VII.
«Дьяволъ» и «Крейцерова Соната».
Пишу эти воспоминанiя по мере того, какъ они приходятъ мне въ голову. Когда-нибудь, можетъ быть, удастся собрать ихъ по годамъ, а пока читатели простятъ мне ихъ разбросанность.
Летъ 17-ти или 18-ти, кончая гимназiю, я началъ учиться на скрипке. Мама для этого пригласила на лето въ Ясную Поляну одного молодого ученика Московской Консерваторiи, съ которымъ я сталъ заниматься. Сначала это былъ Конюсъ, потомъ другой, фамилiи котораго я не помню.
По вечерамъ после обеда скрипача часто просили играть и такъ какъ братъ Сергей хорошо игралъ на фортепiано, то почти каждый день они вдвоемъ играли разныя классическiя вещи.
Изъ нихъ на отца действовала больше всехъ «Крейцерова Соната» Бетховена. Ему было въ это время подъ шестьдесятъ летъ. Въ эту же пору, хотя, если не ошибаюсь, немного раньше «Крейцеровой Сонаты», имъ былъ написанъ и разсказъ «Дьяволъ», тоже о половомъ вопросе. Насколько мало отецъ говорилъ постороннимъ о «Дьяволе», настолько много онъ говорилъ всемъ о «Крейцеровой Сонате» и о ея содержанiи.
«Дьяволъ», какъ известно, изданъ былъ въ числе последнихъ сочиненiй Льва Николаевича. Онъ не хотелъ печатать его при жизни по многимъ семейнымъ соображенiямъ. Онъ какъ бы пробовалъ на насъ свои мысли о занимавшемъ его тогда всецело половомъ вопросе, искалъ решенiя его и примерялъ къ своимъ новымъ религiознымъ, христiанскимъ взглядамъ.
«А я говорю вамъ, что всякiй, кто смотритъ на женщину съ вожделенiемъ, уже прелюбодействуетъ съ нею въ сердце своемъ».
Этотъ эпиграфъ взятъ и для «Крейцеровой Сонаты» и для «Дьявола». Евгенiй Иртеневъ, герой «Дьявола», погибаетъ потому, что «навожденiе», наведенное на него бабой Степанидой, было настолько велико, что онъ потерялъ всякiй душевный покой. Тутъ не грехъ и ложь брачной жизни, не ревность сделали свое роковое дело. Тутъ виной было другое. Въ одномъ этомъ стихiйномъ влеченiи вся драма и душа жизни Иртенева. У Позднышева другое. Тотъ разобралъ въ своемъ разсказе весь половой вопросъ по мелочамъ; онъ коснулся даже другихъ вопросовъ, связанныхъ съ нимъ — медицины, докторовъ, общества, женщинъ, ея воспитанiя, музыки и проч. Мне лично «Дьяволъ» нравится не меньше «Сонаты». Я даже вижу въ немъ отцовскую главную мысль ярче и более цельной, чемъ въ «Сонате». Эта роковая, неизлечимая, всесокрушающая, животная, страшная, грубая страсть. Тотъ ужасъ, какой она внушаетъ человеку, желающему отъ нея отделаться и не могущему. Отчаянiе передъ этой невозможностью при сознанiи, что эта страсть — ядъ для духа и зло, которыми единственно надо жить человеку.
Все это высказано въ «Дьяволе» не въ форме разсужденiя, а въ простыхъ художественныхъ образахъ, въ правдивомъ, живомъ повествованiи, которое глубоко волнуетъ и поучаетъ.
Помню, какъ разъ въ эти годы я пришелъ къ отцу въ комнату, — тогда она была внизу подъ сводами, — и мы говорили съ нимъ о женщинахъ. Кажется, я жаловался ему, что я уже думаю о нихъ, а онъ старался дать мне добрые советы. Мы были съ нимъ въ те годы очень близки. Я жилъ въ комнате рядомъ и былъ всецело подъ отцовскимъ влiянiемъ. Это влiянiе, благодаря дружбе съ отцомъ, мне было радостно, но оно очень тяжело отражалось на моемъ ученiи и даже на здоровьи.
