Царство Божие внутри вас (заключение, страница 3)

Но может ли человек сделать это усилие?

По существующей и необходимой для лицемерия теории человек не свободен и не может изменить своей жизни.

"Человек не может изменить своей жизни потому, что он не свободен; не свободен же он потому, что все поступки его обусловлены предшествующими причинами. И что бы ни делал человек, существуют всегда те или другие причины, по которым человек совершил те или другие поступки, и потому человек не может быть свободен и изменить сам свою жизнь", говорят защитники метафизики лицемерия. И они были бы совершенно правы, если бы человек был существо бессознательное и неподвижное по отношению истины, т.е., раз познав истину, всегда бы оставался на одной и той же степени познания ее. Но человек - существо сознательное и познающее всё большую и большую степень истины, и потому, если человек и не свободен в совершении тех или других поступков, потому что для каждого поступка существует причина, - сами причины этих поступков, заключающиеся для сознательного человека в том, что он признает ту или другую истину достаточной причиной

Так что человек, не свободный в совершении тех или других поступков, свободен в том, на основании чего совершаются поступки. Вроде того как машинист на паровозе, не свободный в том, чтобы изменить уже совершившееся или совершающееся движение паровоза, свободен в том, чтобы вперед определить его будущие движения.

Что бы ни делал сознательный человек, он поступает так, а не иначе, только потому, что он или теперь признает, что истина в том, что должно поступать так, как он поступает, или потому, что он когда-то прежде признал это, теперь же только по инерции, по привычке поступает так, как он это признал должным прежде.

В том ли другом случае причиной его поступка было не известное явление, а признание известного положения истиной, и вследствие того признание того или другого явления достаточной причиной поступка.

Ест ли человек или воздерживается от пищи, работает или отдыхает, бежит опасности или подвергается ей, если он сознательный человек, он поступает так, как поступает, только потому, что теперь считает это должным, разумным; считает, что истина состоит в том, чтобы поступать так, а не иначе, или уже давно прежде считал это.

Признание же известной истины или непризнание ее зависит не от внешних, а всех внешних, казалось бы, выгодных условиях для признания истины один человек не признает ее, и, напротив, другой при всех самых невыгодных к тому условиях без всяких видимых причин признает ее. Как это и сказано в Евангелии: "и никто не придет ко мне, если отец не привлечет его к себе" (Иоан. VI, 44), т.е. что признание истины, составляющее причину всех явлений жизни человеческой, не зависит от внешних явлений, а от каких-то внутренних свойств человека, не подлежащих его наблюдению.

И потому человек, не свободный в своих поступках, всегда чувствует себя свободным в том, что служит причиной его поступков, - в признании или непризнании истины. И чувствует себя свободным не только независимо от внешних, происходящих вне его событий, но даже и от своих поступков.

Так, человек, совершив под влиянием страсти поступок, противный сознанной истине, остается все-таки свободным в признании или непризнании ее, т.е. может, не признавая истину, считать свой поступок необходимым и оправдывать себя в совершении его, и может, признавая истину, считать свой поступок дурным и осуждать себя в нем.

Так, игрок или пьяница, не выдержавший соблазна и подпавший своей страсти, остается все-таки свободным признавать игру и пьянство или злом, или безразличной забавой. В первом случае он, если и не тотчас избавляется от истину; во втором же он усиливает свою страсть и лишает себя всякой возможности освобождения.

Точно так же и человек, не выдержавший жара и, не спасши своего товарища, выбежавший из горящего дома, остается свободным (признавая истину о том, что человек с опасностью своей жизни должен служить чужим жизням) считать свой поступок дурным и потому осуждать себя за него; или (не признавая эту истину) считать свой поступок естественным, необходимым и оправдывать себя в нем. В первом случае - в том, когда он признает истину, несмотря на свое отступление от нее, он готовит себе целый ряд неизбежно имеющих вытечь из такого признания самоотверженных поступков; во втором случае готовит целый ряд противоположных первым эгоистических поступков.

Не то чтобы человек был свободен всегда признавать или не признавать всякую истину. Есть истины, давно уже признанные или самим человеком, или переданные ему воспитанием, преданием и приняты им на веру, следование которым стало для него привычкой, второй природой, и есть истины, только неясно, невдалеке представляющиеся ему. Человек одинаково несвободен в непризнании первых и в признании вторых. Но есть третий род истин, таких, которые не стали еще для человека бессознательным мотивом деятельности, но вместе с тем уже с такою ясностью открылись ему, что он не может обойти их и По отношению этих-то истин и проявляется свобода человека.

