XXI. МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ
Афанасий Афанасьевич Фет так определяет медовый месяц двух супругов: "Два невыезжанных вола тянут в гору тяжесть. Один - в одну сторону, другой - в другую, не понимая, что делают".
Несмотря на то, что часть нашей юности мы провели вместе и, казалось бы, знали хорошо друг друга, нам все же пришлось во время медового месяца "тянуть в гору тяжесть". Но это не значит, чтобы привязанность наша друг к другу уменьшалась. Я не хочу этого сказать, но была разность характеров, воспитания, взглядов на жизнь, на людей. В ранней молодости, в особенности мне, разница взглядов не мешала. Мы скользили по ним. Как два оперившиеся птенца, мы радовались любви. Мы беззаботно и бессмысленно предавались ей, в особенности я. Муж всегда был серьезнее меня. А я, испытав уже более серьезное чувство и не найдя в нем счастья, вернулась как бы под защиту, к своей первой, ничем не омраченной, чистой любви, думая пристать к берегу спасенья.
Мы жили первое время очень уединенно. Да к тому же в августе город был пустой. Единственно, кто навещал нас, это Иван Ильич Мечников, тульский прокурор. Он был женат на незаконной дочери князя Черкасского. Красивая и ласковая Настасья Андреевна была несколькими годами старше меня. Я сошлась с ней. У них был единственный сын Илюша, который, казалось, и был единственной связью между родителями, так как отношение мужа к жене, презрительное и холодное, было для меня непонятно и возмущало меня.
Они часто проводили у нас вечера, и я не раз говорила ему неприятности и колкости за жену, за что получала от мужа после их отъезда выговор.
- Таня, - говорил муж, когда мы оставались одни, - я просил тебя оставить Мечникова в покое. Разве можно говорить так резко, как ты: "С вами никто не уживется, у вас такой характер!"
- Да ведь это правда, - воскликнула я.
- Да мало ли что правда, да говорить этого нельзя, да и какое тебе дело? А я слышал, что между ними была большая семейная драма, - продолжал муж, - где она была виновата.
- Бедная Настасья Андреевна, - сказала я. - А все-таки он умный и оригинальный человек, - подумав, сказала я. - Недаром Левочка оценил его, и после длинной беседы с ним - помнишь, когда Мечников ездил с нами в Ясную, - сказал про него: "Умен, очень умен".
Иван Ильич Мечников был человек лет 36 - 38. Прошлое его я не знаю. Кажется, он был правовед. Он умер раньше своей жены и послужил Льву Николаевичу прототипом главного героя в повести "Смерть Ивана Ильича". Жена рассказывала мне впоследствии его предсмертные мысли, разговоры о бесплодности проведенной им жизни, которые я и передала Льву Николаевичу.
Я видела, как в пребывание Мечникова в Ясной Поляне Лев Николаевич прямо впивался в него, почуяв своим художественным чутьем незаурядного человека.
Повесть "Смерть Ивана Ильича" написана была позднее.
Мы ездили иногда в Ясную, куда меня постоянно тянуло. Кроме привычной, несравненной ясенской жизни, меня тянули деревня, простор и красота природы. Я не могла примириться, что часть лета я провожу в Туле, в пыльном городе, в тесной квартире. Мне казалась эта обстановка чем-то душным, мещанским.
Я помню, как муж уехал куда-то на сессию, я была не совсем здорова и осталась в городе. Я затосковала. Вечером, когда уже смерклось, я взяла книгу и села на кушетку, перед зажженной лампой. Полная тишина и безмолвие царили вокруг меня. Только большие часы упорно тикали в столовой, и мне вспомнилась милая старушка Агафья Михайловна и ее рассказ о часах:
"Расстроилась я, матушка, гончая-то любимая графская пропала, послали искать ее. А я-то сижу, жду посланного. Тихо вокруг. А часы-то все время: "Что ты? что ты? кто ты? кто ты?". Ну прямо замучили меня..." - Вот так-то и меня теперь мучают они своим упорным, бессмысленным вопросом, - подумала я с невольной улыбкой.
В дверях показалась Вера Александровна.
- Прикажете чай подавать? - спрашивает она. - Нет, еще рано, - говорю я, - Вера Александровна, посидите со мной.
Она берет скамейку и садится у ног моих. Сесть на стул ей кажется слишком интимным и непочтительным, и я мысленно соглашаюсь с ней.
- Когда же барин приедут? - спрашивает она. Она знает когда, но говорит это, чтобы начать разговор.
- Через два-три дня, он сам не знал. Понемногу у нас завязывается разговор.
- Вера Александровна, сколько времени вы жили у барина в Кошарах? - спрашиваю я.
хорошо помнит. Он военный был, при государе Александре Павловиче служил.
- Да, он флигель-адъютантом был и очень ученый, академик, - сказала я, да подумала: "она ведь не поймет, что я говорю".
- А сколько его бумаг в сундуке осталось, и патреты двух братьев по сю пору в гостиной висят, и жена деда вашего, вот красавица-то была.
- Надо взять их оттуда, - сказала я.
- Зачем взять, когда-нибудь сами поедем, - сказала она.
- А были соседи у Александра Михайловича? - спросила я.
- А как же, были. Из русских господа Прибытковы, а то имение графа Бержинского недалеко от нас было. Уж и именье же, - захлебываясь, говорила Вера Александровна. - Дом, сад, лошади, экипажи с аглицкой упряжью, таких нигде не видела! И такого богатого имения и не найтить здесь.
