ВОСПОМИНАНИЯ О Л. Н. ТОЛСТОМ
УЧЕНИКА ЯСНОПОЛЯНСКОЙ ШКОЛЫ
КАК ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ РАЗВОДИЛ НАС ПО ВЕЧЕРАМ
Школа наша росла и росла, крепла и крепла. В учении было легко, в играх весело. Учителя, я говорил, были веселые. Каждый преподаватель говорил так, что нам было легко понимать. Все залегало в память, и мы отвечали на вопрос охотно. Сам Лев Николаевич находился с нами почти безотлучно. В особенности он более привязался к первоклассникам, то есть лучшим ученикам. Занятие было серьезное. Он как бы доставал что-то глубокое в душе ученика.
Не раз мы запаздывали с учением. Второй и третий классы бывали уже распущены по домам, а мы оставались вечерять, так как любил Лев Николаевич по вечерам читать с нами книги. Любимая наша вечерняя книга была «Робинзон Крузо». Я читал бойко и внятно, и чтение поручалось мне и Чернову. И когда поздно засиживались до полуночи в чтениях, рассказах и шутках, в дурную ненастную погоду Лев Николаевич развозил нас на своих лошадях по домам.
Он часто следил и зорко всматривался в нас, на кого какие книги действуют. Из излюбленного моего чтения были стихи Кольцова: «Что ты спишь, мужичок». Я эти стихи приравнивал к моему отцу, вспоминая, как отец последние два пуда муки продавал на праздник. Или стихи: «Посмотрю, пойду, полюбуюся, что послал господь за труды людям»1. Такие стихи я заучивал наизусть.
Времени и охоты у Льва Николаевича хватало с нами на все. Учились, играли, веселились, беседовали, полуночничали, по Заказу2 и лесам гуляли.
Идем однажды по дороге. Лев Николаевич остановился, уперлись и мы. Он указал будто на серьезную находку — валявшийся кончик веревочки в четверть.
— Поднимите кто веревочку, она на что-нибудь годится.
Мы рассмеялись и спросили:
— На кой она ляд?
— Как на кой ляд? Она годится мешок завязать или подтяжек3 привязать; спросят, а у тебя готово, не искать.
Никто не поднял. Я подурачился перед товарищами, поднял веревочку, и как раз она пригодилась подвязать мой худой карман, из которого терялся у меня завтрак.
Идем дальше. Вдруг Козлов залетел с вопросом:
— Лев Николаевич, а хорошо быть богатым? Как можно разбогатеть?
Лев Николаевич оборотился и сказал:
— Когда ты будешь работать, то старайся каждый день от трудов сберечь по пяти копеек, проживешь тридцать лет, сочти, у тебя будет денег много.
Дошли до деревни, и Лев Николаевич, как десятский, разводил нас по квартирам, интересуясь, заглядывая каждому в окно: где ужинают, где ложатся, а где уже спят.
Когда мы дошли до нашего дома, то у нас еще горел огонь ярко, в окно видно было, сидел отец мой, Кандауров и Тит Борискин. Перекидывали карты, играли в «темную с нашей» на деньги. Лев Николаевич посмотрел попристальней и сказал:
— У вас играют в карты, и деньги на столе. Ну, прощай!
— Прощайте, Лев Николаевич! — И он пошел вниз, к себе домой, один, бесстрашный, не боясь нашей колдуньи Копыловой.
СОРЕВНОВАНИЕ С ГИМНАЗИСТАМИ. ВЕЧЕР ПОСЛЕ ЭТОГО
Сидим мы однажды в школе, занимаемся. Приходит Лев Николаевич, объявляет нам новость:
— Знаете ли, что я вам скажу?
Мы навострили уши, думаем, что за новость.
— На завтрашний день к нам приедут из тульской гимназии гимназисты с своим учителем и хотят нас оспорить, что они лучше нас учатся, они или мы — кто лучше?
На завтрашний день мы стали готовиться. Робость нас брала, как в первый раз, когда мы поступали в школу, как мы станем на спор с такими хорошенькими барчатами. Наране4 мы стояли у черной доски, решая заданные нам задачи. Не столь трудно было решать задачи, сколько трудно было нам сблизиться с приезжими, как двум народцам-противникам. Они смотрели на нас, как на новинку, мы смотрели на них, как на редкость. Мы пересилили боязнь, и они пересилили свой стыд. Мы приступили к решению одной и той же заданной нам и им задачи. Началась выписка, деление, умножение, вычитание, дробление. Мы сосредоточились на задаче, будто про наших противников забыли. По арифметике были у нас первые забияки Романцев и Козлов. Они, как приз взяли, первые решили задачу и сказали Льву Николаевичу:
— Что, так мы решили?
