ТАНЦЕВАЛЬНАЯ МУЗЫКА
Девятого декабря 1903 года отец мой и я приехали в Ясную Поляну, привезя с собой по просьбе В. В. Стасова граммофон, который был тогда еще большой диковиной и которого Лев Николаевич еще ни разу не слышал.
Стасов был уверен, что граммофон доставит Льву Николаевичу удовольствие, но отец мой высказывал опасение, что надежды Стасова могут не оправдаться вследствие отрицательного отношения Льва Николаевича ко всяким техническим усовершенствованиям. Кроме того, всего несколько месяцев как прекратились его тяжелые болезни, длившиеся почти полтора года. К тому же ему только что исполнилось семьдесят пять лет и он настроен очень серьезно. При таком настроении, может быть, он и вовсе не пожелает слушать граммофон.
Однако вечером все обитатели дома вместе со Львом Николаевичем собрались в зале. Граммофон с огромным рупором был поставлен на рояль. Отец мой и я заводили пружину и ставили пластинки. Были исполнены произведения Бетховена, Шопена, Чайковского, арии из опер, скрипичное трио. Все слушали серьезно, сосредоточенно, поражаясь необыкновенному изобретению, воспроизводящему существующие в природе звуки. Лев Николаевич от времени до времени произносил недоумевающе:
— Гм! Гм!
Раздалась плясовая песня «По улице мостовой». Хор разудало пел:
По улице мостовой
Шла девица за водой,
За холодной ключевой.
— Гм! Гм!—громко произнес Лев Николаевич.—Гм!— повторил он восхищенно. Улыбнулся, покачал головой. У него дернулась правая нога, глаза заблестели..
— Ишь ты! Ишь ты! — одобрительно приговаривал он. Правая нога снова дернулась, левая тоже. Хор гремел:
За ней парень молодой,
Кричит: «Девица, постой, Проводи меня домой!»
Лев Николаевич еще раза два дернул ногами, затем начал ритмично отбивать ими в такт песни ногами. Звуки плясовой песни так раззадоривали его, что, казалось, он может пуститься вприсядку.
Его домашние не обращали на него внимания. Они, очевидно, привыкли видеть его таким веселым. Но моему изумлению не было конца. Я не ожидал, что после того, что мне рассказал о его болезни мой отец и что ему исполнилось семьдесят пять лет, он мог так воспринимать плясовую музыку. Он, по-видимому, постукивал ногами непроизвольно, рефлекторно, а не потому, что хотел посмешить нас. Сидел бы он один в зале, без нас, он все равно не удержал бы в покое свои ноги.
Мое впечатление, что звуки песни «По улице мостовой» действовали на него помимо его воли, объяснило мне через несколько лет и другой случай.
Это было 15 сентября 1909 года у Чертковых в усадьбе Крекшино под Москвой.
Днем Лев Николаевич долго гулял; вернувшись с прогулки, лег, как обычно, перед обедом отдохнуть; спал дольше обыкновенного, так что обедал уже один, в семь часов, после того как общий обед уже кончился. Вид у него был очень хороший. Розовое, свежее лицо. Он был бодр, оживлен, с большим аппетитом ел суп.
Рядом со столовой находился огромный зал — вестибюль. Там стояло самоиграющее пианино «Миньон» с электрическим заводом. Кто-то его завел, и из вестибюля в столовую неслись через открытую дверь волнообразные звуки вальса Штрауса. Лев Николаевич насторожился, ел суп и прислушивался. Стал недоумевающе-одобрительно произносить:
— Гм! Гм!
Наконец решительно снял с груди салфетку, вытер ею бороду и усы и, обратясь к невестке Ольге Константиновне, молодой женщине, в ранней своей молодости большой любительнице танцев, задорно произнес:
— Ну-ка, Ольга, давай вспомним старину!
— Пожалуйста, папа! — ответила она, поднимаясь со стула.
Он тоже встал, подошел к ней и, на ходу подхватив ее под руку, направился своими характерными скользящими шагами в вестибюль.
В вестибюле он взял ее за руку и на некотором расстоянии идя от нее, прошелся в другой конец зала и повернулся лицом к нам. Музыка продолжалась. Положив правую руку на талию своей дамы, он выпрямился, выпятил грудь, несколько горделиво приподнял львиную голову, мужественно глядя в пространство, выставив вперед левую ногу, и, красиво держа в воздухе руку Ольги Константиновны, стал выжидать такта. Как он был хорош! Что за чудная старость! Сколько удали!
Наконец он выждал такта и… закружился! С какой легкостью, изяществом, ритмичностью!
Музыка, как все вальсы, была трехдольного размера, и под нее полагалось танцевать в три па. Но Лев Николаевич танцевал по-старинному — в два па, отчего кружился ускоренным темпом, делая шесть поворотов в три счета, и мы изумленно глядели, как он быстро поворачивался.
Мы думали, что он сделает два-три тура. А он, увлекшись, кружился и кружился плавно и красиво со своей дамой, не уступавшей ему в грациозности движений. Наконец он сделал несколько кругов по направлению к дивану и подвел к нему Ольгу Константиновну. Она села, а он галантно раскланялся и отошел в сторону, как заправский танцор.