Всякий человек в своей жизни находился по отношению к истине в положении путника, идущего в темноте при свете впереди двигающегося фонаря: он не видит того, что еще не освещено фонарем, не видит и того, что он прошел и что закрылось уже темнотою, и не властен изменить своего отношения ни к тому, ни к другому; но он видит, на каком бы месте пути он ни стоял, то, что освещено фонарем, и всегда властен выбрать ту ли другую сторону дороги, по которой движется.

Для каждого человека есть всегда истины, невидимые ему, не открывшиеся его умственному взору, есть другие истины, уже пережитые, забытые и усвоенные им, и есть известные истины, при свете его разума восставшие перед ним и требующие своего признания. И вот в признании или непризнании этих-то истин и проявляется то, что мы сознаем своей свободой.

Вся трудность и кажущаяся неразрешимость вопроса о свободе человека происходит от того, что люди, решающие этот вопрос, представляют себе человека неподвижным по отношению истины.

Человек несомненно несвободен, если мы представим себе его неподвижным, если мы забудем, что жизнь человека и человечества есть только постоянное движение от темноты к свету, от низшей степени истины к высшей, от истины более смешанной с заблуждениями к истине, более освобожденной от них.

же не был бы свободен и даже не имел бы понятия о свободе, если бы вся истина, долженствующая руководить его в жизни, раз навсегда, во всей чистоте своей, без примеси заблуждений была бы открыта ему.

Но человек не неподвижен относительно истины, а постоянно, по мере движения своего в жизни, каждый отдельный человек, так же как и всё человечество, познает всё большую и большую степень истины и всё больше и больше освобождается от заблуждений. И потому люди всегда находятся в трояком отношении к истине: одни истины так уже усвоены ими, что стали бессознательными причинами поступков, другие только начинают открываться им, и третьи, хотя и не усвоены еще ими, до такой степени ясности открыты им, что они неизбежно так или иначе должны отнестись к ним, должны признать или не признать их.

И вот в признании или непризнании этих-то истин и свободен человек.

Свобода человека не в том, что он может независимо от хода жизни и уже существующих и влияющих на него причин совершать произвольные поступки, а в том, что он может, признавая открывшуюся ему истину и исповедуя ее, сделаться свободным и радостным делателем вечного и бесконечного дела, совершаемого богом или жизнью мира, и может, и не признавая эту истину, сделаться рабом ее и быть насильно и мучительно влекомым туда, куда он не

Истина не только указывает путь жизни человеческой, но открывает тот единственный путь, по которому может идти жизнь человеческая. И потому все люди неизбежно, свободно или несвободно пойдут по пути истины: одни - сами собою, совершая предназначенное им дело жизни, другие -невольно подчиняясь закону жизни. Свобода человека в этом выборе.

Такая свобода, в таких узких пределах, кажется людям столь ничтожною, что они не замечают ее; одни (детерминисты) считают эту долю свободы столь малою, что вовсе не признают ее; другие, защитники полной свободы, имея в виду свою воображаемую свободу, пренебрегают этой кажущейся им ничтожной степенью свободы. Свобода, заключенная между пределами незнания истины и признания известной степени ее, кажется людям не свободою, тем более, что, хочет или не хочет человек признать открывшуюся ему истину, он неизбежно будет принужден к исполнению ее в жизни.

Лошадь, запряженная вместе с другими в воз, не свободна не идти впереди воза. И если она не везет, воз будет бить ее по ногам, и она пойдет туда же, куда пойдет воз, и будет невольно везти его. Но, несмотря на эту ограниченную свободу, она свободна сама везти воз или быть влекомой им. То же и с человеком.

Велика ли, не велика ли эта свобода в сравнении с той фантастической существует, и свобода эта есть свобода, и в этой свободе заключается благо, доступное человеку.

И мало того, что свобода эта дает благо людям, она же есть и единственное средство совершения того дела, которое делается жизнью мира.

По учению Христа человек, который видит смысл жизни в той области, в которой она несвободна, в области последствий, т.е. поступков, не имеет истинной жизни. Истинную жизнь, по христианскому учению, имеет только тот, кто перенес свою жизнь в ту область, в которой она свободна, - в область причин, т.е. познания и признания открывающейся истины, исповедания ее, и потому неизбежно следующего, - как воз за лошадью, исполнения ее.

Полагая жизнь свою в делах плотских, человек делает те дела, которые всегда находятся в зависимости от пространственных и временных, вне его находящихся причин. Он сам даже ничего не делает, ему только кажется, что делает он, но в действительности творятся все те дела, которые ему кажется, что он делает, через него высшею силою, и он не творец жизни, а раб ее; полагая же жизнь свою в признании и исповедании открывающейся ему истины, он, соединяясь с источником всеобщей жизни, совершает дела уже не личные, частные, зависящие от условий пространства и времени, но дела, не имеющие причины и сами составляющие причины всего остального и имеющие бесконечное,

Пренебрегая сущностью истинной жизни, состоящей в признании и исповедании истины, и напрягая свои усилия для улучшения своей жизни на внешние поступки, люди языческого жизнепонимания подобны людям на пароходе, которые бы для того, чтобы дойти до цели, заглушали бы паровик, мешающий им разместить гребцов, и в бурю старались бы вместо того, чтобы идти готовым уже паром и винтом, грести не достающими до воды веслами.

