ВОСПОМИНАНИЯ
(Записаны дословно по ее рассказу)
Получив письмо от Черткова, я поехала в Публичную библиотеку к В. В. Стасову. Он уже знал о случившемся и перебил меня словами:
— А знаете, кто в Петербурге? Лев Николаевич приехал повидаться с Чертковым, был сейчас в библиотеке, но, не застав меня, пошел к Репину.
Лев Николаевич очень давно не был в Петербурге, не любил его; приехал он с женой и остановился на Фонтанке в доме у Олсуфьевых (дом этот неподалеку от Третьего отделения)1. Лев Николаевич занял комнату, au rez de chaussée2, Софья Андреевна поместилась наверху.
Из Публичной библиотеки я поехала в Гавань к Чертковым, но Толстого у них не было. M-me Черткова просила меня приехать на другой день между четырьмя и восемью часами.
Когда я приехала, Толстой был уже там. В комнате, где сидели, народу было много и было довольно жарко; его окружали люди самые разнообразные: тут были и армяки, и кавалергарды, бывшие товарищи Черткова, и дамы и т. д. Сидели на стульях в два ряда против него, все со вниманием слушали, не перебивая и ловя каждое слово.
Я представляла себе Толстого гораздо выше и крупнее. Из-под нависших бровей блестели, вдумчиво всматриваясь, живые серые глаза, а в старческом шамкающем рте было что-то очень доброе. Ваяла карандаш, хотела попробовать его набросать, но он вскинул на меня глаза, и у меня нехватило смелости продолжать.
Толстой продолжал разговор (начала его я не застала) о сектантстве (Сютаев), о том, какими разнообразными путями попадают его заграничные издания в Россию: одна дама, княгиня Волконская, была за границей, ее слуга купил себе, чтобы почитать что-нибудь, одну из заграничных брошюрок Льва Николаевича, просто как русскую, понятную ему книжку. Княгиня Волконская, возвратившись как-то домой, застала его за этим чтением, спросила, что он читает, и узнав, что Толстого, вознегодовала и посоветовала не только не покупать и не читать таких вещей, а и имеющуюся у него книгу сжечь. Но лакей и не подумал этого сделать, наоборот — купил еще несколько книг Толстого, и так как он укладывал сундуки княгини, то положил их на самое дно, а на них платья3. На таможне, когда вещи осматривали, он заявил: «Старые платья, только подмышники к ним новые пришиты». Так вот какими разными путямя попадают заграничные издания в Россию!..
Небольшое молчание послужило Льву Николаевичу предлогом, сославшись на духоту, встать и перейти в соседнюю комнату. Видимо, ему было неловко всё время говорить, не встречая даже малейшего возражения.
Когда он ушел, Чертков подошел ко мне и спросил:
— А вы, Елизавета Меркурьевна, знакомы с Львом Николаевичем?
И на мой отрицательный ответ он сказал:
— Так пойдемте же, вам надо скорее с ним познакомиться.
Меня усадили рядом с Львом Николаевичем. По другую сторону его сидела M-me Черткова, потом M-me Репина с дочерью4, кн. Голицын5, Меншиков6, Веселитская7
— Ну, для меня он и Немирович-Данченко пара. А моего любимого читаете?
Все очень заинтересовались, кто его «любимый». Называли и Надсона, и Алексея Толстого, но он отрицательно мотает головой. Наконец, я называю Тютчева:
— Да, да, он самый, у него и стих, и мысль. Как мы с Иваном Сергеевичем зачитывались этим маленьким томиком!... А читаете «Записки охотника»? Одна из моих любимых вещей — «Бирюк». Потом старые вещи Островского, — я не говорю о его последних, в них уже это не он... Беда в том, что во всяком искусстве дают много фальшивого, поддельного вместо настоящего, и масса не может этого отличить. То же самое, если бы меня привели в комнату, заваленную кружевами, всё это были бы подделки, более или менее хорошие, и во всей массе находился бы один-другой кусок настоящих валансьен, где же мне его отличить? Так и в искусстве и в литературе. Но здесь у меня есть некоторое понимание: как что настоящее, так оно сейчас захватит, в носу защекочет!...
