ИЗ «ДНЕВНИКА»
16 июня <1853>. Воздвиженское1.
<...>
Однако, для соблюдения хронологического порядка во всех важных явлениях на левом фланге, не лишним будет упомянуть, что нежданно, негаданно (но, впрочем, для нас в Воздвиженском, а не для высших сфер) произошла перемена в начальстве нашем, а именно: князь Барятинский назначен, вместо генерала Коцебу, начальником штаба, а генерал-лейтенант барон Врангель из Дагестана — к нам начальником левого фланга кавказской линии. Об этих крупных новостях услышал я только 12-го июня утром, а вечером приказом по гарнизону Воздвиженской в одном пункте объявлялось о высочайших назначениях выше упомянутых генералов, а в другом — о наряде на завтрашнее число в сквозную оказию до Грозной и обратно колонны из трех рот, 5-й и 6-й егерских Куринского полка и одной роты линейного батальона при двух орудиях нашей батареи под начальством штабс-капитана Полторацкого.
Вследствие 2-го пункта приказа по гарнизону 13-го числа в 4 часа утра, получив от Ляшенко2 обычные приказания и заведенным порядком собрав колонну за Атачинскими воротами, я около 8 часов утра тронулся по грозненской дороге. В колонне шло до трехсот повозок, а впереди всех тарантас майора А. И. Карпова, на два дня завернувшего к нам в Воздвиженскую по пути из российского отпуска за оставшимися здесь его вещами и ехавшего в тот день с оказией обратно в Грозную для дальнейшего странствования в г. Кубу. От Большого кургана я держался с Вавилой и двумя казаками правой цепи и до Хан-Калы затравил своими борзыми пять русаков. У Ермоловского кургана по обыкновению был сделан привал, а когда через полчаса я тронул колонну, то сам с Вавилой и двумя казаками опять вернулся к правой цепи. Отошли с версту. Из-под казака вскочил русак и потянул по направлению к Грозной. Вавила с неистовым азартом бросился за ним и, во все горло атукая, старался указать его собакам, которые метались из одной стороны в другую и, высоко подпрыгивая над бурьяном, не могли всмотреться в косого. Не увлекаясь скачкой Вавилы и казаков, я подавался вперед рысью, но, поравнявшись с серединой вытянутой по дороге колонны, я вдруг увидел недалеко от авангарда влево на верхней плоскости между Хан-Кале и Грозненскою башней конную партию в 20—25 человек чеченцев, стремительно несущихся с уступа наперерез пути колонны. Тут ясно представилась уму моему другая травля, в которой, конечно, роль зайца играл кто-нибудь из наших джигитов, уехавших вперед от колонны. Стремглав бросился я к авангарду и на скаку слышал залп ружейных выстрелов, но, еще не достигнув 5-й роты, за сотню шагов, увидел уже снятое с передков орудие и поднятый над ним пальник. «Отставь, отставь, там наши!» — кричал я что есть мочи и, к счастью, успел остановить выстрел, уже направленный на горсть толпившихся всадников, между которыми, очевидно, попались и наши. Не успел 3-й взвод по приказанию моему броситься вперед и пробежать несколько шагов, как чеченцы пошли на уход степью к Аргуну, и тогда по ним вдогонку были пущены две гранаты. В ту же минуту от места схватки прискакал в колонну растерянный, бледный как смерть барон Розен, и почти вслед за ним прибежала без седла гнедая лошадь, по форменному седлу которой артиллеристы признали ее батарейною их взводного офицера. В это время из-за мелких по дороге кустов показался идущий пешком и сам артиллерийский прапорщик, Щербачев. Молодой и краснощекий 19-летний юноша, Щербачев, за несколько перед тем