Царство божие усилием берется, и только делающие усилие восхищают его, - и это-то усилие отречения от изменений внешних условий для признания и исповедания истины и есть то усилие, которым берется царство божие и которое должно и может быть сделано в наше время.

Стоит людям только понять это: перестать заботиться о делах внешних и общих, в которых они не свободны, а только одну сотую той энергии, которую они употребляют на внешние дела, употребить на то, в чем они свободны, на признание и исповедание той истины, которая стоит перед ними, на освобождение себя и людей от лжи и лицемерия, скрывавших истину, для того, чтобы без усилий и борьбы тотчас же разрушился тот ложный строй жизни, который мучает людей и угрожает им еще худшими бедствиями, и осуществилось бы то царство божие или хоть та первая ступень его, к которой уже готовы люди по своему сознанию.

жидкость мгновенно перешла в кристаллы, так может быть , теперь достаточно самого малого усилия для того, чтобы открытая уже людям истина охватила сотни, тысячи, миллионы людей, - установилась бы соответствующее сознание, общественное мнение, и вследствие установления его изменился бы весь строй существующей жизни. И сделать это усилие зависит от нас.

Только бы каждый из нас постарался понять и признать ту христианскую истину, которая в самых разнообразных видах со всех сторон окружает нас и просится нам в душу; только бы мы перестали лгать и притворяться, что мы не видим эту истину или желаем исполнять ее, но только не в том, чего она прежде всего требует от нас; только бы мы признали эту истину, которая зовет нас, и смело исповедывали ее, и мы тотчас же увидали бы, что сотни, тысячи, миллионы людей находятся в том же положении, как и мы, так же, как ими, видят истину и так же, как и мы, только ждут от других признания ее.

Только бы перестали люди лицемерить, и они тотчас же увидали бы, что тот жестокий строй жизни, который один связывает их и представляется им чем-то твердым, необходимым и священным, от бога установленным, уже весь колеблется и держится только той ложью лицемерия, которой мы вместе с подобными нам поддерживаем его.

Но если это так, если справедливо, что от нас зависит разрушить того, что мы поставим на его место? Что будет с миром, если уничтожится существующий порядок вещей?

"Что будет там, за стенами оставляемого нами мира?" (1)

Страх берет - пустота, ширина, воля... Как идти, не зная куда, как терять, не видя приобретения!..

"Если бы Колумб так рассуждал, он никогда не снялся бы с якоря. Сумасшествие ехать по океану, не зная дороги, по океану, по которому никто не ездил, плыть в страну, существование которой - вопрос. Этим сумасшествием он открыл новый мир. Конечно, если бы народы переезжали от одного готового hotel garni в другой, еще лучший, - было бы легче, да беда в том, что некому заготовлять новых квартир. В будущем хуже, нежели в океане - ничего нет, - оно будет таким, каким его сделают обстоятельства и люди.

"Если вы довольны старым миром, старайтесь его сохранить, он очень хил и надолго его не станет; но если вам невыносимо жить в вечном раздоре убеждений с жизнью, думать одно и делать другое, выходите из-под выбеленных средневековых сводов на свой страх. Я очень знаю, что это не легко. Шутка ли расстаться со всем, к чему человек привык со дня рождения, с чем вместе рос и вырос. Люди готовы на страшные жертвы, но не на те, которые от них требует новая жизнь. Готовы ли они

пожертвовать современной цивилизацией, образом жизни, религией, принятой условной нравственностью? Готовы ли они лишиться всех плодов, выработанных с такими усилиями, плодов, которыми мы хвастаемся три столетия, лишиться всех удобств и прелестей нашего существования, предпочесть дикую юность образованной дряхлости, сломать свой наследственный замок из одного удовольствия участвовать в закладке нового дома, который построится, без сомнения, гораздо лучше после нас?" (Герцен, т. V, стр. 55).

Так говорил почти полстолетия тому назад русский писатель, своим проницательным умом уже тогда ясно видевший то, что видит теперь уже всякий самый малоразмышляющий человек нашего времени: невозможность продолжения жизни на прежних основах и необходимость установления таких-то новых форм жизни.