У нас получилось 943 и ½. Лев Николаевич следил за решением задачи и сказал:
— И я так думаю, что должно получиться столько.
Лев Николаевич обратился к учителю гимназистов:
— Мы решили, у нас получилось требуемое число.
— Сейчас и мы кончаем, — сказал ихний учитель.
Доска у них вся была исписана, и задача решена неправильно. Лев Николаевич, не унижая, любезно обратился к нашим товарищам:
— Так, так, прекрасно!.. Вы хорошо сделали, только вот здесь вы пропустили в дроблении, а то у вас шло прекрасно.
нами и ими. Только сказал нам, когда те уехали:
— Пущай их подумают.
Вечер этого дня был у нас особенный, как торжественный праздник. Все были веселей веселого. Играли в лапту со Львом Николаевичем и бегали до упаду.
Потом сидели на террасе, беседовали, говорили шутки, которые всегда были у Льва Николаевича наготове. Он рассказывал нам сказки, страшные и смешные, пел песни, прикладывая слова к нам. Начал с меня:
Уж ты, Васька-карапуз...
Кабы скушал ты арбуз...
То-то бы ты подрос...
Кирилл стоит,
В окно глядит...
и т. д. каждому.
Называл он нас разными прозвищами. Он часто это делал. Тараса Фока̀нова называл «Мурзик», меня — «Васька-карапуз», Кирюшку — «Обожженное ушко» и т. д. Я один раз спросил его:
— А как бы нам вас прозвать?
— А вы еще до сих пор не знаете, как меня маленького дразнили? Я вам не говорил?
— Нет.
— Меня дразнили Левка-пузырь.
Мы все, засмеявшись, спросили:
— Почему вас прозвали пузырь?
— Я был толстый, надутый, как дыня. Вот меня так и прозвали5.
Вечер у нас прошел по-прежнему скоро за полночь. Я сказал Льву Николаевичу:
— Как вы скоро сочинили про нас песни.
Стали прощаться, но Лев Николаевич остановил нас и сказал:
— Напишите мне от себя письма.
Мы, пораженные новостью, не зная, что писать, спросили:
— Какие письма и что нам писать?
— Ну опишите, что вы дома делаете и как живете.
Когда мы пришли с составленными письмами, подавая один за другим, он прочитал молча и никому ничего не отвечал. Прочел все и потом взял одно письмо и начал читать вслух:
«Лев Николаевич. Мы бедные, и кабы вы дали мне денег, я бы стал торговать и был бы богатым. Данила Козлов».
Прочел письмо Лев Николаевич, положил его и сказал:
— Такие письма, Козлов, нехороши. Мне не нравится.
— Морозов, а ты все это правду мне описал?
— Вы сказали же написать, что мы делаем и как живем. Я же написал, думается мне, правду.
Лев Николаевич улыбнулся мне, как бы отдавая за письмо мне благодарность, и мурлыкнул что-то, — я не разобрал.
ПИСАНИЕ СОЧИНЕНИЯ. БЛИЗОСТЬ СО
Читали мы как-то вместе со Львом Николаевичем одну книгу. Не упомню заглавие книги, но книга была очень хороша. Я часто спрашивал Льва Николаевича, останавливаясь на точках, с вопросом:
— Лев Николаевич, а вы можете так сами составить?
— Не знаю.
После чтения книги Лев Николаевич сказал нам, всему классу:
— Давайте и мы что-нибудь напишем, выдумаем.
И мы приступили к сочинению. Задача трудна, стали думать, а думать не о чем, и не знаем, как начать.
— Ну вот, начнемте хоть про какого-нибудь старика, хотя бы в стихах.
Опять не начинаем. «Как про старика писать?» — думаем.
— Ну, хотя бы так, — сказал Лев Николаевич. — У окна стоит старик, — начал он и замолчал.
— Ну, кто будет дальше продолжать? — сказал Лев Николаевич.
Все молчали, подбирали рифму, но далее писать подсказал опять Лев Николаевич.
