VIII. РАЗГОВОР С СЕСТРОЙ
К нашей молодой компании присоединилась еще Ольга Исленьева. День до обеда (пяти часов) молодежь была предоставлена самой себе. А после обеда затевалась какая-либо общая прогулка, в которой обыкновенно принимали участие и сестра со Львом Николаевичем и часто Сергей Николаевич с сыном Гришей, мальчиком лет 10-ти. Мне на этих пикниках было особенно весело. Я любила верховую езду и это общее приподнятое настроение. Все, что говорилось, казалось кстати, добродушно и придавало оживление, в особенности от присутствия Льва Николаевича, хотя минутами я угадывала, по выражению его лица, что он чем-то бывал недоволен, и я боялась, что это относилось к Анатолю. "Но на днях он говорил, - утешала я себя, - что Анатоль - умный малый и далеко пойдет".
Как-то, на одной из прогулок, когда я была особенно оживлена, Лев Николаевич сказал мне полушутя, полусерьезно:
- Таня, ты что же это опять в большую играешь?
Он, очевидно, не мог отрешиться от мысли, что девочка, катающаяся у него на спине, уже выросла - объяснил он мне впоследствии, когда мы с ним говорили об Анатоле.
Не помню, что я ответила ему, но прекрасно поняла, что он хотел сказать мне этим. Когда он был женихом, как-то вечером у нас были гости, и я, оставшись в гостиной с Сергеем Николаевичем и Тимирязевым, сочла своим долгом занимать их разговором.
Соня пишет про это в своих воспоминаниях: "Естественно, что та неуловимая симпатия, которая соединила меня с Львом Николаевичем, сблизила и наших - сестру мою с его братом.
Симпатия эта проявилась впервые, когда Лев Николаевич был моим женихом и приехал с Сергеем Николаевичем в Москву. Сестре моей не было еще 16-ти лет. Смелая, быстрая, с прекрасным голосом, кокетка и ребенок в то же время, она прельщала всех и в том числе и Сергея Николаевича. Раз вечером, сидя на маленьком диванчике с Сергеем Николаевичем, она безумствовала так грациозно, обмахиваясь веером, как большая, так была мило оживлена, что Сергей Николаевич удивился, почему Лев Николаевич не женится на такой обворожительной девочке, а на мне.
Через пять минут Таня-сестра, свернувшись на этом диванчике, прихрапывая, спала крепким сном, по-детски открыв рот.
"Посмотрите, какая прелесть!" - говорил Сергей Николаевич".
Лев Николаевич, подойдя ко мне, когда я проснулась, сказал:
- Таня, ты что же это? В большую играла, а потом вдруг стала маленькой с открытым ртом!
- А что лучше, быть большой или маленькой? - спросила я.
- Маленькой лучше, - подумав, ответил он. Ухаживание Анатоля, как и мое увлечение, стало всем заметно. Я никогда не умела скрывать своего чувства. Да и не старалась. Я шла в сад, потому что знала, что он пойдет за мной. Когда мне подавали оседланную лошадь, я знала, что именно его сильная рука подсадит меня на седло. Я слушала его льстивые, любовные речи, я верила им, и мне казалось, что только он один, этот блестящий, умный человек, оценил и понял меня. Кроме того, мне льстило то, что он считал меня за большую.
"А. Шостак был один из тех людей, которых часто встречаешь в свете. Он был самоуверен, прост и чужд застенчивости". Он любил женщин и нравился им. Он умел подойти к ним просто, ласково и смело. Он умел внушить им, что сила любви дает права, что любовь есть высшее наслаждение. "Преград для него не существовало. Не бывши добрым, он был добродушен. В денежных делах честен и даже щедр. В обществе он бывал остроумен и блестящ, прекрасно владел языками и слыл за умного малого".
Соня говорила мне:
- Таня, что с тобою? Твое увлечение Анатолем всем заметно. Левочка намедни говорил: "Ах как жаль ее! Он не стоит ее, он опасен для таких девочек".
- Да, да, вы все против него, вы его не любите, я вижу это, - обиженно говорила я. - Он хороший, он любит меня, а вы нападаете на него! - кричала я, чуть не плача.
- Почему же никто не нападал на тебя и на Сашу? Скажи, пожалуйста?
- Потому что... потому что... Я не знаю, почему. Потому что мы не сидели в саду... а вы этого не любите, - торопясь говорила я.
- Да, ты постоянно с ним удаляешься, это все заметили. Намедни Левочка спросил: "А где же Таня?" И ни тебя, ни Анатоля не было с нами, и он покачал только головой и проговорил: "Ах-ай, ай, ай!". Ты посмотри, как Саша изменился с тобой. Он совершенно удалился от тебя, - продолжала Соня.
- Да, это правда. Мне это жаль. Я его очень люблю.
- Что же у вас объяснение с ним было? - спросила Соня.
- Нет, он ни слова не говорил мне и ни в чем не упрекал, и я молчу.
Я заплакала. Этот разговор расстроил меня. Мне стало жаль этого прошлого, жаль любви, полной поэзии, чистой, бессознательной. Я пошла в тетенькину комнату, взяла свой дневник и написала несколько строк:
"Почему он так завладел мной? Когда я с ним, мне и хорошо и страшно. Я боюсь его и не имею сил уйти от него. Он мне ближе всех! Господи, помилуй и спаси меня и спаси их двух!".
Но от чего спасти, и что я хотела бы, я не отдавала себе отчета. Я только чувствовала, что я хоронила свою чистую первую любовь и была одержима чем-то властным, сильным и непонятным мне.
Вошла тетенька Татьяна Александровна и, увидя меня в слезах, с удивлением спросила меня:
- Je ne sais pas pourquoi (Я не знаю почему (фр.)). Мне так тяжело, тетенька, - отвечала я.