Вести о гр. Л. Н. Толстом
- Милый сынок! - говорила мне мать. - Отдай одну графскую лошадку Ванюшке, а то у него только парочка, и он на ней не доедет до Кавказа; тарантас тяжелый, детей куча.
- Что ж, пускай Ваня возьмет Сумасшедшего, которого я заработал пером...
- Да Сумасшедший не годится для такой дальней дороги... на первой же версте он всех растреплет либо завезет куда-нибудь в канаву.
- Нет! - возразил мой отец. - Сумасшедший просто жидок... на нем только ездить верхом...
- Как верховая лошадь она никуда не годится, - заметил я, - отъедет версты две - и сейчас на дыбы, а если затянешь поводья - опрокинется на спину и седока придавит... словом, вам угодно Чалого? Но ведь он не мой... графский...
- Ты его после тож как-нибудь заработаешь пером, для тебя это ничего не стоит, - зажужжали все мои родные...
- Ну, хорошо, хорошо! - воскликнул я. - Позвольте мне несколько подумать...
- Думай, сколько хочешь... потому до отъезда осталось еще целых две недели...
Пока я обдумывал, каким бы манером "поддеть на перо", как выразился отец, другую лошадь Льва Николаевича, судьба готовилась нанести моим родным тяжкий удар... Чалый, как будто с горя, что ему предстоит далекий путь, начал хиреть, перестал есть корм и, повесив голову, в глубокой задумчивости стоял перед яслями... В одно прекрасное утро он заснул мертвым сном...
Сумасшедший, благодаря своей взбалмошности, так-таки и отделался от своей обязанности тащить обремененный многочисленным семейством тарантас за тысячу с лишком верст...
В конце мая я возвратился в Ясную Поляну.
- Лев Николаевич дома? - спросил я кучера.
- Никак нет... Они в Самарской губернии кумыс пьют... Пироговские приезжали, сказывали, что граф купил там вот какую область земли - и не выговоришь: больше десяти тысяч десятин... А что же это вы приехали на одной лошади?
- Да Чалый-то издох...
- Тэ-эк-с... Значит, приказал долго жить. Уж я в те поры, как вы поехали отсюда, подумал: беспременно что-нибудь случится с вами: либо где-нибудь в зажоре искупаетесь, либо лошадей отобьют... Ну, слава Богу, хоть сами-то вживе остались...
- Ты, Алексей, вот что сделай: взамен Чалого поставь в конюшню Сумасшедшего и скажи графу, что я от него отказываюсь...
- Напрасно вы эти слова говорите, Николай Васильевич; первое дело, вы ни в чем не причинны, что у вас пала лошадь... сами знаете: в животе и смерти Бог волен... второе дело, Лев Николаевич терпеть не может Сумасшедшего... за его ухватку... Наконец, того, я должен этому идолу отпускать сено и овес, а без графского разрешения я не могу этого сделать. Сами посудите... А вот лучше всего: не угодно ли вам с дорожки чайку попить со мною да водочкой заняться... Пожалуйте в анжерею... Я теперь наибольшую часть там живу, потому садовник Михей с кругу спился и получил расчет...
"Происхождении видов", о любви, а больше всего о кратчайших путях, ведущих человечество к счастью...
- Не правда ли, хорошо здесь? - внося в оранжерею самовар, с веселой усмешкой спросил меня кучер. - Главная причина - здесь много кисловроту...
- Откуда ты взял это мудреное слово?
- А как же! Разве вы не помните: жил у нас химик швейцар... Это я от него занялся... Ну, да и то сказать: пользительная эта наука - химия... дай Бог помереть!.. Прежде, бывало, чистишь, чистишь конюшню-то с утра до вечера и сам не знаешь, какое теперь действие отражает на человека этот самый конюшенный запах?.. А в настоящий, к примеру, момент я и близко-то подойти боюсь к навозной куче... Сейчас зажимаю нос, чтобы, значит, яд не пропитался в дыхательное легкое... Оченно просто: может случиться кровяное зарождение... Ну, и человек, стало быть, погиб... Я уж за себя мужиков заставляю чистить конюшню...