- А дети были? - спрашиваю я.
- Нет. Вдвоем жили. Да граф-то мало в имении жил, все в разъездах, а зиму - так оба в чужие края уезжали, - болтала Вера Александровна.
- А она хороша собой? - спросила я.
- Видная дама, - желая поделикатнее выразиться, говорила Вера Александровна, - а уж как разоденется, так просто прелесть!
- Почему же вы знаете это? - спросила я, - вы у них "е жили?
- Да их экономка моему Андриану тетка приходится, так мы по большим праздникам бывали у них.
- А Бержинекие бывали в Кошарах? - спрашиваю я, невольно желая слышать то, что боялась услышать.
- Граф приезжал к нам, завтракал у нас.
- А жена его?
- Графиня-то несколько раз верхом приезжали.
- Что же, она слезала с лошади? - почти шепотом спросила я. - "Как нехорошо выспрашивать у горничной. И зачем мне? Я же все знаю", - говорила я себе.
- Они слезали с лошади, в сад ходили, дом осматривали, - с хитрой улыбкой говорила Вера Александровна, конечно, зная про их связь.
Я замолчала.
Сердце мое сильно билось. Мне хотелось плакать, но не от того, что она мне говорила, но от того, что я ей говорила.
- Что это вы, нездоровится вам? - спросила меня Вера Александровна, вероятно, заметив мое расстроенное выражение лица. - Может, в постель ляжете? Прикажете, я вам чаю принесу?
Через два дня вернулся муж, бодрый, веселый, довольный.
- Ты не знаешь моего чувства особенной радости теперь, когда я возвращался домой. Ведь это мы "в первый раз расстались с тобой на три дня. Я уже успел так привыкнуть к тебе, что скучал без тебя. Что же ты делала без меня? - спросил он.
- Я читала, работала, играла Chopin, как всегда, очень плохо, и потом Вера развлекала меня своими рассказами.
- О чем?
- О твоей жизни в Кошарах и о соседях.
Я видела, как при этих словах муж сдвинул брови и пристально поглядел на меня.
- Что же она рассказывала? - спросил он. - Je tn'imagine, се qu'elle a brode la-dessus (Воображаю, что она плела насчет этого (фр.)), - прибавил он.
Водворилось молчание.
- Знаешь, дорогой я так много думал о тебе и разбирал себя, - прервав неловкое молчание, сказал он.
- Ну и что же? к чему привел тебя этот разбор? - спросила я с некоторым неприязненным чувством, привыкшая к его критике. Мы редко думали одинаково, почти никогда не сходились с ним во вкусах и в симпатиях к людям.
- Разбирая себя и, главное, свой взгляд на нашу будущую семейную жизнь, - говорил он, - я вынес впечатление, что я слишком уже боюсь и буду бояться, что кто-нибудь из посторонних не дотронулся бы до моей новой жизни с тобой. Ты молчишь? А я скажу еще, что едва ли моя идея, мой взгляд на нашу жизнь и чувство, созревшее во мне, могут осуществиться при твоем характере.
- Я молчу, потому что не понимаю тебя. Что значит: коснется до нашей жизни?
- Кто? - спросил он и замолчал.
Я видела, что он находится в колебании, высказать или нет свою мысль.
- А Толстые? - тихо, с трудом выговорил он.
- Толстые? - с ужасом повторила я. - Ты говоришь Толстые, а подразумеваешь одного лишь Льва Николаевича. Я знаю это. Влияния Сони ты не можешь бояться, в наших летах мало разницы. Ты боишься влияния Левочки, тогда как ты должен радоваться ему. Я должна благословлять свою судьбу, что она послала мне счастье жить около такого человека. Ведь всю мою юность я провела в Ясной Поляне, всем, что есть во мне хорошего и святого, я только обязана ему, и больше никому. Как я могу жить без них? без Ясной Поляны? без их любви? без его советов? Нет! Нет! этого я никому никогда не отдам! Это моя святая святых, и я никому не позволю коснуться до души моей, - раскрасневшись, волнуясь, говорила я.
"ем это чувство недоброжелательства и духовной ревности к Толстому. Я и раньше замечала это, но старалась заглушать в себе это нелепое подозрение.
Весь этот разговор происходил за вечерним чаем. Чтобы не заплакать при нем, я встала и ушла в спальню.
Через несколько минут он последовал за мной.
- Зачем ты так огорчаешься? - говорил он с грустью, - я не хотел тебя обидеть, пойми и меня. Ведь это чувство у меня невольное. Ну как бы я мог его скрыть от тебя? Это было бы хуже. Я же понимаю, что я не могу разлучить тебя с Толстыми, да я и не хочу этого. Я сам бываю у них и прекрасно вижу, что за человек Лев Николаевич, но я не могу отрешиться от чувства своего, что моя семейная жизнь будет складываться под чужим влиянием.
"Надо жить просто, не сочинять себе жизнь, как ты, потому тогда непременно наткнешься на созданную собой же неприятность. Что значит, что твоя жизнь будет складываться под чужим влиянием? Она будет складываться не под влиянием кого-либо, а по обстоятельствам, так же как и моя. Не хандри и не сомневайся, будем жить спокойно, у нас все впереди для нашего обоюдного счастья. Зачем мы портим его?"