— В чем он одет?
— В худеньком тулупе, — сказал Макаров.
Лев Николаевич поправил:
— В прорванном тулупе еще лучше. Ну, дальше?
— А на улице мужик красны яйца лупя, — подсказал я.
Подбор был трудный, и мы, остановясь на этом, закончили. Одно закончили, но, по-видимому, Льва Николаевича брала охота начать другое. Он задавал нам писать на пословицы, но что-то у нас ничего не выходило. Один раз мы стали писать сочинение втроем: Лев Николаевич, Макаров и я, Морозов. Все пошло у нас порядком. То Лев Николаевич скажет, то Макаров, то я. И мы как бы друг другу не уступали, сочинители были равные. Написали уже целый лист, перешли на другой. Лев Николаевич восхищался нашему успеху и то и дело говорил:
— Как прекрасно у нас выходит! Как хорошо! Бог даст, окончим и напечатаем, будет книга.
Мне стало завидно, что Лев Николаевич воспользуется один всеобщей книгой, будут читать и скажут: «Лев Николаевич написал». Не желая ему одному уступить то, что выдумывали и мы, я заявил ему претензию, сказал:
— Лев Николаевич, а как будете отпечатывать?
Лев Николаевич посмотрел на меня и не понял вопроса.
— Так и напечатаем.
— Нет, Лев Николаевич, а вы напечатайте всех нас троих. Вот, например, по фамилии: Макаров, Морозов, а ваша как фамилия?
— Толстой.
— Ну вот так троих и ставьте: Макаров, Морозов и Толстов.
Лев Николаевич улыбнулся и сказал утвердительно:
— Так мы и напечатаем троих6.
К сожалению, я не могу вспомнить ничего из «знаменитого нашего произведения», как называл его Лев Николаевич. Все забыл, исчезло из воспоминаний. И, к сожалению, тот самый наш труд не осуществился. Он был уничтожен нашими учениками на игры на хлопушки7. И долго-долго Лев Николаевич скучал о нашем сочинении, негодовал на шалунов. Я взялся было возобновить потерянное и написать точь-в-точь, что было. Мы остались на всю ночь ночевать в доме Льва Николаевича и с Макаровым приступили к делу. И переписка у нас не выходила. Мы спорили между собой с Макаровым, и оба забывали самую суть. Мы написали, но уже не так хорошо, и всегда Лев Николаевич скучал о потерянном. Все-таки желание свое Лев Николаевич не оставил, и он сказал мне:
— Морозов, напиши ты что-нибудь мне сам.
— А что писать, Лев Николаевич?
— Напиши так, как ты стал себя помнить, каких лет ты был. Пяти или шести лет. Как вы жили и как ты помнишь вообще свою жизнь.
— Хорошо, Лев Николаевич.
И я стал писать, долго я писал, мудрствовал. Написанное Лев Николаевич просматривал и все говорил:
— Хорошо, очень, очень хорошо!
Я опять с большим усердием продолжаю, и опять Лев Николаевич просматривает и опять говорит:
— Хорошо, очень, очень хорошо! Продолжай еще.
Я мудрствовал все дальше и дальше, и мне наконец стало надоедать. Мне казалось длинно и хотелось скорей закончить конец.
В конце я поставил: «С тех пор мы стали хорошо жить», — и потом подношу ему и говорю:
— Лев Николаевич, посмотрите, что, не довольно мне писать?
Лев Николаевич посмотрел и сказал:
— Хорошо, очень, очень хорошо! — свернул мое писание, прибрал к себе.
— Вот я тебе его напечатаю.
Я в душе не верил этому. Но вскоре я свой рассказ прочел напечатанным, — «Солдаткино житье», как назвал мой рассказ Лев Николаевич8.
отдавали мне должное, как маленькому писаке, мне сыпались одобрения, и я с гордостью в душе торжествовал. Лев Николаевич относился ко мне не так, как к школьнику рассеянному, а серьезно, как к старшему ученику. Он никогда не хвалил меня и не возвышал ни за какие подвиги, но я, как воришка, приладился к его характеру. И хотя он относился в школе, в играх, в беседах, в гулянье со всеми нами одинаково, но я мог читать в нем, что Лев Николаевич любит меня. Я, как прикомандированный к нему, часто оставался в доме Льва Николаевича ночевать, и спал с ним вместе, в его спальне, на полу.