- Прекрасно! Где ж теперь этот химик? Здесь или куда уехал?
- Давно укатил за границу... Да ведь послушайте, Николай Васильевич, разве возможно человеку, будем говорить, полированному и который в своем виде как следствует настоящий учитель, обтесывать, производить в порядок мужицких ребят? Ведь с ними с ума сойдешь: ты ему говоришь "алтерия", а он кричит "бугалтерия", учитель толкует ему, что такое "кисловрот", а он долдонит "букиврот"... Да с этим народом, я вам скажу, и святой-то согрешит... Вот от этого от самого швейцар-то и сбежал... Да и все учителя разбежались... потому граф объявил им, что яснополянские школы закрываются навсегда... аминь!..
Прошло около двадцати семи лет со дня моего отъезда на родину из Ясной Поляны. В этот долгий промежуток времени Лев Николаевич успел обзавестись семейством, а свою литературную деятельность ознаменовать двумя капитальными произведениями под названиями "Война и мир" и "Анна Каренина".
Какими-то судьбами мне пришлось проезжать через город Крапивну, где я узнал, что брат гр. Толстого - Сергей Николаевич, с которым мы некогда находились в самых дружественных отношениях, состоит в должности крапивенского предводителя дворянства. Я на время отложил свое путешествие, решившись во что бы то ни стало повидаться с ним, тем более что его приезда в Крапивну ожидали со дня на день. Получив известие, что Сергей Николаевич вместе с Бибиковым (председателем земской управы), ближайшим соседом Льва Николаевича, прибыл в город, я немедленно отправился в квартиру, которую они занимали... Дело было вечером.
- Что вам угодно? - вежливо и с неподдельным участием спросил меня граф.
- Сергей Николаевич, вы не узнаете меня... Помните вы Николая Васильевича Успенского?..
- Боже мой! - отступая назад, с распростертыми руками воскликнул граф. - Да неужели это вы, Николай Васильевич... что же это такое? Как мы с вами изменились... Ай, ай, ай!.. Впрочем и немудрено: целая четверть века пронеслась с тех пор, как вы жили в Ясной Поляне и гостили иногда в моем Пирогове... Садитесь, пожалуйста, давайте с нами обедать... Позвольте вас познакомить: Бибиков, Успенский.
- Да мы давно знакомы с Николаем Васильевичем, - заметил Бибиков, - помните, вы однажды весной приезжали ко мне со Львом Николаевичем...
- Очень хорошо помню, - сказал я, - не забыл даже, как вы со Львом Николаевичем играли в бильярд...
- А вы слышали, брат Лев-то? - с тревожным видом обратился ко мне Сергей Николаевич.
- Что такое?
- Исповедует вегетаризм, пишет для народа книжки, ходит по святым местам в лаптях... Сам себе готовит пищу, ездит по воду с бочкой, а раз одной яснополянской вдове-крестьянке вспахал целый осьминник земли... Да вы, Успенский, хорошо знакомы с тенденциями, которые он проводит в своих книжках?
- Еще бы! Недавно я был сельским учителем, и мне нарочно присылали из училищного совета целые вороха позднейших произведений Льва Николаевича, в которых он проповедует, что богатство - зло, деньги - пагуба, что мужику нужен не надел, который бы обеспечивал его существование, а всего только три аршина земли, что не следует сопротивляться злу и "аще хо-щеши совершен быти, раздай свое имение нищим"...
- Ну да! Что вы на это скажете?
- Мне кажется, что Лев Николаевич должен был бы своим примером санкционировать те принципы, которые он проводит в своих книжках. Отчего бы, например, ему не подарить нищим свою Ясную Поляну?
- Он говорит, что она ему не принадлежит и что он сам живет в ней в качестве нищего, "из милости"...