Во время этого разговора отецъ мой подошелъ къ простому лубочному коробу, набитому бумагами и стоявшему въ углу за дверью, вынулъ изъ него тетрадку и подалъ ее мне.
— Вотъ, — сказалъ онъ, — прочти мой разсказъ «Дьяволъ». Онъ тебе будетъ полезенъ. Я именно говорю въ немъ о томъ, о чемъ мы говорили. Только не показывай другимъ, прочти нынче-же и отдай мне.
И тогда же, рядомъ въ моей комнате я прочелъ его, удивляясь, откуда этотъ чудесный разсказъ вдругъ явился. Конечно, я не понялъ тогда и половины его глубины. Можетъ быть и сейчасъ я не довольно глубоко понимаю, какъ страдалъ отецъ въ те годы «темъ, что онъ былъ не свободенъ» (какъ думалъ о себе и Иртеневъ). Онъ страдалъ сознанiемъ, что не только раньше, всю свою прежнюю жизнь, онъ не былъ свободенъ, но даже теперь, после того, что написалъ разсказъ «Дьяволъ» и «Крейцерову Сонату». После нихъ родился нашъ милый и умный, последнiй, хрупкiй и бледненькiй братецъ Ванечка, умершiй потомъ, пяти летъ отъ рожденiя, въ Москве, когда насъ было, считая съ нимъ, девятеро детей. Эта смерть для родителей была однимъ изъ самыхъ острыхъ ихъ огорченiй. Бедная мать несколько летъ не могла оправиться отъ горя, ни въ чемъ не находя себе утешенiя. Она какъ бы унесла съ собой навсегда эту земную любовь, какая была между матерью и отцомъ, и разъединила ихъ въ этомъ смысле. Для отца смерть эта была тоже, какъ онъ самъ признался, страшнымъ горемъ.
«Крейцерова Соната» Бетховена зазвучала въ зале яснополянскаго дома въ те дни, когда Левъ Николаевичъ, чувствуя, что женатая жизнь его, какой онъ жилъ столько летъ, должна скоро кончиться и чувствуя, что эта жизнь мешала его другой, умственной и духовной жизни, страдалъ этимъ сознанiемъ. Чувства и мысли его объ этомъ были, конечно, гораздо сложнее, чемъ даже те, какiя выразилъ Позднышевъ. Ясно для насъ только то заключенiе, къ какому пришелъ Левъ Николаевичъ; остальныхъ мыслей и чувствъ отца, если оне у него даже и были, лучше не касаться.
первые трагически-грустные аккорды Сонаты, сначала одной только скрипки.
Эти аккорды сразу приковываютъ слухъ. Я отлично понималъ тогда, что творилось въ душе и голове отца. Я жилъ тогда его жизнью, и чувствовалъ его.
Изредка взглядывая теперь на его влажные, устремленные впередъ вдохновенные серые глаза, я виделъ, что онъ не только слушалъ, но напряженно, усиленно думалъ, чувствовалъ и творилъ. Да, онъ открывалъ тогда одну изъ самыхъ великихъ истинъ, одну изъ самыхъ крупныхъ истинъ, грязь и ложь современнаго брака. Эта истина вдругъ встала передъ нимъ, какъ откровенiе свыше, и онъ былъ счастливъ, что находилъ ее и могъ передать другимъ. Онъ разбирался въ ней, искалъ новыхъ и новыхъ мыслей и образовъ для ея передачи людямъ, гибнущимъ отъ ея незнанiя, и волновался и радовался этому. И вотъ начинается «престо» сонаты, то самое «престо», какое было орудiемъ сближенiя жены Позднышева съ ея любовникомъ. Это оно привело Позднышева ко всемъ его страданiямъ ревности и потомъ къ убiйству. Помните, съ какой силой описана эта последняя сцена.
«Она схватилась руками за кинжалъ, обрезала ихъ, но не удержалась. Я слышалъ и помню противодействiе ея корсета». И все эти сцены и подробности драмы, не говоря уже о большинстве мыслей, выраженныхъ въ разсказе, вероятно, опять приходили въ голову отца въ то время, когда онъ слушалъ сонату, не шевелясь со своего кресла съ начала до конца.