С самой простой, низменной, мирской точки зрения уже ясно, что безумно оставаться под сводом не выдерживающего своей тяжести здания и надо выходить из него. И действительно, трудно придумать положение, которое было бы бедственнее того, в котором находится теперь христианский мир с своими вооруженными друг против друга народами, с своими постоянно неудержимо возрастающими для поддержания всё растущих этих вооружений податями, со всё разгорающейся ненавистью рабочего сословия к богатому, с висящим надо всеми рано или поздно оборваться.

Едва ли какая-либо революция может быть бедственнее для большой массы народа постоянно существующего порядка или скорее беспорядка нашей жизни с своими обычными жертвами неестественной работы, нищеты, пьянства, разврата и со всеми ужасами предстоящей войны, имеющей поглотить в один год больше жертв, чем все революции нынешнего столетия.

Что будет с нами, со всем человечеством, если каждый из нас исполнит то, что требует от него бог через вложенную в него совесть? Не будет ли беды оттого, что, находясь весь во власти хозяина, я в устроенном и руководимом им заведении исполню то, что он мне велит делать, но что мне, не знающему конечных целей хозяина, кажется странным?

Но даже не этот вопрос "что будет?" тревожит людей, когда они медлят исполнить волю хозяина, их тревожит вопрос, как жить без тех привычных нам условий нашей жизни, которые мы называем наукой, искусством, цивилизацией, культурой. Мы чувствуем для себя лично всю тяжесть настоящей жизни, мы видим и то, что порядок жизни этой, если будет продолжаться, неизбежно погубит нас, но вместе с тем мы хотим, чтобы условия этой нашей жизни, выросшие из нее: наши науки, искусства, цивилизации, культуры при изменении нашей жизни остались бы целы. Вроде того, как если бы человек, живущий в старом доме, дом этот вот-вот завалится, согласился бы на перестройку его только с тем, чтобы не выходить из него: условие, равняющееся отказу от перестройки дома. "А что, как я выйду из дома, лишусь на время всех удобств, а новый дом не построится или построится иначе и в нем не будет того, к чему я привык?"

Но ведь когда есть материал, есть строители, то все вероятия за то, что новый дом построится лучше прежнего, а вместе с тем есть не только вероятие, но несомненность того, что старый дом завалится и задавит тех, которые останутся в нем. Удержатся ли прежние, привычные условия жизни, уничтожатся ли они, возникнут ли совсем новые, лучшие, нужно неизбежно выходить из старых, ставших невозможными и губительными, условий нашей жизни и идти навстречу будущего.

"Исчезнут науки, искусства, цивилизации, культуры!"

Да ведь всё это суть только различные проявления истины - предстоящее же изменение совершается только во имя приближения к истине и осуществления ее. Так как же могут исчезнуть проявления истины вследствие осуществления ее? Они будут иные, лучшие и высшие, но никак не уничтожатся. Уничтожится в них то, что было ложно: то же, что было от истины, то только более процветет и усилится.

Одумайтесь, люди, и веруйте в Евангелие, в учение о благе. Если не погибли те, которых задавила башня Силоамская, как погибли миллионы и миллионы людей, убивавших и убитых, казнивших и казненных, мучащих и мучимых, и как глупо погиб тот человек, засыпавший житницы и сбиравшийся долго жить и умерший в ту же ночь, с которой он хотел начинать жизнь. "Одумайтесь, люди, и веруйте в Евангелие", - говорил Христос 1800 лет тому назад и говорит еще с большей убедительностью теперь, - предсказанною им и совершившеюся теперь бедственностью и неразумностью нашей жизни, дошедшей теперь до последних пределов бедственности и неразумия.

Ведь теперь, после стольких веков тщетных стараний языческим устройством насилия обеспечить нашу жизнь, казалось бы, не может не быть очевидным для всякого, что все направленные к этой цели усилия вносят только новые опасности в жизнь и личную и общественную, но никак не обеспечивают ее.

Ведь, как бы мы ни назывались, какие бы мы ни надевали на себя наряды, чем бы и при каких священниках ни мазали себя, сколько бы ни имели миллионов, сколько бы охраны ни стояло по нашему пути, сколько бы полицейских ни ограждали наше богатство, сколько бы мы ни казнили так называемых злодеев-революционеров и анархистов, какие бы мы сами ни совершали подвиги, какие бы ни основывали государства и ни воздвигали крепости и башни от Вавилонской до Эйфелевой, - перед всеми нами всегда стоят два неотвратимые могущая постигнуть каждого из нас, и 2) непрочность всех совершаемых нами дел, очень быстро, бесследно уничтожающихся. Что бы мы ни делали: основывали государства, строили дворцы и памятники, сочиняли поэмы и песни, - всё это не надолго и всё проходит, не оставляя следа. И потому, как бы мы ни скрывали это от себя, мы не можем не видеть, что смысл жизни нашей не может быть ни в нашем личном плотском существовании, подверженном неотвратимым страданиям и неизбежной смерти, ни в каком-либо мирском учреждении или устройстве.

