IX.
Разговоръ о безсмертiи души.
Летнiй жаркiй день догораетъ, и на «крокете», то есть на площадке для крокета, на воздухе подле дома, въ тени кленовъ, березъ и дубовъ, идетъ общiй разговоръ.
Двое гостей. Оба Николаи Николаевичи. Одинъ, — «дедушка Ге», какъ все его звали у насъ, художникъ, близкiй другъ отца и всей семьи, другой — Страховъ. Тетя Таня, — Татьяна Андреевна Кузминская, сестра матери, конечно, тоже тутъ, придя изъ своего флигеля сейчасъ после обеда. Своей редкой живостью она служитъ общему оживленiю.
Н. Н. Страховъ, после того, какъ отецъ говорилъ о томъ плохомъ устройстве жизни, какое создали себе люди, — (— Устроили судьбу несчастнаго «народа», — часто повторялъ отецъ въ этихъ случаяхъ. Сегодня онъ тоже прибавилъ эту фразу) такъ вотъ Н. Н. Страховъ тогда сказалъ своимъ скромнымъ, умнымъ голосомъ:
— Люди выдумали себе какой-то адъ после смерти и пугаютъ имъ себя ... Но скажите, разве можно выдумать какой-нибудь худшiй адъ, чеесь, на земле?
Разговоръ зашелъ тогда по поводу осужденiя одного изъ последователей Льва Николаевича на шесть летъ дисциплинарнаго батальона за отказъ отъ военной службы.
— Верно, Левъ Николаевичъ — обратился Страховъ къ отцу, — это, ведь, не адъ, а хуже ада! И думаешь при этомъ: для чего только жилъ и мучился, какъ собака?
— А вотъ, чтобы видеть это, — сказалъ отецъ, — и чтобы мучиться. Это ужъ много.
— Я часто хотелъ бы умереть, — конфузливо засмеялся Страховъ. — Ну, зачемъ я существую? Зачемъ? Глупо и несносно!
И опять онъ мило залился своимъ характернымъ нервнымъ и скромнымъ смехомъ.
— Кто здесь мучится, — сказалъ Ге, — тотъ на томъ свете будетъ радоваться.
— На томъ свете? — засме
— Какъ? Вы, значитъ, не верите въ безсмертiе души? — вдругъ налетела на Страхова «Тетенька», — вы не верите въ загробную жизнь?
— Нетъ, Татьяна Андреевна, не верю! Не верю и ничего, то есть совершенно ничего объ этомъ не знаю.
— А я знаю, — весело вскричалъ дедушка Ге, — я знаю! Я вотъ знаю, что люблю Тетеньку и Льва Николаевича и вотъ Таню и Леву, — и это безсмертно, и это не исчезнетъ никогда!
— Браво, дедушка, — вставила сестра Таня, — и я такъ думаю.
— Да, и я тоже такъ думаю, но я говорю, что не знаю объ этомъ.
Отецъ шевельнулся на своемъ деревянномъ диване и светлые глаза его вдругъ блеснули ярче. Онъ поднялъ свои густыя брови, точно хотелъ говорить. Все взоры обратились на него и ждали, что онъ скажетъ.
Татьяна Андреевна опять подчеркнула ему свой вопросъ.
— А ты, Левочка, ведь веришь въ безсмертiе души? — спросила она пытливо.
— Безсмертiе — это сознанiе, — началъ отецъ, — и все, что входитъ въ него. И любовь, и правда, и совесть, и добро, — все это въ нашей безсмертной душе ... Я вчера гулялъ и думалъ о брате Николае. Очень живо думалъ и спросилъ себя, где же онъ. И тогда ответилъ себе: если я думаю о немъ, значитъ, онъ этимъ самымъ и живъ и существуетъ. Мысль, — та же безсмертная душа потому, что если бы не было мысли, то не было бы ничего.
Все жадно слушали простыя слова отца. Онъ говорилъ спокойно, сидя въ своей обычной позе, скрестивъ ногу на ногу, одну руку положивъ на ручку зеленаго дивана, а другую заткнувъ за поясъ холщевой блузы. На голове у него была белая пикейная фуражка, на ногахъ фланелевые штаны. Вся одежда его съ головы до ногъ была сшита моей матерью и потому, вероятно, казалась всемъ такой доброй, хорошей и красивой. Мать сидела тутъ же въ конце стола, разсеянно слушая. По двумъ сторонамъ ея сидели оба гостя. Подле Ге тетя Таня, потомъ я, а противъ насъ сестра Таня рядомъ съ отцомъ.
— Безсмертiе, то есть вечность души, — продолжалъ онъ вдумчиво, — мне енно; гораздо несомненнее, чемъ весь видимый мiръ, который только наше представленiе ...
— Какъ представленiе? — удивленно перебила Тетенька, щуря одинъ глазъ и подпирая его пальцемъ, что было признакомъ ея глубокаго вниманiя. Этотъ жестъ ея мы называли: «Помнишь про Марью Платоновну?»
— Такъ, представленiе, — серьезно пояснилъ отецъ, — не было бы у насъ зренiя, осязанiя, всехъ нашихъ чувствъ, то ничего бы не было. А вотъ душа ...
— Какъ не было бы? Не можетъ быть! — возмутилась тетя Таня.
— А вотъ наша душа — это не представленiе, — продолжалъ отецъ, не отвечая. — Будемъ ли мы ее сознавать после смерти, — этого я тоже не знаю, какъ и Николай Николаевичъ не знаетъ и никто не знаетъ.
