ИЗ КНИГИ «ДАВНИЕ ДНИ»
«... Вот уже третий день, как я в Ясной Поляне1. Лев Николаевич, помимо ожидания, в первый же день предложил позировать мне за работой, также во время отдыха. Через два-три часа я сидел в его кабинете, зачерчивал в альбом, а он толковал с Бирюковым (его историографом).
Из посторонних сейчас в Ясной нет никого. За неделю же до меня был Леруа-Болье2 и нововременский Меньшиков, которому жестоко досталось от старика: за завтраком завязался спор, кончился он тем, что Лев Николаевич, бросив салфетку, вышел из-за стола, а Меньшиков в тот же день, не простившись, уехал из Ясной3.
Старичина еще бодр: он скачет верхом так, как нам с тобой и не снилось, гуляет в любую погоду. Первый день меня, как водится, «осматривали», — я же, не выходя из своей программы, молча работал, зорко присматриваясь ко всему окружающему. Нарушил молчание сам Лев Николаевич. Незаметно дошло дело до взглядов на искусство (беседовать с Львом Николаевичем не трудно: он не насилует мысли). Вечером разговор стал общим, и мне с приятным изумлением было заявлено: «Так вот вы какой!» Поводом к «приятному изумлению» было мое мнение о картине Бастьен-Лепажа «Деревенская любовь»4. Мнение же мое было таково: картина «Деревенская любовь» по силе, по чистоте чувства могла быть и в храме. Картина эта, по сокровенному, глубокому смыслу, более русская, чем французская. Перед картиной «Деревенская любовь» обряд венчания мог бы быть еще более трогательным, действенным, чем перед образами, часто бездушными, холодными. Бастьен-Лепаж поэтическим языком в живописи выразил самые чистые помыслы двух любящих, простых сердцем людей. Перед тем, как идти спать, чтобы «чем свет» ехать на поезд, прощаясь со всеми, я подал руку доктору Душану Петровичу Маковицкому, он задержал ее в своей, заметив у меня жар, поставил термометр, температура была 40! Еще днем, в холодную ветреную погоду, я с Бирюковым ходил гулять, дошли до того места, где была зарыта «зеленая палочка». Во время этой прогулки я, вероятно, простудился. Начались хлопоты, Лев Николаевич принес свой фланелевый набрюшник и какую-то теплую кофту. Набрюшник «великого писателя земли русской»! Благодаря заботам добрейшего Душана Петровича я хорошо заснул. Утром был я вне опасности, но меня оставили на несколько дней в Ясной5, и я успел сделать несколько карандашных набросков с Льва Николаевича. Один из них, по его словам, своим выражением, мягкостью напоминал «братца Николиньку»6. Я рад, что сюда заехал. Живется здесь просто, а сам Толстой — целая «поэма». Старость его чудесная. Он хитро устраняет от себя «суету сует», оставаясь в своих художественно-философских грезах. Ясная Поляна — запущенная усадьба; она держится энергией, заботами графини, самого «мирского» человека.
Ясная Поляна, лето 1906 г.»
«Дома, на хуторе, все нашел в добром порядке, но еще я полон воспоминаний о недавнем прошлом. Расстались мы хорошо. Лев Николаевич сказал, что «теперь он понимает, чего я добиваюсь, сочувствует этому». Ему понятен стал мой «Сергий с медведем»7, просил выслать ему снимки со старых и новых моих картин, с тех, что я сам больше ценю.
На прощание я зван был заезжать еще... Словом, конец был совсем неожиданный, и твои опасения, что в Ясной я «потеряюсь», не оправдались. Скажу больше: в Толстом я нашел того нового, сильного духом человека, которого я инстинктивно ищу после каждой большой работы, усталый, истощенный душевно и физически8.
Толстой — великий художник и, как художник, имеет многие слабости этой породы людей.
Он вечно увлекается сам и чарует других многогранностью своего великого дара.
Хутор, лето 1906 г.».