месяцев оставивший скамью артиллерийского училища, удивлявший всех здоровьем и необыкновенным телосложением и силой, и в эту минуту поразил нас. Он шел медленными, но твердыми шагами, не хромая, не охая, не жалуясь, и, только когда спокойно подошел к нам, мы увидели, как он дорого поплатился чеченцам. Кровь буквально ключом била из ран его в грудь и обе ноги пулями, в живот ружейною картечью и по шее шашечным ударом. В колонне не было ни доктора, ни фельдшера, пришлось работать ротным цирюльникам, и Рыбоконь довольно быстро и ловко принялся за перевязку раненого. Между тем Розен, несколько оправившийся от первого испуга, сумел объяснить, что они впятером поехали от оказии вперед и что в минуту нападения горцев граф Лев Толстой, Павел Полторацкий3 и татарин Садо, вероятно, ускакали в Грозную, тогда как Щербачев и он повернули лошадей навстречу идущей колонне. «Ваше благородие, — прервал артиллерийский солдат, лежавший на высоком возу сена, — там на дороге еще кто-то лежит, и сдается мне, что он шевелится!» Я крикнул 3-му взводу: «Вперед, бегом», и сам бросился по дороге, а за мною поскакал Вавила. В пятистах шагах от авангардного орудия лежал убитый знакомый нам вороной конь, а из-под него торчало изуродованное тело Павла. Громко стонал он и отчаянным голосом просил освободить его от невыносимой тяжести трупа. Соскочив с лошади и бросив поводья Вавиле, я с необычайною силой, одним удачным взмахом опрокинул труп безжизненной лошади и освободил страдальца, исходящего кровью. Все раны были нанесены ему холодным оружием, тремя ударами по голове и четырьмя по плечу. Последние были так жестоко сильны, что буквально разворотили надвое правое плечо, раскрыв всю внутренность... Я послал Вавилу с приказанием всей колонне подвинуться сюда, и здесь уже начались перевязки и приготовление носилок. Павел был в памяти и хотя с трудом, но мог мне дать последние поручения к брату Борису, сестрам и даже к отцу своему. Увидев Ахманского, он подозвал его и, приказав ему стать возле себя на колени, привлек к себе, поцеловал и попросил его благословения. Эскулапы наши, то есть цирюльники, работали усердно; добыв от кого-то чистое белье, они его рвали на бинты и затягивали раны. С Щербачевым они справились отлично, но кровотечения Павла, при громаднейшем размере его раны, остановить никак не могли и требовали для этой цели спирта. Я вспомнил, что присутствовавший здесь майор Карпов на привале у Ермоловского кургана потчевал меня только что вывезенною им из матушки России березовой настойкой, но она оказалась для питья невозможной, так как березовые почки были настояны российским спиртом в 80°, обжигала рот и губы, как огонь. Изумрудного цвета убийственная влага эта была налита в фунтовую от одеколона склянку, я схватил ее из рук Карпова и, не долго думая, опрокинул ее всю в рану Павла. Он неистово вскрикнул и от нестерпимого ожога лишился чувств! Слишком решительная и не обдуманная мною мера в ту минуту меня испугала, но впоследствии оказалось, что она принесла несомненную пользу, с чем согласились и доктора госпиталя.
4, рассмотрев с кургана спокойное положение колонны и уже скрывающихся на горизонте чеченцев, счел излишним за ними гнаться и вернул войска в крепость, но от них отделилось несколько всадников, которые понеслись к нам в колонну, стоявшую от Грозной не более четырех верст. Прискакавшие к нам были Пистолькорс5 и несколько кунаков его, мирных чеченцев грозненских аулов.