Только разъ онъ не выдержалъ, вскочилъ, подошелъ къ раскрытому въ садъ окну и глубоко, словно отдуваясь, вздохнулъ.
Черезъ несколько дней после этого назначалось общее чтенiе «Крейцеровой Сонаты», и мы все съ жадностью собрались его слушать. Отецъ читалъ самъ. Ему нужно было это чтенiе, чтобы проверить себя и то впечатленiе, какое оно производило. После чтенiя начались горячiе споры. Отецъ страстно защищалъ свои мысли, повторялъ ихъ, открывалъ новыя и шелъ все дальше и дальше въ своихъ конечныхъ выводахъ, приведшихъ его къ тому, что родъ человеческiй долженъ прекратиться и что абсолютная половая чистота есть «идеалъ». «Идеалъ же тогда только идеалъ, когда онъ безконеченъ».
————
Какъ разъ въ ту пору, когда Левъ Николаевичъ задумывалъ «Кр. Сонату», неожиданно завернулъ въ Ясную Поляну прiятный гость, — Андреевъ Бурлакъ. Случилось такъ, что дома были только отецъ и я, и вотъ мы втроемъ съ Бурлакомъ провели великолепный вечеръ въ яснополянской зале. Отецъ искренно обрадовался знаменитому разсказчику, усадилъ его за столъ, велелъ подать ему краснаго вина, безъ котораго тотъ не могъ ни жить, ни разсказывать, и Андреевъ весь вечеръ, въ необыкновенномъ ударе, смешилъ насъ до упада.
Левъ Николаевичъ такъ хохоталъ, что, схватившись за животъ и весь сгорбившись, выбегалъ несколько разъ изъ залы въ гостинную. Онъ весь размякъ и растаялъ отъ удовольствiя, а я таялъ за нимъ. Бурлакъ разсказалъ намъ несколько своихъ прекрасныхъ вещей и про холеру и другiя, но больше всего разсмешилъ насъ разсказомъ, который редко говорилъ публично, о томъ, какъ ехалъ мужицкiй обозъ, какъ пьяные мужики подрались и одного громаднаго детину свалили въ канаву, предварительно своротивъ ему на сторону челюсть.
мысль написать свою Сонату въ форме разсказа отъ перваго лица. Бурлакъ долженъ былъ разсказать ее. Но, кажется, скоро спившись совсемъ, какъ многiе наши когда-то, этотъ редкiй русскiй талантъ такъ никогда и не выполнилъ возложенной на него задачи. Да я и не слыхалъ, чтобы кто либо другой попробовалъ за нее взяться. Вотъ бы найти талантливаго разсказчика и включить монологъ Позднышева въ театральный репертуаръ! Не нужно читать всей Сонаты. Чтенiе несколькихъ главъ, хотя бы отъ 11-ой до 14-ой, было бы уже достаточнымъ, и я уверенъ, что оно имело бы успехъ и принесло бы здесь пользу. Хотя бы кусочекъ правды Льва Николаевича и напоминанiе о ней. Когда «Крейцерова Соната» была совсемъ написана и публика стала ее читать, отецъ сталъ получать массу писемъ съ разными вопросами относительно мыслей, затронутыхъ въ ней.
Какъ ответъ на эти письма, онъ написалъ свое «Послесловiе къ Крейцеровой Сонате». Но еще этимъ онъ не удовлетворился. Онъ очень удивилъ меня въ те дни. Было утро. Онъ только что всталъ, и я пришелъ въ его комнату. Теперь онъ перешелъ уже наверхъ, въ балконную.
— Знаешь что? — обратился онъ ко мне значительно и радостно, точно онъ сделалъ новое открытiе, — я придумалъ нынче послесловiе къ послесловiю.
И онъ тихо и быстро проговорилъ: «Какъ можетъ мужчина в. с. ч. к. о. м. в. д. ж. и. к. о. м?»