«Я опять в Ясной, встретили радушно»9. В тот же день Лев Николаевич изъявил полную готовность мне позировать. На другой день начались сеансы, очень трудные тем, что обстановка часто отвлекает меня от дела. С приездом В. Г. Черткова из Телятинков все изменилось. Чертков предложил играть со Львом Николаевичем во время сеансов в шахматы.
Работаем на воздухе, около террасы. Лев Николаевич увлекается игрой, забывая, что позирует, тогда я предлагаю «отдохнуть»... Думаю написать с него голову и сделать абрис фигуры, остальное дописать по этюдам10.
«боевым», для меня же, для моей картины он нужен сосредоточенным, самоуглубленным11. Фоном портрета будет служить еловая аллея, когда-то посаженная самим Толстым на берегу пруда, отделяющего деревню от усадьбы. Сейчас в Ясной гостят художница Игумнова, Сергеенко. Гости приезжают и уезжают. Лев Николаевич сообщил, что на завтра собирается в Ясную из Тулы экскурсия детей в тысячу человек!.. Наутро появилась экскурсия — школьники. Мальчики и девочки шли стройными эшелонами с флагами. С детьми шли их учителя, учительницы. Процессия продефилировала перед Толстым. День был жаркий, детям было предложено до чая выкупаться, и вся ватага с песнями, шумом повалила к пруду, туда же отправился и Лев Николаевич. Пошли и мы. Скоро сотни голов замелькали в воде. Тем временем около дома готовили столы, самовары к чаю. Предполагалось, что после дороги, купанья дети с большим аппетитом будут чаевничать (провизию они принесли с собой).
С шумом, смехом вернулась детвора с купанья. Лев Николаевич приехал верхом, и я видел, как 79-летний старик лихо вскочил на своего арабского коня.
Скоро стал накрапывать дождь, но он не смутил веселья, все чувствовали себя свободно. Время летело быстро, наступала пора собираться в обратный путь — в Тулу. Дети построились попарно и группами потянулись со своими значками мимо террасы, где стояли Лев Николаевич, Софья Андреевна, вся семья и мы, немногие гости. Дети махали значками, зорко вглядываясь, прощаясь с чудесным стариком. Он приветствовал каждую группу — ему шумно, весело отвечали и с песнями уходили из Ясной12. Фотографы неистово снимали эту необычайную, даже для Ясной Поляны, картину. На другой день начались у нас обычные сеансы, прогулки, чтения, разговоры...
Ясная Поляна, лето 1907 г.»
«<...> Сеансы наши приближаются к концу. Лев Николаевич неизменно работает положенные часы, позирует, гуляет, ездит верхом, лихо перескакивает через канавы. Гуляя утром, заходит на пять — десять минут в мою комнату, такой бодрый, говорим о разном. Иногда, как бы невзначай, вопрошает: «Как веруешь?» От подобных бесед я ухожу. Надо же старику отдохнуть от постоянных разговоров о вере <...>.
Лев Николаевич как-то рассказал мне о своей поездке в 1882 г. в Киев. Одетый простым богомольцем, в Лавре пришел он к «старцу», с намерением поговорить с ним о вере. Тот, занятый с другими богомольцами, не подозревая, что к нему обращается знаменитый писатель Л. Н. Толстой, ответил: «Некогда, некогда, ступай с богом». Таково неудачно кончилась попытка Толстого побеседовать о вере с лаврским старцем. Однако Лев Николаевич все же был утешен простецом-привратником. Тот ласково принял любопытствующего в своей сторожке в башне. Монах-привратник был отставной солдат, дрался под Плевной. Две ночи искателя веры Л. Н. Толстого в сторожке привратника ели блохи, вши, а он, Лев Николаевич, всем остался доволен, дружелюбно попрощался со своим знакомцем <...>13.
Ясная Поляна, лето 1907 г.»