Общими силами, соорудив для раненых из солдатских шинелей носилки, мы уложили обоих и тронулись вперед. Пистолькорс гарцевал от одного к другому и, вполне удовлетворив собственное любопытство, в свою очередь, сообщил нам, что гр. Лев Толстой с татарином Садо, хотя и были очень ретиво преследуемы семью чеченцами, но благодаря быстроте коней своих, оставив им в трофей одну лишь седельную подушку, сами целы и невредимы достигли ворот крепости. Теперь только я смог собрать от Розена и обоих раненых подробности о всем случившемся и узнал следующее. Когда с привала у Ермоловского кургана была двинута колонна, то Лев Толстой, Павел Полторацкий, Щербачев, барон Розен и общий приятель их Садо порешили уехать вперед в Грозную. Маневр этот, увы, слишком известен на Кавказе! Кто из нас, обреченный на лихом коне двигаться шаг за шагом, в оказии с пехотною частью, не уезжал вперед? В течение 8—10 часов сряду жариться под палящими лучами солнца или до костей мокнуть под непрерывным дождем и за несколько верст отчетливо и ясно увидеть наконец цель томительного пути. И не воспользоваться возможностью за несколько минут быстрой езды положить предел испытанию? Это такой соблазн, что молодой и старый, вопреки строгому запрещению и преследованию начальством, частенько ему поддается. И наши пять молодцев поддались этому соблазну. Отъехав от колонны на сотню шагов, они условились между собою, чтобы двое из них для освещения местности ехали бы по верхнему уступу, а остальные — нижнею дорогой. Только что поднялись Толстой и Садо на гребень, как увидали от хан-кальского леса несущуюся прямо на них толпу конных чеченцев. Не успев, по расчету времени, безнаказанно спуститься обратно, гр. Толстой сверху закричал товарищам о появлении неприятеля, а сам с Садо бросился в карьер, по гребню уступа, к крепости Грозной. Остальные внизу, не сразу поверив известию и, конечно, не имея возможности сами увидеть горцев, несколько минут провели в бездействии, а когда уже чеченцы (из которых человек семь отделилось в погоне за Толстым и Садо6) показались на уступе и ринулись вниз, то Розен, повернув лошадь, помчался назад к колонне и счастливо достиг ее. За ним бросился и Щербачев, но казенная лошадь его скакала плохо, и чеченцы, нагнав его, ранили и выбили из седла, после чего он пешком добрался до колонны. Хуже же всех оказалось положение Павла. Увидев чеченцев, он инстинктивно бросился вперед по направлению к Грозной, но, тотчас же сообразив, что молодая, изнеженная и чересчур раскормленная лошадь не выскачет в жаркий день до пяти верст, отделяющих его от крепости, — он круто повернул ее назад в ту самую минуту, когда толпа неприятеля уже спустилась с уступа на дорогу, и, выхватив шашку наголо, очертя голову (как выразился сам) хотел напролом прорваться в колонну. Но один из горцев верно направил винтовку и, выждав приближение Павла, почти в упор всадил пулю в лоб его вороному; он со всех ног повалился и прикрыл его собой. Чеченец с коня нагнулся к Павлу и, выхватив у него из рук в серебро оправленную шашку, стал тащить с него ножны, но при виде бежавшего на выручку 3-го взвода он полоснул лежащего по голове шашкой и поскакал сам наутек. Его примеру, один за другим, последовали еще шесть горцев, нанесшие на всем скаку жестокие удары шашками по голове и открытому плечу Павла, который в неподвижном положении, под тяжестью трупа убитой лошади, истекал кровью до самой минуты моего появления...
по кавказскому корпусу о «вменении в непременную обязанность колонных начальников открывать огонь по отъезжающим самовольно из оказии вперед и таковых затем предавать военному суду». Поэтому в настоящую минуту необходимо было решить, как и в каких формах донести мне о происшествии начальству, что усложнялось еще и другим обстоятельством: преемником князя Барятинского вновь назначенный начальник дивизии и левого фланга барон Врангель только что вступил в должность, и хотя о нем гремела слава как о рыцаре «без страха и упрека», но он сам еще никого из нас не знал, и мы его не видели. Чистосердечно доложить о проступке пострадавших значило бы наверняка подвергнуть их строгой ответственности по суду, а потому не лучше ли придумать такую обстановку катастрофе, которая бы могла оправдать их в глазах начальства? «Конечно, так!» — решили все присутствовавшие и тут же приступили к реляции о мнимых отличиях, оказанных при схватке с неприятелем Полторацким, и Щербачевым. После горячих прений, в которых голос Пистолькорса звучал громче других, военный совет наш постановил, чтобы я, как колонный начальник, явившись к барону Врангелю, доложил бы его превосходительству, что ехавшие при колонне из Воздвиженского в Грозную мирные горцы, человек, положим, 10 или 12, от Ермоловского кургана, уже в виду крепости, отделились вперед и были внезапно атакованы партией горцев в 30 человек. Тогда Полторацкий и Щербачев, находящиеся в ту минуту в голове колонны, захватив взвод стрелков, устремились на выручку мирных чеченцев, но лошади их занесли, и они попали в свалку прежде, чем подоспели егери, и поплатились своею кровью. Не совсем правдоподобную басню эту сформулировали окончательно, тут же передали не только двум виновникам происшествия, которые как будто бы с благодарностью за участие их положению внимательно ее выслушали, но и сообщили к сведению и нижним чинам 5-й егерской роты, в этот день идущей в авангарде.