- "Эта земля тоже, - говорит, - не моя... кроме лаптей на ногах, у меня ничего нет... Когда мне нужно идти в баню, я и то обращаюсь с просьбой к своим дать мне пятачок"...
При последней фразе мы разразились дружным веселым смехом.
- Дивны дела Твои, Господи! - скрестив руки, с усмешкой проговорил Сергей Николаевич. - Вы теперь, Успенский, куда же направляете свой путь?
- В Питер, если Бог донесет...
- К брату заедете? Он теперь живет в Москве в Хамовниках... я дам вам адрес...
- А не сердится на меня Лев Николаевич?
- За что же? Бог с вами!..
- Помните, я по вашему настоянию сообщил в семействе Ауэрбах о неласковом обращении вашего брата с одним из его учеников...
- Эх, батенька! Да он забыл об этом и думать. "В детском возрасте, - говорит, - я не такие дела разделывал"... Пустяки! Непременно заезжайте...
На другой день я отправился в Москву, заручившись подробным адресом Льва Николаевича.
* * *
Около десяти часов вечера я сел в вагон третьего класса, и лишь только поезд тронулся от станции Ясенки, как один из пассажиров, протирая занесенное снегом стекло, воскликнул:
- А вот сейчас будет и Ясная Поляна, где живет наш знаменитый беллетрист и философ Лев Николаевич Толстой...
- Как жаль, что ничего не видать! - заметил другой пассажир, стараясь рассмотреть историческую достопримечательность.
- Одним словом, райское местечко, - пояснил пожилой мужчина с длинными волосами, одетый в засаленный подрясник, -мне неоднократно случалось бывать у графа... У него два каменных дома - что твои дворцы!.. Прекрасный сад, анжерея, разные службы и надворные постройки...
- А вот подите, - возразил первый пассажир, - сам обладатель этого райского местечка ходит в лаптях...
- Я так понимаю, - смиренно отвечал подрясник, - на них нашло какое-либо затмение... Так как и с небесными светилами случается затмение, то почему же ему инде не помрачать умы и земных светил, с каковыми достойно есть сопричислить Льва Николаевича...
Вскоре между пассажирами возник ожесточенный спор по поводу воззрений и миросозерцании графа Толстого; по всем углам вагона раздавались слова: политеизм, деизм, дарвинизм, социализм, коммунизм и даже буддизм...
- Но ведь позвольте, - возражал один из оппонентов, - у самого Будды не было, как говорится, ни кола, ни двора, ни куриного пера, и он проповедовал: "Блажен муж, не имеющий собственности, и его же стези не ведают ни люди ни духи"... А у графа есть имение, и всем известно, куда он в лаптях пошел... в Оптину ли пустынь, в село ли Спасское к Тургеневу или из Москвы в Ясную Поляну.
человечество к земному счастью...
- Какие же это пункты?
- Во-первых: не сопротивляйся злу - р-ра-аз!..
- Другими словами: сиди сложа ручки, когда тебя будут колотить по затылку?.. Еще, позвольте вас спросить, какой пункт ведет людей к счастью?..
- "Давай больше, бери меньше"...
- Ах, да! Это значит: корми других посытнее, а сам живи впроголодь...
- Не токмо впроголодь, - подхватил подрясник, - а по Писанию, каждый из нас, могий вместити, обязан питаться акридами... и диким медом...
- Ну, что ж, если все мы, господин паломник, будем питаться акридами, какое значение придадите вы тогда ржи, пшенице, вину и елею?
- Да ведь я говорю: могий вместити... да вместит! А что, конечно, мы по слабости человеческой засеваем рожь, ячмень, горох и всякие злаки...
- По слабости!.. - вдруг разразился громовым голосом один из пассажиров. - Мы едим хлеб по слабости человеческой... Ах ты, ханжа! Уж не переодетый ли ты граф Толстой?.. Сам ты пьешь водку?
- Не брезгую мирским подаянием...