«<...> В один из сеансов Толстой рассказал мне с большим юмором, как он с Николаем Николаевичем Страховым был в Оптиной пустыни у старца Амвросия, как старец, приняв славянофила-церковника Страхова за закоренелого атеиста, добрый час наставлял его, а сдержанный Страхов терпеливо, без возражений слушал учительного старца... На мой вопрос, показался ли старец Амвросий Льву Николаевичу человеком большого ума, Лев Николаевич, помолчав, ответил: «Нет», прибавив: «но он был очень добрый человек»14.
Как-то за вечерним чаем, разговаривая о портрете, мы незаметно перешли к искусству вообще. Лев Николаевич лучшим портретистом считал француза Бонна15, написавшего портрет «Пастера с внучкой» (Крамской не любил Бонна). Лев Николаевич сказал, что он не понимает, не чувствует современной «яркой» живописи, он совершенно отрицает живопись «безыдейную», похвалил фра Беато Анжелико и почему-то досталось Рембрандту и Веласкезу. Я пытался отстоять двух последних, но безуспешно16.
Разговор перешел на современную литературу, на Чехова, Горького, Леонида Андреева. Последнего Толстой заметно не любит, повторив, что не раз говорил о нем: «Леонид Андреев всех хочет напугать», прибавив, не без лукавства: «а я его не боюсь».
Ясная Поляна, лето 1907 г.»
«Вот я и дома, портрет окончен17 настроении был и Толстой. Ему хотелось поделиться мыслями, быть может, промелькнувшими во время прогулки. Поздоровались; он, как бы мимоходом, сказал: «А я вот сейчас думал, какое преимущество наше перед вами — молодыми (ему было 79, мне 45 лет). Вам нужно думать о картинах, о будущем; наши картины все кончены — и в этом наш большой барыш. Думаешь, как бы себя сохранить получше на сегодня.
Незадолго до моего отъезда Лев Николаевич спросил меня, читал ли я книжку Ромена Роллана о Микельанджело;18 я отвечаю: нет. «Она у меня есть, мне прислал ее автор; не хотите ли послушать некоторые места из нее?» Я прошу. Толстой взял книжку, стал читать а̀ livre ouvert, как бы смакуя красоту обоих языков. Прочел он несколько наиболее ярких страниц о великом художнике.
Наступил день отъезда. Лев Николаевич, прощаясь, уже стоя у экипажа, сказал: «Я рад был, истинно рад был узнать вас ближе». Все звали меня не забывать Ясную Поляну, приезжать еще19.
Киев, осень 1907 г.»
«Я давно не писал тебе, зато сейчас я угощу тебя поездкой к другим Толстым, в Каргалык. Зимой, когда успех моей выставки в Питере определился, ее стал посещать почти ежедневно гр. Дмитрий Иванович Толстой. Он однажды сказал мне: «Вероятно, «Святая Русь» попадет в Русский музей гораздо раньше, чем я думал, так как успех вашей выставки стихийный и с этим надо считаться». Тогда же он пригласил меня погостить летом в Каргалык. Местечко Каргалык находится недалеко от Белой Церкви, Киевской губернии. Оно принадлежало Ольге Ивановне Чертковой, по мужу тетке Владимира Григорьевича Черткова. Гр. Дмитрий Иванович Толстой женат на дочери Ольги Ивановны, «кавалерственной дамы» и проч. Вся семья проводит лето в Каргалыке <...>.
Мне сообщили, что в парке я увижу молодых людей с их профессорами20. Отлично, посмотрим здесь, у других Толстых, экскурсию. Часов в 10 нас пригласили в парк, расположенный около дома. Выходим; площадка и ближние аллеи иллюминированы. Тут и экскурсанты с их руководителями, нас знакомят, приглашают ужинать. Хозяева, профессора и нас 2—3 гостей; садимся за центральный стол, молодежь размещается за малыми столами вокруг. Прекрасная сервировка, множество цветов, угощают изысканными яствами, отличные вина, но все это так мало гармонирует с усталыми лицами, скромными костюмами экскурсантов. Подают шампанское. О. И. Черткова произносит эффектный тост за своих молодых гостей. За них отвечают, благодарят ученые руководители.