Кто бы ты ни был, читающий эти строки, подумай о твоем положении и о твоих обязанностях, - не о том положении землевладельца, купца, судьи, императора, президента, министра, священника, солдата, которое временно приписывают тебе люди, и не о тех воображаемых обязанностях, которые на тебя налагают эти положения, а о твоем настоящем, вечном положении существа, по чьей-то воле после целой вечности несуществования вышедшего из бессознательности и всякую минуту по чьей-то воле могущего возвратиться туда, откуда ты вышел. Подумай о твоих обязанностях: не о тех воображаемых обязанностях твоих землевладельца к своему имению, купца к капиталу, императора, министра, чиновника к государству, а о тех настоящих твоих обязанностях, которые вытекают из твоего настоящего положения существа, вызванного к жизни и послал тебя в мир и к которому ты очень скоро вернешься? То ли ты делаешь, что он хочет от тебя? То ли ты делаешь, когда, будучи землевладельцем, фабрикантом, ты отбираешь произведения труда бедных, строя свою жизнь на этом ограблении, или, будучи правителем, судьей, насилуешь, приговариваешь людей к казням, или, будучи военным, готовишься к войнам, воюешь, грабишь, убиваешь?

Ты говоришь, что так устроен мир, что это неизбежно, что ты не по своей воле делаешь это, но принужден к этому. - Но разве это может быть, чтобы в тебя заложено было с такой силой отвращение к страданиям людей, к истязаниям, к убийству их, чтобы в тебя вложена была такая потребность любви к людям и еще более сильная потребность любви от них, чтобы ты ясно видел, что только при признании равенства всех людей, при служении их друг другу возможно осуществление наибольшего блага, доступного людям, чтобы то же самое говорили тебе твое сердце, твой разум, исповедуемая тобой вера, чтобы это самое говорила наука и чтобы, несмотря на это, ты бы был по каким-то очень туманным, сложным рассуждениям принужден делать все прямо противоположное этому; чтобы ты, будучи землевладельцем или капиталистом, должен был на угнетении народа строить всю свою жизнь, или чтобы, будучи императором или президентом, был принужден командовать войсками, т. е. быть чиновником, был принужден насильно отнимать у бедных людей их кровные деньги для того, чтобы пользоваться ими и раздавать их богатым, или, будучи судьей, присяжным, был бы принужден приговаривать заблудших людей к истязаниям и к смерти за то, что им не открыли истины, или - главное, на чем зиждется всё зло мира, - чтобы ты, всякий молодой мужчина, должен был идти в военные и, отрекаясь от своей воли и от всех человеческих чувств, обещаться по воле чуждых тебе людей убивать всех тех, кого они тебе прикажут?

Не может этого быть.

Если и говорят тебе люди, что всё это необходимо для поддержания существующего строя жизни, а что существующий строй с своей нищетой, голодом, тюрьмами, казнями, войсками, войнами необходим для общества, что если бы этот строй нарушился, то наступят худшие бедствия, то ведь это говорят только те, которым выгоден этот строй жизни, все же те, их в 10 раз больше, которые страдают от этого строя жизни, все думают и говорят обратное. И ты сам в глубине души знаешь, что это неправда, что существующий строй жизни отжил свое время и неизбежно должен быть перестроен на новых началах и что потому нет никакой нужды, жертвуя человеческими чувствами, поддерживать его.

Главное же то, что если бы и допустить, что существующий строй необходим, чувства, поддерживать его? Кто тебя приставил нянькой этого разрушающегося строя? Ни общество, ни государство, ни все люди никогда не просили тебя о том, чтобы ты поддерживал этот строй, занимая то место землевладельца, купца, императора, священника, солдата, которое ты занимаешь; и ты знаешь очень хорошо, что ты занял, принял свое положение вовсе не с самоотверженною целью поддерживать необходимый для блага людей порядок жизни, а для себя: для своей корысти, славолюбия, честолюбия, своей лени, трусости. Если бы ты не желал этого положения, ты не делал бы всего того, что постоянно нужно делать, чтобы удерживать твое положение. Попробуй только перестать делать те сложные, жестокие, коварные и подлые дела, которые ты, не переставая, делаешь, чтобы удерживать свое положение, и ты сейчас же лишишься его. Попробуй только перестать, будучи правителем или чиновником, лгать, подличать, участвовать в насилиях, казнях; будучи священником, перестать обманывать; будучи военным, перестать убивать; будучи землевладельцем, фабрикантом, перестать защищать свою собственность судами и насилиями, и ты тотчас лишишься того положения, которое, ты говоришь, навязано тебе и которым ты будто бы тяготишься.