7.
Примечания
Владимир Алексеевич Полторацкий (1828—1889) — офицер, участник ряда военных экспедиций на Кавказе в 1847—1854 гг., впоследствии генерал-майор.
Толстой оказался под началом В. А. Полторацкого во время одной из «оказий», военного похода летом 1853 г., когда уже для себя сделал выбор между военной и невоенной карьерой. «... Кавказская служба, — записывал он в дневнике 10 марта 1853 г., — ничего не принесла мне, кроме трудов, праздности, дурных знакомств... Надо скорей кончить» (ПСС
Полторацкий воспроизводит один из эпизодов военной службы на Кавказе. Он известен и по дневниковой записи Толстого от 23 июня 1853 г.: «Едва не попался в плен, но в этом случае вел себя хорошо, хотя и слишком чувствительно» (ПСС, т. 46, с. 162).
Воспоминания впервые были опубликованы в ИВ—676 (с сокращениями и неточностями).
ЦГАЛИ, ф. 1337, оп. 1, ед. хр. 191, лл. 11—14 об.).
1 Крепость.
2
3 Племянник В. А. Полторацкого.
4
5 Один из младших офицеров. Полторацкий в «Дневнике» называет его: «Наш джигит».
6 «Несмотря на запрещения начальством таких поездок, ввиду их опасности, они ничем не вооружились, кроме шашек. Испытав свою лошадь. Садо́ предоставил это и другу [Толстому], а сам пересел на его иноходца, который, как известно, не умеет скакать... Неожиданно перед ними показалась группа чеченцев человек в двадцать. Чеченцы начали вынимать ружья из чехлов и разделились на две партии. Одна партия преследовала двух [надо: трех] офицеров, поскакавших обратно... Садо́, а за ним и Лев Николаевич пустился по другому направлению к казачьему пикету, расположенному в одной версте. Гнавшиеся чеченцы уже приближались к ним... Лев Николаевич, имея возможность ускакать на резвой лошади своего друга, не покинул его. Садо́, подобно всем горцам, никогда не расставался с ружьем, но, как на беду, оно не было заряжено. Тем не менее он нацелил им на преследователей и, угрожая, покрикивал на них. Судя по действиям преследовавших, они намеревались взять в плен обоих, особенно Садо́ для мести, а потому не стреляли. Обстоятельство это спасло их. Они успели приблизиться к пикету, где зоркий часовой издали заметил погоню и сделал тревогу. Выехавшие навстречу казаки принудили чеченцев прекратить преследование» (С. А. Берс. Воспоминания о графе Л. Н. Толстом. Смоленск, 1893, с. 9—10. См. также «Дневники С. А. Толстой. 1897—1909». М., 1932, с. 235 и «Яснополянские записки» Д. П. Маковицкого. — ЛН, т. 90, кн. 2 (печатается).
7 «Дневнику» В. А. Полторацкого был таков. Барон А. Е. Врангель узнал, в чем была истинная суть происшествия. Полторацкому угрожал суд за ложное донесение. Он оправдывался перед Врангелем: «Скрыть от Вас истину я позволил себе только для спасения виноватых. Сам я, как и всякий другой колонный начальник, не мог отвечать по закону за офицеров, пока последним разрешено ездить верхом. Убеждать их колонный начальник не имеет возможности и средства». Врангель возражал: «Вы должны были в силу приказа по Кавказскому корпусу стрелять по уехавшим самовольно вперед картечью, а отнюдь не поощрять их преступлений...» (ЦГАЛИ— 16). Однако благодаря знакомству Врангеля и барона Розена, одного из невольных виновников стычки, история была замята.