Сухотина-Толстая Т. Л.: Из "Дневника"

ИЗ «ДНЕВНИКА»

4 февраля 1898 г.

На днях приехала из Петербурга, где была по делам «Посредника» <...>.

Видела Репина. Завтракала у него <...>. Он все работает над своим «Искушением»1, которое мы видели у него прошлой зимой и которое папа̀ советует ему бросить. Репин все просит папа̀ дать ему сюжет. Он приезжал с этим в Москву, потом писал мне об этом и еще несколько раз напоминал мне об этом, пока я была в Петербурге2. Вчера папа̀ говорил, что ему пришел в голову один сюжет, который, впрочем, его не вполне удовлетворяет. Это момент, когда ведут декабристов на виселицу. Молодой Бестужев-Рюмин увлекся Муравьевым-Апостолом, — скорее личностью его, чем идеями, и все время шел с ним заодно, и только перед казнью ослабел, заплакал, и Муравьев обнял его, и они пошли так вдвоем к виселице3.

Обедали у Ярошенко. Он потерял голос, но в общем молодец. Видела у него портрет старика Шишкина, который умирает4, и кратер Везувия5.

Прожила я в Петербурге неделю и собиралась уже ехать домой, как получила от папа̀ телеграмму следующего содержания: «В Петербург едут самарские молокане. Останься, помоги им» <...>6. День до приезда молокан я хотела употребить на приготовление путей для оказания помощи и стала соображать, куда мне направиться. Я знала, что государь получил письмо папа̀, в котором он подробно писал об отнятии детей у троих молокан7, знала, что Кони сделал, что мог, для них в сенате8, что Ухтомский в своей газете напечатал письмо папа̀ об этом деле9, — и знала, что никто на это ниоткуда не откликнулся. Стало быть, надо было искать иных путей. Так как дело, очевидно, зависело от Победоносцева, то я решила пойти прямо к нему <...>.

Кони сказал мне, что если бы я спросила его совета, что делать, — то этого совета он не дал бы мне, но что посещение мое повредить делу не может. Он показал мне закон, по которому всякие родители, крещенные в православную веру и воспитывающие своих детей в другой вере, подвергаются заключению в тюрьму, причем дети у них отбираются. Потом он мне дал совет, через кого действовать, если я захочу подать прошение на высочайшее имя, и отпустил, не надеясь на успех. От него я поехала прямо в дом церковного ведомства на Литейной.

Войдя в переднюю, я сказала швейцару доложить Константину Петровичу, что графиня Толстая хочет его видеть. Швейцар спросил: «Татьяна Львовна?» Я сказала: «Да». — «Пожалуйте, они вас ждут». Я прошла в кабинет, в который тотчас же вошел и Победоносцев.

Он выше, чем я ожидала, бодрый и поворотливый. Он протянул мне руку, подвинул стул и спросил, чем может мне служить. Я поблагодарила его за то, что он меня принял, и сказала, что отец ко мне прислал молокан с поручением помочь им. Я ему рассказала их дело и откуда они.

— Ах да, да, я знаю, — сказал Победоносцев, — это самарский архиерей переусердствовал, — я сейчас напишу губернатору об этом. Знаю, знаю. Вы только скажите мне их имена, и я сейчас напишу.

И он вскочил и пошел торопливыми шагами к письменному столу. Я была так ошеломлена быстротой, с которой он согласился исполнить мою просьбу, что я совсем растерялась, тем более что у меня было с собой черновое прошение молокан, но имен их на нем не было. Я это ему сказала, прибавив, что я никак не ожидала такого быстрого результата своей просьбы, а надеялась только на то, что он посоветует мне, что мне предпринять. Тут я ему сказала, что крестьяне хотят подавать прошение на высочайшее имя, прочла его ему и спросила, советует ли он его все-таки подавать <...>.

Прослушав это прошение, Победоносцев сказал, что незачем его подавать, что об этом деле довольно говорили и писали и что, во всяком случае, дело это придет к нему и решение его будет зависеть от него. Потом он сказал, что детям в монастырях так хорошо, что они и домой не хотят идти.

Я сказала, что это может быть, но что для родителей большое горе — лишение своих детей.

— Да, да, я понимаю. Это все архиерей самарский переусердствовал; у шестнадцати родителей отняты дети. У нас и закона такого нет.

А я только что видела этот закон у Кони и не удержалась, чтобы не сказать:

— Виновата, этот закон, кажется, существует, но, к счастью, не бывал применен.

— Да, да. Так вы пришлите мне имена молокан, и я напишу в Самару.

Я подумала, не надо ли еще что-нибудь спросить, и так как ничего больше не пришло в голову, я встала и простилась. Победоносцев проводил меня до лестницы, спросил, надолго ли я в Петербурге, у кого я остановилась, и наверху лестницы опять простился со мной. Вдруг, когда я уже сошла вниз и стала надевать шубу, он опять вышел и окликнул меня:

— Вас зовут?

— Татьяной.

— По отчеству?

— Львовной.

— Так вы дочь Льва Николаевича Толстого?

— Да.

— Так вы знаменитая Татьяна?

Я расхохоталась и сказала, что до сих пор я этого не знала.

— Ну, до свиданья.

о них столько было говорено и писано10.