Не может быть того, чтобы человек был поставлен против своей воли в положение, противное его сознанию.

кого-то, а только потому, что ты этого хочешь. И потому, зная, что это положение прямо противно и твоему сердцу, и твоему разуму, и твоей вере, и даже науке, в которую ты веришь, нельзя не задуматься над вопросом о том, то ли ты делаешь, что тебе должно делать, если остаешься в этом положении и, главное, стараешься оправдать его?

Ведь можно было бы рисковать ошибиться, если бы ты имел время увидать и поправить свою ошибку и если бы то, во имя чего ты так рискуешь, имело бы какую-нибудь важность. Но когда ты знаешь наверное, что ты всякую секунду можешь исчезнуть без малейшей возможности ни для себя, ни для тех, кого ты вовлечешь в свою ошибку, поправить ее, и знаешь, кроме того, что, что бы ты ни сделал во внешнем устройстве мира, все это очень скоро и так же наверно, как и ты сам, исчезнет, не оставив следа, то очевидно, что не из-за чего тебе рисковать такой страшной ошибкой.

Ведь это так просто и ясно, если бы только мы лицемерием не затемняли себе несомненно открытую нам истину.

"Делись тем, что у тебя есть, с другими, не собирай богатств, не величайся, не грабь, не мучай, не убивай никого, не делай другому того, чего не хочешь, чтобы тебе делали", - сказано не 1800, а 5000 лет тому назад, и сомнения в истине этого закона не могло бы быть, если бы не было лицемерия: это всегда нужно делать и что тот, кто не делает этого, делает дурно.

Но ты говоришь, что есть еще общее благо, для которого можно и должно отступить от этих правил: для общего блага можно убивать, истязать, грабить. Лучше погибнуть одному человеку, чем всему народу, говоришь ты, как Каиафа, и подписываешь одному, и другому, и третьему человеку смертный приговор, заряжаешь ружье на этого долженствующего для блага общего погибнуть человека, сажаешь его в тюрьму, отбираешь у него его имущество. Ты говоришь, что ты делаешь эти жестокие дела потому, что ты чувствуешь себя человеком общества, государства, обязанным служить ему и исполнять его законы, землевладельцем, судьей, императором, военным. Но ведь, кроме твоей принадлежности к известному государству и вытекающих из того обязанностей, у тебя есть еще принадлежность к бесконечной жизни мира и к богу и вытекающие из этой принадлежности обязанности.

И как твои обязанности, вытекающие из твоей принадлежности к известной семье, обществу, всегда подчиняются высшим обязанностям, вытекающим из принадлежности к государству, так и твои обязанности, вытекающие из твоей принадлежности к государству, необходимо должны быть подчинены обязанностям, вытекающим из твоей принадлежности к жизни мира, к богу.

И как неразумно было бы срубить телеграфные столбы для того, чтобы потому что это нарушит законы, соблюдающие благо государства, точно так же неразумно, для того чтобы обеспечить государство и увеличить благосостояние его, истязать, казнить, убить человека, потому что это нарушает несомненные законы, соблюдающие благо мира.

Обязанности твои, вытекающие из твоей принадлежности к государству, не могут не быть подчинены высшей вечной обязанности, вытекающей из твоей принадлежности к бесконечной жизни мира или к богу, и не могут противоречить им, как это и сказали 1800 лет тому назад ученики Христа (Деян. Ап. IV, 19): "Судите, справедливо ли слушать вас более, чем бога" и (V, 29): "Должно повиноваться больше богу, нежели человекам".

Тебя уверяют, что для того, чтобы не нарушился вчера устроенный несколькими людьми в известном уголке мира постоянно изменяющийся порядок, ты должен совершать поступки истязаний, мучений, убийств отдельных людей, нарушающие верный, установленный богом или разумом неизменный порядок мира. Разве может это быть?

И потому не можешь ты не задуматься над твоим положением землевладельца, купца, судьи, императора, президента, министра, священника, солдата, связанным с угнетениями, насилиями, обманами, истязаниями и убийствами, и не признать незаконности их.

землю бедным, если капиталист, сейчас бы отдал свои деньги, фабрику рабочим, если царь, министр, служащий, судья, генерал, то чтобы ты тотчас отказался от своего выгодного положения, если солдат (т.е. занимаешь то положение, на котором стоят все насилия), то, несмотря на все опасности отказа в повиновении, тотчас бы отказался от своего положения.