Лица молодежи мало-помалу становятся, быть может, более оживленными, чем ожидала того хозяйка. Тут, среди сегодняшних ее гостей, быть может, многие принимали деятельное участие в недавних грозных событиях. Молодые гости зорко всматриваются во все, что окружает их, что проходит перед их глазами. Становится ясно, сколь бестактна была затея такого роскошного пира, пира после едва потухшего пламени первой Революции. Как неудачна вся эта игра в «политику» такой находчивой, остроумной в иных сферах О. И. Чертковой. Для меня торжество каргалыкских Толстых было особенно красноречиво: оно так мало походило на живое, увлекательное торжество яснополянских Толстых. Одно — искусственное, надуманное, другое — простое, естественное, полное жизни, веселости. Тут — иллюминация, роскошный ужин, шампанское, там — тысяча детей, купанье, яркое солнце, самовары, молодой, звонкий восторг и этот дивный гениальный старик!..
На другой день ученая экскурсия выехала в Киев, а разговоры о ней прекратились.
Однообразный, монотонный порядок жизни у каргалыкских Толстых был утомителен для меня. Огромный дом был полон довольства; люди, хорошо воспитанные, жили скучно, чисто внешней жизнью. Иное было в Ясной Поляне, там все клокотало около Льва Толстого — он собой, своим духовным богатством, великим своим талантом, помимо воли, одарял всех, кто соприкасался с ним. Контраст жизни тех и других Толстых был разительный.
Киев, осень 1907 г.»
Примечания
Нестеров Михаил Васильевич (1862—1942), выдающийся русский живописец, оставивший яркий след в искусстве XIX—XX вв., был страстным почитателем творчества Толстого; особенно интересовали художника суждения Толстого об искусстве, его эстетические взгляды.
ЦГАЛИ, ф. 552, оп. 1, ед. хр. 2207), М. Горьким (М. Нестеров. Из писем. «Искусство», Л., 1968, с. 154), вел переписку с В. Г. Чертковым, «давним своим знакомцем» (ЦГАЛИ, ф. 552, оп. 1, ед. хр. 2924).
— июле 1907 г. Цель первого визита к Толстому была, по словам Нестерова, «очень определенной»: он намеревался написать этюд с Толстого, необходимый ему для будущей большой картины «На Руси» (в первоначальном замысле «Христиане»). Испрашивая у С. А. Толстой разрешение на приезд в Ясную Поляну, он писал ей в июне 1906 г. о том, что в композицию задуманной им картины среди людей, «по яркости христианского веропонимания примечательных, войдут и исторические личности, как гр. Лев Николаевич Толстой», и потому для него было бы «крайне драгоценно иметь хотя бы набросок, сделанный непосредственно с Льва Николаевича» (М. В. Нестеров. Давние дни. М., 1959, с. 284). Получив положительный ответ графини Толстой, Нестеров не без внутренней борьбы собирался в Ясную Поляну (М. В. Нестеров. Из писем, с. 176). Встреча с Толстым, однако, рассеяла все сомнения. Художнику был оказан радушный прием. Во второй приезд в Ясную Поляну Нестеров напряженно работал над портретом Толстого, одновременно обдумывая замысел «Христиан».
«На Руси». В ранних ее эскизах Толстой становился как бы символически подчеркнутым ее центром.
В основу воспоминаний Нестерова были положены его письма к А. А. Турыгину, написанные по горячим следам событий в августе 1906 г. и в июле — августе 1907 г. При работе над книгой «Давние дни» они были значительно расширены.
По тексту: М. В. Нестеров. Давние дни. М., «Искусство», 1959, с. 274—286.
1
2 Французский писатель А. Леруа-Болье был у Толстого несколько раньше, 9 мая 1906 г.
3 Во время встречи 11 августа 1906 г. между М. О. Меньшиковым и Толстым возник резкий спор по вопросам веры. Это была последняя поездка М. О. Меньшикова к Толстому.
