еще? - вскрикнул во мне голос. Так вот он.
Живи, отыскивая бога и тогда не будет жизни без бога. И сильнее чем когда-нибудь все осветилось во мне и вокруг меня, и свет этот уже не покидал меня" (разрядка наша в этой цитате).
"Исповеди" и не знаем о патологических переживаниях Толстого, то оно совершенно непонятно для здравого смысла реально мыслящего читателя. Но нам делается понятным это место, когда мы знакомы с его специфическими переживаниями эпилептоида. Толстой несомненно эти патологические переживания маскировал (сознательно пли бессознательно) обычными "житейскими" формами изложения. Но все-таки эти отрывки остаются мистически туманными и чужды здравому смыслу. Только с помощью психопатологических комментарий они делаются понятными и расшифрованными. Посмотрим, что хотел сказать Толстой в этом отрывке. "... Сотни раз (говорит он) я приходил в эти положения радости и оживления, то опять отчаяния и сознания невозможности жизни"... т. е. много раз он подвергался приступам патологического страха смерти и доходил до отчаяния, до невозможности жить; много раз, с другой стороны, он впадал в экстаз "радости" и иногда поднимались "радостные волны жизни", появлялись озарения ауры и тогда: "все ожило, получило смысл". Но радость моя продолжалась недолго, это были только моменты "озарения" в состоянии эпилептоидного возбуждения. Тогда только "понятие бога" казалось положительно разрешенным. Этого он не мог не заметить, поэтому он вскоре приходит к заключению: "... понятие бога - не бог...,... понятие есть то, что происходит во мне, понятие о боге есть то, что я могу возбудить и могу не возбудить в себе". Иначе говоря: просто зависит от его патологических приступов возбуждения, которые отчасти зависят от него самого (если он спокоен этих приступов не бывает; если он возбуждается - эти приступы появляются).
"Это не то, чего я ищу" - разочаровывается он наконец, и здравый смысл подсказывает ему, что в патологических переживаниях искать утверждения бога есть абсурд.
Между тем, приступы болезни продолжались и пали еще тяжелее, приступы страха смерти стали сопровождаться галлюцинациями. Он продолжал "умирать" (как он выражается), эти приступы доводят его до желания окончательно покончить с собой.
"спасения" и начинается окончательный переворот в сторону мистики и таким образом взвешивая доводы за и против бога, он однажды делает новый вывод (с помощью которого отчаявшийся эпилептоид готов себя обмануть, лишь бы была хоть какая-нибудь соломинка для "спасения"). "... Тут я оглянулся... я напомнил себе эти сотни раз происходившие во мне умирания и оживления. Я вспомнил, что я жил только тогда, когда верил в бога (т. е. когда были приступы ауры, во время болезни). Как было прежде так и теперь: стоит мне знать о боге и я оживу; стоит забыть, не верить в него, и я умираю"... Иначе говоря: когда есть экстаз, возбуждение, аура - он "живет" - знает бога"; нет экстаза, а есть приступы страха смерти - он "умирает".
Что же такое эти оживления и умирания? "Ведь я не живу, когда теряю веру в существование бога, ведь я бы уж давно убил себя, если б у меня не было смутной надежды найти его. Ведь я живу, истинно живу только тогда, когда чувствую его и ищу его". Так чего же я ищу еще? - вскрикнул во мне голос", и тут, невидимому, "голос" - слуховая галлюцинация - решает все дело и он восторженно вскрикивает: "Так вот он. Он - то, без чего нельзя жить. Знать бога и жить - одно и то же. Бог есть жизнь. Т. е. бог есть та "жизнь" и та галлюцинация, которая явилась у него в состоянии ауры и подкрепила его в сомнении: - "Живи, отыскивай бога и тогда не будет жизни без бога", - говорит ему голос галлюцинации. "И сильнее чем когда-нибудь все осветилось во мне и вокруг меня... " и патологическая аура взяла верх над здравым смыслом...
Однажды Толстой высказал ценное признание, которое также подтверждает наше положение о патологическом генезе его религиозного переворота. В воспоминаниях В. А. Абрикосова мы читаем:
"... Лев Николаевич заинтересовался болезнью моей жены и разговор перешел на ту тему, что болезнь может сыграть хорошую роль в жизни человека. Лев Николаевич высказал свое мнение, что болезнь, отрывая человека от светской жизни, полной суеты, помогает ему сосредоточиться, разобраться в своей душе и оглянуться на свою жизнь. Сознаются ошибки, появляются новые запросы, пробуждаются более возвышенные и идеальные стремления и болезнь приводит иногда не только к совершенствованию, но и к перерождению человека. (Разрядка наша). В. А. Абрикосов. Воспоминания его встречи с Толстым в 1885 г. (цитир. по Н. Н. Апостолову "Живой Толстой", 1926 г. ).
"что болезнь приводит иногда не только к совершенствованию, но и к перерождению человека" есть несомненно результат его личного опыта, а потому имеет ценнейшее значение для эвропатологического понимания душевного переворота Толстого и вообще всей его личности. Не переживши лично и не убедившись в справедливости сказанного Толстой не мог бы утверждать такое положение, которое для обывателя звучит парадоксом.
Между прочим, в "Записках сумасшедшего" после описания приступа "Арзамасской тоски" в Москве, у Толстого прорывается такая фраза:
"... Жена требовала, чтоб я лечился. Она говорила, что .
Отсюда следует, что даже для близких ему людей бросалась в глаза патология его религиозных переживаний и религиозного переворота.