Если ты сделаешь это, ты сделаешь самое лучшее, но может случиться - и самое вероятное - то, что ты не в силах будешь сделать этого: у тебя связи, семья, подчиненные, начальники, ты можешь быть под таким сильным влиянием соблазнов, что будешь не в силах сделать это, - но признать истину истиной и не лгать ты всегда можешь. Не утверждать того, что ты остаешься землевладельцем, фабрикантом, купцом, художником, писателем потому, что это полезно для людей, что ты служишь губернатором, прокурором, царем не потому, что тебе это приятно, привычно, а для блага людей; что ты продолжаешь быть солдатом не потому, что боишься наказания, а потому, что считаешь войско необходимым для обеспечения жизни людей; не лгать так перед собой и людьми ты всегда можешь, и не только можешь, но и должен, потому что в этом одном, в освобождении себя от лжи и исповедании истины состоит единственное благо твоей жизни.

И стоит тебе сделать только это и само собой неизбежно изменится и твое

Одно, только одно дело, в котором ты свободен и всемогущ, дано тебе в жизни, все остальные вне твоей власти. Дело это в том, чтобы познавать истину и исповедовать ее.

И вдруг, оттого что такие же, как и ты, жалкие, заблудшие люди уверили тебя, что ты солдат, император, землевладелец, богач, священник, генерал, - ты начинаешь делать очевидно, несомненно противное твоему разуму и сердцу зло: начинаешь истязать, грабить, убивать людей, строить свою жизнь на страдания их, и главное, - вместо того, чтобы исполнять единственное дело твоей жизни - признавать и исповедовать известную тебе истину, - ты, делая этим прямо противоположное тому единственному делу, к которому ты призван.

И в каких условиях ты делаешь это? Ты, всякую минуту могущий умереть, подписываешь смертный приговор, объявляешь войну, идешь на войну, судишь, верящих тебе людей тому, что это так и должно быть и что в этом обязанность людей, рискуя тем, что в тот самый момент, как ты сделал это, залетит в тебя бактерия или пуля, и ты захрипишь и умрешь и навеки лишишься возможности исправить, изменить то зло, которое ты сделал другим и, главное, себе, то одно, что ты несомненно должен был сделать.

Ведь, как это ни просто, и как ни старо, и как бы мы ни одуряли себя лицемерием и вытекающим из него самовнушением, ничто не может разрушить несомненности той простой и ясной истины, что никакие внешние усилия не страданиями и кончающейся еще более неотвратимой смертью, могущей наступить для каждого из нас всякую минуту, и что потому жизнь наша не может иметь никакого другого смысла, как только исполнение всякую минуту того, что хочет от нас сила, пославшая нас в жизнь и давшая нам в этой жизни одного

И потому сила эта не может хотеть от нас того, что неразумно и невозможно: устроения нашей временной плотской жизни, жизни общества или государства. Сила эта требует от нас того, что одно несомненно, и разумно, и возможно: служения царствию божию, т.е. содействия установлению наибольшего единения нам истины и исповедания ее, того самого, что одно всегда в нашей власти.

"Ищите царствия божия и правды его, а остальное приложится вам". Единственный смысл жизни человека состоит в служении миру содействием установлению царства божия. Служение же это может совершиться только через

"И не придет царствие божие приметным образом и не скажут: вот оно здесь или вот оно там. Ибо вот: царствие божие внутрь вас есть".

Встреча с поездом, везшим солдат для усмирения голодающих крестьян. Повод, по которому они ехали. Как исполняются решения высшей власти в случаях непокорности крестьян. Орловское дело, как образчик дел истязаний и убийств, производимых для утверждения прав богатых. Все преимущества богатых основываются на таких же насилиях.

таких дел. Они делают эти дела потому, что дела эти необходимы для поддержания существующего порядка, поддерживать же существующий порядок есть, по их мнению, обязанность каждого. На чем основана уверенность в необходимости и неизменности существующего порядка. Для высших классов уверенность эта основывается на выгодности для них существующего порядка. Но что заставляет верить в неизменность существующего порядка людей низших классов, не имеющих от него никакой выгоды и своими руками делающих для поддержания этого порядка противные совести дела? Происходит это оттого, что низшие классы обманываются высшими как в необходимости существующего порядка, так и в законности необходимых для поддержания его насилий. Обман общий. Обман частный - военный. Рекрутский набор.

