ИЗ «ЛИТЕРАТУРНЫХ ВОСПОМИНАНИЙ»
... Вернувшись из Марьинского1 в Петербург, я встретился с графом Л. Н. Толстым; знакомство мое с ним началось еще в Москве у Сушковых, когда он носил военную форму2. Он жил в Петербурге на Офицерской улице, в нижнем этаже небольшой квартиры... Наем постоянного жительства в Петербурге необъясним был для меня; с первых же дней Петербург не только сделался ему не симпатичным, но все петербургское заметно действовало на него раздражительно.
«Современника» и, несмотря на то, что уже печатал в этом журнале, никого там близко не знает, я согласился с ним ехать. Дорогой я счел необходимым предупредить его, что там не следует касаться некоторых вопросов и преимущественно удерживаться от нападок на Ж. Занд, которую он сильно не любил, между тем как перед нею фанатически преклонялись в то время многие из членов редакции. Обед прошел благополучно; Толстой был довольно молчалив, но к концу он не выдержал. Услышав похвалу новому роману Ж. Занд, он резко объявил себя ее ненавистником, прибавив, что героинь ее романов, если б они существовали в действительности, следовало бы, ради назидания, привязывать к позорной колеснице и возить по петербургским улицам3. У него уже тогда выработался тот своеобразный взгляд на женщин и женский вопрос, который потом выразился с такою яркостью в романе «Анна Каренина».
Сцена в редакции могла быть вызвана его раздражением против всего петербургского, но скорее всего — его склонностью к противоречию. Какое бы мнение ни высказывалось и чем авторитетнее казался ему собеседник, тем настойчивее подзадоривало его высказать противоположное и начать резаться на словах. Глядя, как он прислушивался, как всматривался в собеседника из глубины серых, глубоко запрятанных глаз и как иронически сжимались его губы, он как бы заранее обдумывал не прямой ответ, но такое мнение, которое должно было озадачить, сразить своею неожиданностью собеседника. Таким представлялся мне Толстой в молодости. В спорах он доходил иногда до крайностей. Я находился в соседней комнате, когда раз начался у него спор с Тургеневым; услышав крики, я вошел к спорившим. Тургенев шагал из угла в угол, выказывая все признаки крайнего смущения; он воспользовался отворенною дверью и тотчас же скрылся. Толстой лежал на диване, но возбуждение его настолько было сильно, что стоило немало трудов его успокоить и отвезти домой. Предмет спора мне до сих пор остался незнаком4...
Примечания
Дмитрий Васильевич Григорович (1822—1899) — писатель; познакомился с Толстым зимой 1856 г. В то время авторитет Григоровича как автора произведений на крестьянскую тему был очень высок. Толстой также разделял это мнение, а в одном из писем 1856 г. сообщал Григоровичу о «впечатлении чрезвычайно выгодном», «прекрасном», которое произвели на него и на публику романы «Пахарь», «Переселенцы» (см. ПСС
Григорович сразу же выделил Толстого из всех писателей той поры. Он пишет Толстому за границу 8 ноября 1857 г.: «Какие мысли, впечатления? Вы не старое потускневшее зеркало, как Тургенев, Боткин и Дружинин. Впечатления должны были отразиться в Вас так же ясно, как отражаются виды в Ваших швейцарских озерах» (Переписка, с. 178). По поводу рассказа «Люцерн» Григорович писал Некрасову в октябре 1857 г.: «В Москве мне говорили, что Толстой ничего не написал лучше; общее мнение, что повесть отличная» («Архив села Карабихи». М., 1916, с. 98).
На Толстого Григорович и Некрасов возлагали особые надежды в осуществлении «обязательного соглашения» с редакцией «Современника» (см. коммент. к «Дневнику» А. В. Дружинина в наст. томе).