Он любил пение и играть на фортепиано. А я обладал хорошим голосом. И мы с ним пели его любимую песню:
С тобой вдвоем
Сколь счастлив я,
Поешь ты лучше соловья,
К уединенью нас влечет...9
В школе нас учили церковному пению. Несколько раз мы ездили в церковь петь хором вместе со Львом Николаевичем. Иногда хор собирался человек в 20—25. Лев Николаевич пел басом. Голос у него был хороший, сильный. Отправлялись мы в церковь так: собирались у школы утром, к школе подавали катки, и мы вместе со Львом Николаевичем насаживались в эти катки, и нас отвозили в церковь. Я пел альтом, и пел хорошо. За такое альтовое пение я получал от него награду — ставленный балл 5+. Иногда он эту пятерку всю обставлял кругом крестами,
|
вот так: |
+ + + |
Выше жаловать меня было нечем. |
Баллы нам ставили не за одно пение. Помнится, сам Лев Николаевич ставил баллы нам очень редко, и то как бы в шутку, и, кажется, только за одно пение. Другие же учителя ставили по всем предметам. Больше же всех ставил баллов сердитый учитель Владимир Александрович. В начале учения мы совсем даже не понимали, что такое «баллы». Помнится, их ставили в середине учения. В конце же учения их опять не было.
ГУЛЯНЬЕ НА МАСЛЕНИЦУ
Подходила масленица. Лев Николаевич сказал:
— Давайте мы устроим гулянье на масленицу, созовем учеников из всех деревень к нам сюда на блины.
— А разве всех накормишь? — сказали мы. — Не напечешься блинов, народу соберется полк полком. Из одной ведь нашей школы сколько!
— А мы позовем четырех баб. В две печки поджаривай да и ладно.
— Скажи только, чтобы насушили дрок побольше, чтобы был пыл, — посоветовали мы.
— А масла-то мало ли пойдет, — сказал я.
— Приготовим и масла.
— Хорошо будет! — предвидя радость, сказал Макаров.
И вот Лев Николаевич объявил учителям своих школ, чтобы они приезжали на масленицу со всеми своими учениками на блины.
Наступила масленица. Съехались ученики со всех школ. Приехали на подводах со стариками и старухами. Пришли и мы. Около школы народу пушкой не прошибешь. Вышел Лев Николаевич, со всеми здравствуется и говорит:
— Очень рад, что вы приехали к нам на блины.
Лев Николаевич распорядился прежде накормить старух и стариков, а после учеников, потому что всем сразу некуда было поместиться. Уселись рядом, началось угощение. Лев Николаевич ходил возле столов, угощал, подставлял сам масло, подавал сметану и творог, просил есть без стеснения, мазать блины пожирней, творог и сметану не жалеть. Кончилась одна застольщина, пошла другая, сели ученики. Лев Николаевич стал обходить и этих гостей, спрашивал каждого: «Ты из какой школы, а ты из какой?»
Всех благодарил, что приехали на блины.
— Ешьте смелей, не стесняйтесь.
Лев Николаевич обратился к бабам и сказал:
— Арина, Степанида, кормите досыта, чтобы всем вдоволь было.
— Всего много, ваше сиятельство, — сказала раскрасневшаяся от печки Арина, — блинов много и масла пропасть.
— Вот это хорошо, ну а я пойду других кормить.
Лев Николаевич вышел из этого дома и пошел в тот дом, где он жил. Мы отправились с ним. В этом доме были написаны на какой-то ленте буквы: «Гуляем, ребята! Масленица!»
Начали и нас угощать, блины хорошие с маслом и с сметаной, ешь хоть в примочку. Лев Николаевич тоже ел и подхваливал блины:
— Ай-да блины! ай-да вытуленки!
Алексей Степанович не успевал ходить с тарелками за блинами. Наелись на славу. Мы поблагодарили Льва Николаевича за блины и стали расходиться. К дому собралась целая толпа школьников, старух и стариков из других деревень отблагодарить Льва Николаевича. А Лев Николаевич их тоже благодарил за то, что приехали. Все разъехались и долго помнили широкую масленицу, какую устроил им Лев Николаевич.