Репина заявляет:
— Я хочу служить искусству.
Лев Николаевич:
— Надо служить богу. В каждом деле, а особенно в вашем, можно служить богу и дьяволу. Ведь нигде нет этого целования рук, обнимания, нет этих временно и хронически больных, как вокруг актеров.
Я его спросила про Дмоховскую8, сын которой Михайлов играл Акима на сцене Петербургского театра. В Петербурге Лев Николаевич не видел исполнения «Власти тьмы», а в Москве нашел, что у любителей лучше всех был Митрич, а в Малом театре Матрена — Садовская9. Я заметила, что Стрепетова10 играла Матрену слишком злой бабой, — Матрена в своей внешности должна быть слащавой — мягко стелет, жестко спать.
Толстой:
— Однако, как вы тонко понимаете!... Матрена даже не сознает, что она дурно поступает — старается для сынка.
Когда я его спросила: «А как, Лев Николаевич, вы предполагали, что Анютку будет исполнять ребенок или взрослая актриса?» Толстой опять схватился за голову (как при упоминании об Апухтине):
— Ах, это такой ужас — видеть ребенка на сцене, почти то же, как если бы на самом деле ребенка душили или резали!... Когда я писал, я, по правде сказать, не думал, кто будет исполнять эту роль... — «Ткачи» Гауптмана. Нет там той любви, которая бывает только в романах, а перед зрителем живые люди с их страстями, радостями и горем.
— к французской выставке. Толстой сказал, что радуется, что русское искусство не дошло еще до такого упадка, как французское, что нету у нас такого преобладания nu11, как в Салоне12. Он говорил, что когда он ходил по французской выставке, то отмечал карандашом в каталоге nu, и что почти каждая третья картина была изображением голой женщины.
— У Тани есть одна знакомая маленькая девочка, и я раз слышал, как она, перелистывая каталог Salon, болтала: «домик, собачки» и при nudité: «баба моется», «опять баба моется» и т. д. Вот когда я увидел «Дуэль» Репина, так у меня в носу защекотало... Впрочем, — прибавил Лев Николаевич, — может быть, я был в таком настроении. Надо, чтобы всякий в своем деле был понятен и интеллигенции, и простым людям. Вот вы, Елизавета Меркурьевна, в вашем небольшом жанре — силуэтах — достигли этого и понятны тем и другим.
«Репки»13 были выставлены в окнах магазина Аванцо14, то перед ними стояли извозчики и от души хохотали. Такое же удовольствие эти листы доставляли рабочим у Ильина, когда они печатались.
Лев Николаевич приехал в Петербург 8 февраля; на Николаевском мосту его встретили студенты, возвращавшиеся с акта, узнали и радостно окружили. Когда я ему напомнила об этом, он ответил:
— Да как же, ваш Татьянин день15.
— Лев Николаевич, а полиция поминутно телефонировала, нет ли вас в актовом зале?
— Жаль, что не знал этого, — ответил он мне шутливо, — а то бы непременно пошел.
Прощаясь со мной, Лев Николаевич сказал:
— Итак, до завтра, ведь у нас с вами завтра rendez-vous в Публичной библиотеке у Владимира Васильевича.
На другой день в Публичную библиотеку Толстой пришел очень рано, он собирал и просматривал какие-то материалы для своих работ. В зале было много лиц, привлеченных им, но они держались в отдалении, мало-по-малу приближаясь, когда разговор оживлялся. Я показала Льву Николаевичу выбранные мною пословицы; он остановился на следующей: «В лесу бог лесу не уровнял, а в народстве людей».
— «Народство» — это какое-то не русское слово. Вы его у Даля взяли? У него встречаются такие оплошности против языка.