- А если тебе предложить жареного поросенка или утку с капустой, - тоже не откажешься?..
- Паки глаголю: не побрезгую...
- Не только не побрезгуешь, а будешь пожирать сию снедь, аки лев или акула... Как же ты проповедуешь, что не следует употреблять в пищу хлеб?.. Признавайся, - хватая за руку паломника, продолжал оратор, - ты не граф Толстой?!
Все пассажиры разразились громким смехом.
- Отвечай, кто ты.
- Даю вам честное слово, что я не граф Толстой... Я Владимирской губернии крестьянин... был живописцем, потом звонарем при Христовоздвиженской церкви, овдовел, а после того начал странствовать...
- То-то же! Смотри у меня, в другой раз не проповедуй, что люди рождаются на свет для того только, чтобы умереть голодной смертью или от "измождения плоти".
В восемь часов утра наш поезд благополучно прибыл в Москву.
- Эй, барин, барин, пожалуйте! - нестройным хором кричали извозчики, с изумительной удалью, один перед другим, наезжая на пассажиров близ вокзала Московско-Курской железной дороги.
- Один билетик, сударь... Уж и прокачу за первый номер... Останетесь довольны...
Я сел в пролетку и в скором времени очутился чуть не на самой окраине Москвы.
Дом, в котором обитал наш "бессмертный и гениальный" беллетрист, был в полном смысле "дореформенный" барский дом или, как выражаются наши крестьяне, "барские хоромы". Он примыкал к обширному саду и окружен был соответствующими барскому помещению надворными постройками, в числе которых была дворницкая, куда я счел необходимым зайти, чтобы узнать, принимает ли граф.
- По утрам они никого не принимают, - послышался голос из-за печки, - вечером приходите...
Но мне так хотелось повидаться со Львом Николаевичем, что я решился войти в самые "хоромы".
В просторной передней я не встретил ни швейцара, ни слуги и долгое время принужден был осматривать стены, мебель, большое зеркало и ведущую вверх лестницу, устланную коврами и украшенную тропическими растениями.
Но вот послышались чьи-то шаги... я вдруг увидал с апатичной наружностью лакея в накрахмаленной рубашке и во фраке.
- Что вам угодно? - небрежно отнесся он ко мне.
- Могу я видеть графа?
- Они утром никого к себе не принимают...
- Скажите им мою фамилию...
Апатичный лакей поднялся наверх и вскоре вынес следующую, отрадную для меня, резолюцию:
- Пожалуйте!
Поднявшись по лестнице, я прошел зал, увешанный картинами в золоченых рамах, затем длинный коридор, по обеим сторонам которого сопровождали меня двери, напоминавшие меблированные комнаты. Но вот в самом конце коридора показалась коренастая фигура самого гр. Л. Н. Толстого, одетого в широкую блузу, подпоясанную ремнем...
- Я виделся с ним в Крапивне... Он мне и сообщил ваш адрес.
- Ну, о чем с ним толковали? - садясь в кресло, спросил Лев Николаевич.
- Все об вас... Вы для всего русского народа представляете какой-то неразгаданный сфинкс...
- Ха-ха-ха!.. Это превосходно! Ну, скажите, пожалуйста, за что нарекли меня сфинксом, когда я проповедую одни только евангельские истины? "Не сопротивляйся злу", например...
- Все это я знаю и все это читал... Скажите мне лучше вот что: отчего вы бросили должность сельского учителя?
- Оттого, что не хотелось пропагандировать или, лучше сказать, заражать молодое поколение вашими тенденциями...
- Вот как! Заражать?.. Какие же бактерии вы в них усматриваете?
- Во-первых, вы в своих творениях отстаиваете только свое личное счастье, а во-вторых, вы обстановили свое гнездышко такими нарезными орудиями, перед которыми спасовал бы наш неустрашимый генерал Скобелев... Возмутительней же всего то, что вы свое "личное" счастье прикрываете