— Значитъ, ты не веришь, что ты, Левочка, будешь жить после смерти? — не успокаивалась Тетенька, — ну а мне только это и нужно знать.
— Тетенька, — закричалъ шутникъ Ге, — вы будете жить! Вечно! Вечно! Я знаю это.
— А правда, ты условился съ братомъ Митенькой явиться одинъ къ другому съ того света — тому, кто изъ васъ раньше умретъ? — опять спросила отца тетя Таня.
— Да, правда. И онъ еще не пришелъ, — грустно отве
— Вотъ видишь! Это и доказываетъ, что никакого личнаго безсмертiя нетъ, — решила Тетенька, какъ будто ей только это и надо было.
— Спроси объ этомъ спиритовъ, тетенька, — сказала сестра Таня, — они тебе того поразскажутъ, что волосы дыбомъ встанутъ. У нихъ души умершихъ являются прямо по заказу.
— «Плоды Просвещенiя!» — засмеялся Ге. — Вотъ чепуха этотъ спиритизмъ, — не переношу его.
— А вы, Софья Андреевна, дорогая, что объ этомъ думаете? — обратился онъ къ моей матери.
— Я думаю тоже, — сказала мама, — что мы ничего не знаемъ. А все таки я верю въ загробную жизнь, хотя о ней и не знаю.
Отецъ вдругъ встрепенулся и все поняли, что ему пришла новая мысль.
— И я не знаю, и никто не знаетъ! Да, — заговорилъ онъ вдругъ более строгимъ и нервнымъ тономъ, — но надо знать свою душу, здесъ! Вотъ что надо! Мне скоро умирать и если я буду жить дурно, то я знаю, что душе моей и здесь и тамъ будетъ дурно. А если хорошо, то и смерть будетъ радостью. Если душа есть, то для нея одной только нужно жить, а не для этой малины и сдобнаго хлеба.
Онъ указалъ на столъ. Лакеи въ это время накрывали чай и принесли два подноса со свеежными хлебами, медомъ и вареньемъ.
— Нетъ, не— завопилъ дедушка Ге, — тутъ вы не правы. И малина и хлебъ это «вкусненькое!» Вкусненькое тоже необходимо для жизни.
Онъ былъ жаденъ ко всему съестному и называлъ вкусное «вкусненькимъ». А этого было въ изобилiи въ гостепрiимной Ясной Поляне.
— Вотъ, Николай Николаевичъ, — обратился Ге къ Страхову, — вы говорите, что на земле адъ, а это разве не рай?
Все засмеялись и разговоръ на этомъ оборвался. Отецъ всталъ.
— Я пойду къ себе— сказалъ онъ, — надо писать письма. Жаль, что сегодня не съ кемъ сыграть въ шахматы.
И онъ пошелъ въ домъ.
— Дедушка, — сказалъ онъ весело, на минуту остановившись на «крокете», — кушайте малину! Я не могу. Машина испортилась!
Дедушка покатился со смеху.
— Сейчасъ, сейчасъ, у меня машина еще работаетъ хорошо, — прокричалъ онъ сквозь мелкiй, добродушный смехъ.
Безъ отца сейчасъ же стало темно и холодно, какъ безъ солнца. Настоящее солнце тоже давно скрылось за лесомъ и стало темно. На столе ечи въ стеклянныхъ колпакахъ. Подали самоваръ и пошли обычные, прозаическiе, житейскiе разговоры. Съ деревни слышалась хороводная песня. Природа вдругъ охватила меня и я, чтобы еще глубже войти въ нее, пошелъ въ темныя липовыя аллеи сада, где такъ резко и густо пахло сладкимъ осыпавшимся липовымъ цветомъ.
е вспоминается одинъ очень странный эпизодъ, происшедшiй съ отцомъ въ последнее лето его жизни. Я былъ тогда въ Ясной Поляне. Въ одинъ изъ теедомъ отецъ после получасового сна только что вышелъ изъ своей комнаты въ залу, подошелъ къ роялю, перелисталъ слегка лежавшiя на немъ кучей газеты, потомъ вдругъ обратился ко мне и спросилъ нервно и испуганно:
— А братъ Митенька где?
— Какой Митенька? — удивился я.
— Да братъ Митенька, онъ сейчасъ былъ тутъ? — сказалъ отецъ и вдругъ виновато опустилъ брови. Только теперь ставлю я этотъ случай въ связи съ темъ, что Митенька обеета.
До сихъ поръ жуткiй вопросъ отца, произнесенный съ такимъ безпокойствомъ и съ такой нервностью, вызываетъ во мне
— А братъ Митенька где?
Можетъ быть, онъ и пришелъ къ нему, какъ обещалъ, за несколько ме
Я свидетельствую, какъ очевидецъ, что виденiе отца было на границе его сна и де«Старосветскихъ Помещиковъ» и смерть Афанасiя Ивановича? Онъ пошелъ погулять въ садъ и вдругъ слышитъ за собой голосъ: «Афанасiй Ивановичъ!» Это Пульхерiя Ивановна звала его за собой.
Гоголь, какъ и весь русскiй народъ, верилъ, что две емъ, какъ снова сойтись, могутъ сообщаться.
А знаете, что въ день и часы смерти отца все три самыя близкiя ему женщины — моя мать, сестра Таня и тетя Маша, сестра отца, слышали шаги за дверями, стуки въ стеее такiе страшные сны, что въ ужасе просыпался. Я виделъ отца измученнаго, истерзаннаго, затоптаннаго въ грязь грубыми руками, въ те самые часы, когда онъ во всяческихъ страданiяхъ умиралъ въ Астапове