Стасов хотел показать Льву Николаевичу превосходный портрет Екатерины II работы Левицкого.
— Вот нашли кого показывать! Ее я ненавижу, а в рисунке и живописи ничего не понимаю, это уже вы лучше Елизавете Меркурьевне показывайте. Слава Екатерины такая же раздутая, как нынешнего царя-«миротворца» Александра III. Раздувают так, что потомки вообразят и невесть что, когда ровно ничего не было.
Идучи мимо петровских портретов (Лев Николаевич и Петра не особенно долюбливает), когда Стасов ему показывал карикатуры (лубочные картины) на Петра и между ними «Как мыши кота хоронили» и другую, изображающую женщину-чухонку верхом на свинье, дерущуюся с крокодилом, около которого изображен маленький флот (по исследованиям Ровинского16, первая карикатура — на Петра, а вторая — на Петра и Екатерину, которые, когда напивались, то дрались), — Лев Николаевич рассказал, что он видел оклад евангелия, с застежками, крестами, как настоящее евангелие, но пустое внутри: оно представляло футляр-шкатулку для штофов с вином, которое Петр возил с собой в дорогу.
— Прощайте, Елизавета Меркурьевна, гора с горой не сходятся, а людям как не встретиться! Всегда буду рад общению с вами.
Со Стасовым они обнялись.
— А уж с вами, Владимир Васильевич, пожалуй, на том свете только увидимся.
Стасов задорно:
— А вы, Лев Николаевич, уверены, что тот-то свет есть?
Лев Николаевич в ответ только руками развел.
Примечания
Автор воспоминаний — художница Елизавета Меркурьевна Бём, рожд. Эндаурова (1843—1912), иллюстрировавшая ряд народных книжек «Посредника», в том числе и расказы Толстого. Запись печатается по подлиннику из архива В. И. Срезневского, находящегося в фондах Государственного Литературного музея.
7 февраля 1897 г. Толстой приехал в Петербург, чтобы повидаться с уезжавшими в ссылку Чертковым и Бирюковым. 8 февраля он виделся с В. В. Стасовым в Публичной библиотеке. Е. М. Бём рассказывает, что виделась с Толстым на другой день после этого — следовательно, 9 февраля 1897 г.
1 —1907), занимавшего тогда должность начальника императорской главной квартиры.
2 На уровне земли.
3 Толстой рассказывает о своем единомышленнике, крестьянине Тульской губернии, Адриане Петровиче Новикове (1865—1930), служившем лакеем у князя Г. П. Волконского. Новиков написал «Записки лакея, или Правдивая история рабской жизни», небольшие выдержки из которых были опубликованы В. Г. Чертковым в № 17 «Свободного Слова» (за 1905 г.).
4 В. Репина — в то время ученица театральной школы в Петербурге.
5 Какой это был князь Голицын — не установлено.
6
7 Писательница Лидия Ивановна Веселитская (1857—1935), писавшая под псевдонимом В. Микулич.
8 Анастасия Васильевна Дмоховская, рожд. Воронец, мать революционера Льва Адольфовича Дмоховского (умер по дороге на Кару в 1881 г.).
9 Ольга Осиповна Садовская (1850—1919) — драматическая актриса. О ней и об ее исполнении роли Матрены во «Власти тьмы» Толстого см. статью С. Н. Дурылина в книге «Семья Садовских», изд. Всеросийского театралыного общества, М. 1939, стр. 157—212.
10 Пелагея Антоновна Стрепетова (1850—1903) — драматическая актриса, игравшая на Александринской сцене в Петербурге.
11 — нагота.
12 В Париже «Салоном» называется ежегодная выставка новейших произведений искусства.
13 Народная сказка о дедке и репке, с рисунками Е. М. Бём.
14
15 8 февраля — день основания Петербургского университета. В Москве основание университета праздновалось в «Татьянин день», 12 января; отсюда и фраза Толстого «ваш Татьянин день».
16 «Русские народные картинки», 9 томов, 1881 г.