Кони, который на другой день утром пришел ко мне, объяснил это тем, что если бы Победоносцев признал меня за дочь Толстого, то ему было бы неловко не сказать мне о нем ничего, и тогда ему пришлось бы сказать о том, что он знает о письме папа̀ к царю и о том, что это дело давно в сенате, и пришлось бы дать объяснение, почему до сих пор ни от кого нет ответа. А так, разговаривая с незнакомой барышней, ему было удобнее сразу покончить это дело. Может быть, он даже был рад тому, что я обратилась прямо к нему и дала ему этим возможность сразу прекратить дело <...>.

8 марта 1898 г.

Папа́ получил от молокан письмо, что детей им вернули.

Примечания

—1950) — старшая дочь Толстого; среди его домашних особенно близкий ему человек, в котором он неизменно находил сочувствие и поддержку своим идеям и своему образу жизни.

В родительском доме Татьяна Львовна прожила 35 лет, наблюдая все перипетии духовного роста Толстого. По ее словам, чувство любви и благоговения, которое она испытывала к отцу, никогда не покидало ее. Но она была не только любящей дочерью, но и подлинным сподвижником отца. Она участвовала в делах издательства «Посредник»; в 1891—1892 гг. вместе с отцом и его единомышленниками Татьяна Львовна организовывала помощь голодающим и оказалась под тайным надзором полиции, как человек, разделявший политические и религиозные взгляды своего отца и участвовавший в распространении его запрещенных произведений.

школу живописи, ее учителем был И. Е. Репин, она пользовалась советами выдающихся художников — Н. Н. Ге, В. Г. Перова, Л. О. Пастернака, Н. А. Касаткина и др. Татьяна Львовна создала целую галерею портретов Толстого, множество характерных зарисовок яснополянского быта.

После Октябрьской революции Т. Л. Сухотина-Толстая посвятила себя пропаганде творческого наследия отца, а с 1923 г. стала директором Толстовского музея в Москве. С 1925 г. она выступала с чтением лекций о Толстом за границей. В 1928 г. Сухотина-Толстая опубликовала свои воспоминания: «О смерти моего отца и об отдаленных причинах его ухода» («Europe», 1928, № 67, 15 июля), объективно освещавшие последние годы жизни Толстого и остающиеся и поныне, наряду с мемуарами ее старшего брата С. Л. Толстого, наиболее правдивыми и глубоко волнующими документами, воскрешающими драматические события жизни, ухода и смерти великого писателя. Выполняя волю матери, ее дочь, Т. М. Альбертини, передала в дар Музею Л. Н. Толстого в Москве материалы зарубежного архива Татьяны Львовны.

По тексту книги: Т. Л. . Воспоминания. М., 1976, с. 228—233.

1 Картина И. Е. Репина «Иди за мною, сатана» («Искушение Христа»). О критических замечаниях Толстого по поводу этой работы Репина см. подробнее: А. В. Цингер. У Толстых. — «Международный толстовский альманах», сост. П. Сергеенко. М., 1909, с. 395.

2 «Вчера обедал у нас Репин, все просил Льва Николаевича задать ему тему для картины. Он говорил, что хотел бы свои последние силы в жизни употребить на хорошее произведение искусства, чтоб стоило того работать. Лев Николаевич еще ничего ему не посоветовал, но думает» (ДСТ III, с. 16). Мысль эта о теме для картины И. Е. Репина занимала Толстого. 21 января 1898 г. Толстой писал Черткову: «Он (Репин) очень и серьезно просит меня дать ему сюжет, и он исполнит его. И я вижу, что это серьезно, и все не нашел еще достойного сюжета и чувствую большую ответственность» (ПСС, т. 88, с. 75). И. Е. Репин обращался и к посредничеству Т. Л. Толстой: «Я все мечтаю, что Лев Николаевич однажды найдет мне желанную тему и через Ваше посредничество я получу ее и попробую свои силы» (И. Е. Репин и Л. Н. Толстой. Переписка с Л. Н. Толстым и его семьей. М. — Л., «Искусство», 1949, с. 95).

3 Картина, однако, так и не была создана И. Е. Репиным, сохранился лишь небольшой набросок к ней.

4

5 Имеется в виду картина Н. А. Ярошенко «Везувий» (1897).

6 Неточный текст. Толстой телеграфировал дочери: «Молокане приезжают вторник Петербург хлопотать детях. Отложи отъезд помочь им». (ПСС, т. 70, с. 265). Речь шла о детях трех крестьян-сектантов — Чипилева, Болотина и Самошкина, которые были отняты у родителей и отданы в монастыри. Об этом произволе властей Толстой дважды писал царю: 10 мая и 19 сентября 1897 г. Первое письмо по назначению не дошло, второе было передано Николаю II.

7 Прошение царю написано Толстым 25 января 1898 г, от имени молоканина Ф. И. Самошкина, у которого был отобран единственный пятилетний сын (ПСС

8 В письме к А. Ф. Кони от 25 января 1898 г. Толстой просил его похлопотать в сенате о возвращении родителям насильно отнятых детей. «Нельзя оставаться спокойным, — писал он, — когда на ваших глазах совершаются такие злодейства» (ПСС, т. 70, с. 265).

9 «С. -Петербургские ведомости», не было написано Толстым.

10 Рассказ Т. Л. Толстой о приеме ее К. П. Победоносцевым нашел свое отражение в романе Толстого «Воскресение» (ч. 2, гл. XXVII) в сцене свидания Нехлюдова с Топоровым по делу сектантов.