4 Творчество французского художника Жюля Бастьен-Лепажа — давнее увлечение Нестерова, считавшего его «первым и величайшим» из современных французских живописцев. «Каждая его вещь, — писал Нестеров летом 1889 г. о своих впечатлениях от посещений Лувра, — это событие, это целый том мудрости, добра и поэзии». Он и позднее не раз возвращался к раздумьям о Бастьен-Лепаже. Мысль, высказанная им в разговоре с Толстым, — почти дословное повторение его суждений, развитых еще в 1903 г. в письме к П. П. Перцову (М. В. Нестеров
5 Нестеров остался в Ясной Поляне лишь на один день и вечером 23 августа был уже в Москве. В этот свой первый приезд к Толстому Нестеров сделал шесть карандашных набросков с него (фонды ГМТ).
6 Толстой имел в виду своего брата, Николая Николаевича, особенно любимого им.
7 Картина Нестерова «Юность Сергия Радонежского» (1892—1897).
8 Ср. письмо к А. А. Турыгину от 24 августа 1906 г.: «В Толстом же нашел я громадную нравственную поддержку, которой мне недоставало последние годы» (М. В. . Из писем, с. 178).
9 Нестеров приехал в Ясную Поляну 23 июня 1907 г. В своем дневнике Толстой оставил краткое замечание (27 июня): «Живет Нестеров — приятный» (ПСС, т. 56, с. 41).
10 В фондах Государственного музея Л. Н. Толстого хранятся два этюда Нестерова. Первый из них изображает большой пруд с видом на деревню Ясная Поляна (фон для будущего портрета Толстого); второй — этюдный набросок Д. П. Маковицкого (на том же фоне), позировавшего Нестерову в блузе Толстого.
11 «Христиане» (будущая «На Руси»).
12 Об этом посещении Ясной Поляны детьми подробно писал П. А. Сергеенко (см.: П. А. Сергеенко. Толстой и дети. — В сб.: «Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников», т. 2. М., 1960, с. 289—291).
13 Ошибка. Поездка в Киев была предпринята Толстым в июне 1879 г. Он нередко вспоминал о подробностях своего пребывания в Киево-Печерской лавре (ЯЗ
14 Толстой приехал в Оптину пустынь с Н. Н. Страховым глубокой ночью 26 июля 1877 г. Тогда же он увиделся и беседовал со старцем Амвросием. В Оптиной пустыни, у старца Амвросия, он был также 15 июля 1881 г., проделав путь пешком из Ясной Поляны с С. П. Арбузовым и Д. Ф. Виноградовым, и 27 февраля 1890 г.
15 О Жозефе Бонна как о «знаменитом портретисте» Толстой говорил в беседе с Эженом Вогюэ (ЯЗ, 14 февраля 1905 г.).
16 Разговор Толстого с Нестеровым состоялся 30 июня. Содержание его передано Д. П. Маковицким. За вечерним чаем Л. Н. говорил с М. В. Нестеровым о писании портретов. Заступался за Крамского и Бонна и высказывался против того способа писать «яркими красками в природе», какими пишет М. В. Нестеров. (ЯЗ
17 Портрет Толстого заканчивался Нестеровым в его киевской мастерской в сентябре — ноябре 1907 г. См. письма Нестерова о работе над портретом к В. Г. Черткову и А. А. Турыгину (М. В. Нестеров. Из писем, с. 184, 186).
18 Имелась в виду книга: . Vies des hommes illustres. La vie de Michel Ange. Paris, 1906. Отзывы об этой книге с критическими замечаниями Толстого приведены в «Яснополянских записках» Д. П. Маковицкого (22, 24 августа 1906 г.).
19 В письме к Нестерову от 10 октября 1907 г. С. А. Толстая писала: «Какой вы настоящий, вдохновенный художник! Как вы любите свое дело, и как волнуетесь, когда работаете! Еще бы не сочувствовать вам!» (М. В. Нестеров. Из писем, с. 397).
20