Как допускают люди признание законности убийства рядом с проповедью нравственности и существование в своей среде военной организации и насилия, постоянно угрожающей безопасности общества? Допускают это только высшие, для которых такая организация выгодна, так как поддерживает их исключительное положение. Допускают это высшие и исполняют это низшие, несмотря на сознание безнравственности дел насилия, еще и потому, что благодаря государственному устройству нравственная ответственность за такие дела разлагается на большое число участников и каждый считает ответственным другого, а не себя. Кроме того, потеря сознания нравственной ответственности происходит и вследствие обмана неравенства людей и происходящего из этого опьянения - для высших - власти, а для низших - подобострастия. Состояние этих людей, совершающих противные совести дела, подобно состоянию загипнотизированных, действующих под влиянием внушения людей. Чем отличается подчинение государственному внушению от подчинения вышестоящим по сознанию людям и общественному мнению. Существующий порядок, вытекающий из отжитого общественного мнения и противоречащий уже существующему новому общественному мнению, поддерживается только благодаря усыплению совести, производимому самовнушением высших классов и гипнотизацией низших высшими. Совесть или разумное сознание этих людей может проснуться, и бывают случаи, когда она просыпается, и потому нельзя сказать, сделают ли эти люди то, зачем выехали. Всё зависит от степени сознания незаконности дел насилия, и сознание это может проснуться непосредственно в самих людях или посредственно - воздействием проснувшихся людей.

Всё зависит от силы сознания каждым отдельным человеком христианской истины. Но передовые люди нашего времени не считают нужным уяснение христианской истины и исповедание ее, а для улучшения жизни человеческой считают достаточным изменение внешних условий жизни в пределах, дозволенных властями. На этой научной теории лицемерия, заменившей лицемерие религиозное, основываются оправдания своего положения людьми богатых классов. Благодаря этому лицемерию они, пользуясь насилием, ложью для своих исключительно выгодных положений, могут притворяться друг перед другом христианами и успокаиваться. Это же лицемерие позволяет людям, проповедующим христианство, участвовать в учреждениях насилия. Никакие внешние улучшения жизни не сделают ее менее бедственною. Бедствия происходят от разъединения, разъединение происходит от следования не истине, а лжам. Единение возможно только в истине. Лицемерие препятствует этому единению, так как, лицемеря, люди скрывают от себя и других ту истину, которую знают. Лицемерие обращает все улучшения жизни во зло. Лицемерие извращает понятие о добре я зле и потому стоит на пути совершенствования людей. Открытые злодеи и преступники делают меньше зла людям, чем те, которые живут узаконенным насилием, прикрываясь лицемерием. Все сознают беззаконность нашей жизни и давно бы изменили ее, если бы она не была прикрыта лицемерием. Но мы, кажется, дошли до пределов лицемерия, и нам нужно сделать только усилие сознания, чтобы, как человеку под кошмаром, проснуться к иной действительности.

Может ли человек сделать это усилие? По существующей теории лицемерия, человек не свободен изменить свою жизнь. Человек не свободен в своих поступках, но он свободен в признании или непризнании известной уже ему истины. Признание истины есть причина поступков. Троякое отношение человека к истинам. Причина кажущейся неразрешимости вопроса о свободе человека. Свобода человека только в признании открывающейся ему истины, иной свободы нет. Признание истины дает свободу и указывает путь, по которому добровольно или невольно должен идти человек. Признание истины и действительной свободы дает человеку возможность быть участником божьего дела и не рабом, а творцом жизни. Стоит только людям сделать усилие отречения от заботы об улучшении внешних условий жизни и все силы употребить на признание и исповедание известной им истины, и тотчас же разрушился бы мучительный существующий строй жизни и наступила бы доступная уже людям ступень царства божия. Для этого только нужно перестать лгать и притворяться. Но что тогда нас ждет впереди? Мучительность вопросов о том, что будет с человечеством, если люди станут исполнять веления своей совести, и как жить без привычных нам условий нашей культурной жизни, устраняется тем соображением, что от осуществления истины ничто истинное и благое не может исчезнуть, а может только освободиться от примеси лжи и усилиться.

Жизнь наша дошла до пределов бедственности и не может быть обеспечена никакими устройствами. Вся наша жизнь и все ее языческие устройства не имеют смысла. То ли мы делаем, признавая за собой положения и обязанности к государству, чего хочет от нас бог? Мы находимся в таком положении не потому, что мир так устроен, что это неизбежно, а потому, что мы этого хотим, что это выгодно некоторым из нас. Всё сознание наше противоречит этому положению и деятельности, и выход из этого тот, чтобы признать христианскую истину: не делать другому того, чего не хочешь, чтобы тебе делали. Как обязанности к себе должны подчиняться обязанностям к людям, так обязанности к людям должны подчиняться обязанностям к богу. Выход из нашего положения в том, чтобы если не сразу отречься от своего положения и прав, то признать свою вину и не оправдывать себя и не лицемерить. Единственный смысл жизни в том, чтобы познавать истину и исповедовать ее, признание же своего государственного положения и деятельности лишает нашу жизнь всякого смысла. Бог хочет от нас, чтобы мы, живя, служили царствию божьему, т. е. устанавливали наибольшее единение всего живущего, возможное только в истине.