Примечания
Василий Степанович Морозов (1849—1914) — тульский крестьянин, в начале 60-х годов ученик Яснополянской школы. Толстой выделял его из многих: «Ребята отличные. Васька прелесть» (дневниковая запись 20 мая 1862 г. — ПСС, т. 48, с. 40). О своем ученике Толстой писал в ряде педагогических статей (см. коммент.), его сочинения печатал в книжках «Ясной Поляны».
«За одно слово» (ВЕ, 1908, № 9). В предисловии к нему Толстой, вспоминая былое, писал: «Как тогда мне были особенно дороги в милом мальчике его чуткость на все доброе, его сердечность и, главное, всегдашняя искренность и правдивость, — так и теперь мне особенно понравились те же черты в этом простом рассказе, так ярко отличающемся своей правдивостью от большинства литературных писаний» (ПСС, т. 37, с. 148).
По свидетельству А. П. Сергеенко, В. С. Морозов обладал феноменальной памятью. «Первую часть своих воспоминаний, — сообщал Сергеенко, — Морозов написал в 1904 году. Свою рукопись он отдал тогда же одному лицу и больше никогда не видал ее. Только спустя семь лет я обратился к нему с предложением написать воспоминания о яснополянской школе, и он почти слово в слово пересказал мне некоторые места из того, что было им написано семь лет назад» («Воспоминания о Л. Н. Толстом ученика Яснополянской школы Василия Степановича Морозова». М., «Посредник», 1917, с. 16). Отрывки из них читались автором в 1911 г., в первую годовщину кончины Толстого. В полном виде опубликованы они были уже посмертно под редакцией и с примечаниями А. П. Сергеенко.
По тексту: «Воспоминания о Л. Н. Толстом ученика Яснополянской школы ». М., «Посредник», 1917, с. 62—63, 75—84.
1 Из стихотворения Кольцова «Урожай» (1835).
2 Заказ — часть яснополянского леса.
3 В примечании А. П. Сергеенко слово разъяснено так: «Веревка от заднего колеса к перекладине под телегой» (Указ. изд., с. 63).
4 «На следующий день рано утром» или просто «рано утром» (там же, с. 76).
5 В «Воспоминаниях» Толстой пишет, что его в детстве звали «Левка-пузырь»: «Я был очень толстый ребенок» (ПСС, т. 34, с. 377).
6 «Кому у кого учиться писать: крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят» (1862). В ней под именами Федьки и Семки Толстой вывел Василия Морозова и Игната Макарова.
7 О потере ученической повести Толстой писал в упомянутой статье: «Я должен был уехать на несколько дней, и повесть оставалась не дописанною. Рукопись, три большие листа, кругом исписанные, оставалась в комнате учителя, которому я показывал ее. Еще перед моим отъездом, во время моего сочинительства, прибывший новый ученик показал нашим ребятам искусство делать хлопушки из бумаги, и на всю школу, как это обыкновенно бывает, нашел период хлопушек... и рукопись сочинения Макарова, Морозова и Толстого превратилась в хлопушки... Никогда никакая потеря не была для меня так тяжела, как потеря этих трех исписанных листов; я был в отчаянии. Махнув на все рукою, я хотел начинать новую повесть, но не мог забыть потери и невольно всякую минуту пилил упреками и учителя, и делателей хлопушек» (там же, т. 8, с. 309).
8 Толстой в статье «Кому у кого учиться писать...», противопоставляя свое писательское влияние литературной интуиции В. С. Морозова, пишет: «Я чувствовал, что с этого дня для него раскрылся новый мир наслаждений и страданий, — мир искусства; мне казалось, что я подсмотрел то, что никто никогда не имеет права видеть — зарождение таинственного цветка поэзии... Радостно мне было потому, что вдруг, совершенно неожиданно, открылся мне тот философский камень, которого я тщетно искал два года — искусство учить выражению мыслей; страшно потому, что это искусство вызывало новые требования, целый мир желаний, несоответственный среде, в которой жили ученики»... (, с. 305—306). С толстовской тенденцией в оценке рассказа «Солдаткино житье» считались и учителя Яснополянской школы. Н. П. Петерсон писал Сергеенко 17 мая 1908 г.: «Тогда, в 1862 году никто не допускал и не позволял себе говорить, что рассказ написан не самим Морозовым. И Лев Николаевич, разбирая этот рассказ в журнале «Ясная Поляна», разбирал его как произведение именно Морозова» (ГМТ).
9 См. коммент. 2 к воспоминаниям А. А. Эрленвейна.