«Литературные воспоминания» Григоровича писались на рубеже 80—90-х годов (первая публикация — РМ, 1892, № 12, 1893, №№ 1—2) и в значительной своей части после появления воспоминаний А. Я. Панаевой (1889), А. А. Фета (1890), Я. П. Полонского (1890—1891). Григорович был недоволен «тенденциозностью» мемуаров Панаевой и, как он писал П. И. Вейнбергу, «канительной методой» Фета и Полонского (см. «Уч. зап.» Ивановского пединститута, т. 38, 1967, с. 85). О своей манере он писал А. С. Суворину в январе 1892 г.: «... Мне все представляется не в саркастическом, а в смешном виде; я не умел этим хорошо воспользоваться... Брань легче прощается, чем насмешка; зная это, мне то и дело приходится ставить точку там, где рука зудит написать страницу. Деликатное чувство удерживает с одной стороны, — с другой робость... Мои воспоминания будут похожи на акварельные наброски, а никак не на картину, густо написанную масляными красками» («Письма русских писателей к А. С. Суворину». Л., 1927, с. 33). Григорович в «Литературных воспоминаниях» явно тяготеет к жанру своеобразного литературного портрета. Эта манера придает особенный колорит и той части воспоминаний, которая касается Л. Н. Толстого.
По тексту: Д. В. Григорович. Литературные воспоминания. Гослитиздат, 1961, с. 148—149.
1 — имение А. В. Дружинина, находившееся недалеко от Петербурга. Григорович уехал из Марьинского в середине июля 1855 г. (см. Дневник А. В. Дружинина. Записи от 16, 17, 18, 19 июля 1855 г. — ЦГАЛИ).
2 Этому утверждению противоречит письмо Толстого М. Н. Толстой от 4 апреля 1856 г. из Петербурга: «С Григоровичем я познакомился здесь, и он мне очень понравился, тем более, что он тебя ужасно уважает и ценит» (ПСС, т. 61, с. 372).
3 Это, должно быть, происходило 6 февраля 1856 г. Некрасов писал В. П. Боткину 7 февраля 1856 г.: «Вернулся Толстой и порадовал меня: уж он написал рассказ — и отдает его мне на 3-ю книжку. Это с его стороны так мило, что я и не ожидал. Но какую, брат, чушь нес он у меня вчера за обедом! Черт знает, что у него в голове! Он говорит много тупоумного и даже гадкого. Жаль, если эти следы барского и офицерского влияния не переменятся в нем. Пропадет отличный талант!» (Некрасов«С Толстым я едва ли не рассорился — нет, брат, невозможно, чтоб необразованность не отозвалась так или иначе. Третьего дня, за обедом у Некрасова, он по поводу Ж. Занд высказал столько пошлостей и грубостей, что передать нельзя» (Тургенев, т. II, с. 337).
4 «... то и дело приходится ставить точку, когда говоришь о людях, хотя и умерших, но оставивших после себя близких людей и друзей» (ИРЛИ). Обрывая описание споров Толстого с Тургеневым, Григорович тем самым, видимо, выразил свое отношение к воспоминаниям А. Фета. Фет же писал: «... Вот что между прочим передавал мне Григорович о столкновениях Толстого с Тургеневым на той же квартире Некрасова: «Голубчик, голубчик, — говорил, захлебываясь и со слезами смеха на глазах, Григорович, гладя меня по плечу. — Вы себе представить не можете, какие тут были сцены. Ах, боже мой! Тургенев пищит, пищит, зажмет рукою горло и с глазами умирающей газели прошепчет: «Не могу больше! у меня бронхит!» и громадными шагами начинает ходить вдоль трех комнат. — «Бронхит, — ворчит Толстой вослед, — бронхит воображаемая болезнь. Бронхит это металл!» Конечно, у хозяина — Некрасова душа замирает: он боится упустить и Тургенева, и Толстого, в котором чует капитальную опору «Современника» и приходится лавировать... В предупреждение катастрофы подхожу к дивану и говорю: «Голубчик Толстой, не волнуйтесь! Вы не знаете, как он вас ценит и любит!»
— Я не позволю ему, — говорит с раздувающимися ноздрями Толстой, — ничего делать мне назло! Это вот он нарочно теперь ходит взад и вперед мимо меня и виляет своими демократическими ляжками» (А. Фет. Мои воспоминания, т. 1, М., 1890, с. 107).
«Тургенев собирается каждый день уехать из Петербурга, читает с усердием полицейские газеты и с ужасом замечает, что число холерных не уменьшается. Всю страстную у него был бронхит (как он называл свою болезнь). Толстой уверял, что это название минерала, но Тургенев говорил, что это опасная болезнь» (ГМТ«Как горько, что бронхит (по словам Толстого, металл) своими гнусными ногами полипа присасывает меня мучительно к Плющихе» (ГБЛ).