Из записок надзирателя Бутырской тюрьмы.
Был холодный ветряный вечер в конце ноября 1897 года1. Окончив служебные занятия в канцелярии, я шел к себе на квартиру, находившуюся близ тюрьмы. Около дома встретился мне высокий, несколько сутуловатый старик в полушубке и нахлобученной шапке. Поравнявшись со мной, он пристально взглянул на меня и остановил вопросом: „Вы здешний?“
— То-есть, как здешний? — спросил я, удивленный, в свою очередь.
— Я хотел узнать, вы не смотритель тюрьмы?
— Да, я надзиратель тюрьмы, — ответил я и хотел итти дальше.
— Вот мне и нужно поговорить с вами, — задерживал меня незнакомец. — Не можете ли вы дать мне некоторые сведения о жизни заключенных в тюрьме?
Меня крайне удивило это желание незнакомца, и я довольно неохотно отвечал, что не могу давать никаких справок и сообщать что-либо о жизни заключенных. Все это строго запрещено.
— Но мне нужны такие сведения, — продолжал задерживать меня незнакомец, — которые не будут касаться ни тюремных порядков, ни тюремного начальства.
Я стал вглядываться в стоявшего предо мною человека. Лицо его показалось мне знакомым, я где-то встречал его. И вдруг я припомнил, что видел портрет его в печати.
— Вы писатель? — говорю я.
— Да, я — Толстой.
Узнав, что со мной разговаривает граф Толстой, я пригласил его зайти ко мне. Он сразу согласился. Придя в комнату, граф разделся. Я придвинул для него кресло к столу, на котором стоял уже самовар, и предложил стакан чаю, но Л. Н. отказался.
— Мне нужны некоторые сведения для моего романа „Воскресение“, — заговорил Л. Н. — Мне нужно знать, имеют ли политические арестованные общение с уголовными.
— Нет, политические с уголовными никогда вместе не бывают.
— Не видятся ли они хотя при свиданиях? — спросил Л. Н.
— Никогда. Политические арестанты содержатся в башнях (одиночек тогда еще в тюрьме не было), и свидания для них разрешаются исключительно только в конторе тюрьмы. Для уголовных же арестантов свидания разрешаются в посетительских комнатах2.
— То, что вы мне сообщаете, заставляет меня изменить план романа, — сказал Л. Н. Затем, помолчав немного, он спросил, в чем заключается моя служба.
Я рассказал, что работы у меня много: приходится одевать всех арестантов перед отправкой их в путь, если нет у них собственной одежды. Я обязан быть при приеме и отправке всех партий, — что помимо обычного 10—12-часового дня работы заставляет меня работать еще несколько лишних часов. Домой прихожу до такой степени усталым, что нет сил не только что почитать, но даже газету просмотреть.
Л. Н. просидел у меня около часу и старался уяснить все подробности об отправке ссыльных из Москвы, остановках на этапах и ночлегах, питании в пути, о конвойной команде и отношении ее к арестантам, особенно об отношениях к женщинам, не терпят ли они каких оскорблений от команды.
в переднюю Софья Андреевна. Я сказал ей, кто я, и что пришел по приглашению Л. Н-ча. Выслушав меня, Софья Андреевна велела слуге проводить меня наверх к Льву Николаевичу. Я пошел вслед за слугой по лестнице в мезонин.
Услыхав наши шаги, Л. Н. вышел из комнаты и, узнав меня, привел в свой кабинет. Это была небольшая комната, в которой стоял диван, кресла и стулья, обтянутые темнозеленой клеенкой. Посреди комнаты стоял большой стол, а другой стол, за которым работал Л. Н., стоял у окна. Комната показалась мне мрачной, особенно вечером, когда я пришел. На столе горели стеариновые свечи, но они слабо освещали комнату. Лев Николаевич посадил меня за средний стол, а с своего стола взял листы корректур и положил их передо мной, говоря:
— Вы читайте корректурные листы и говорите мне, что не сходится у меня с тюремными порядками вашей тюрьмы, а я буду записывать.
Он сел и положил перед собой лист бумаги. Я стал читать корректурные листы, в которых было описание тюрьмы, и говорил, где что было написано неверно, а Л. Н. записывал на своем листе3.
Неправильностей было, однако, немного. Так, Л. Н. неверно описал форменную одежду надзирательницы в женском отделении, а также неверно описал одежду надзирателей; было несколько мелких неверностей о содержании арестантов. Чтение корректур Л. Н. часто прерывал, спрашивая меня о разных обстоятельствах тюремной жизни. Интересовался знать, по каким причинам пересыльные арестанты подолгу задерживаются в тюрьмах, расспрашивал меня подробно, как совершается отправка арестантов весной во время разлива рек, не затопляет ли где вода тюрем во время половодья. Часто возвращался к вопросу, не могут ли каким-либо путем политические иметь сообщение с уголовными.
— Мне очень хотелось бы, — говорил Л. Н., — написать в романе сцену, где Маслова, находясь в тюрьме, могла бы завести знакомство с политическими арестантами. Теперь же мне придется изменить план романа и знакомство Масловой с политическими перенести на путь их в Сибирь.
Я три вечера ходил к Л. Н-чу читать корректурные листы, но в последний раз Л. Н. не присутствовал при чтении корректур, а заходил временами и всегда задавал какой-нибудь вопрос о жизни арестантов в тюрьме.
Так, он интересовался подробно характерами арестантов, их поведением, религиозностью... Я рассказывал Л. Н-чу о разных типах арестантов, о совершаемых ими преступлениях и взаимных отношениях друг к другу. Потом попросил Л. Н-ча, чтобы он объяснил мне свое учение о непротивлении злу.
— Это не мое учение, — отвечал Л. Н., — этому учил сам бог.
— Как же смотреть на преступника, совершившего преступление? — спросил я.
— В прежние времена, — отвечал Л. Н., — если человек, совершивший преступление, считался вредным для общества, то такой человек, преступник, уничтожался. Но то были времена дикие, эти времена теперь прошли. Грубые нравы сгладились, люди вообще стали мягче, гуманнее. В настоящее время человека-преступника не уничтожают, да и не должно его уничтожать, а нужно такого человека жалеть, нужно, по возможности, облегчать его участь, каков бы он ни был. И для ваших преступников нужны не тюрьмы и не ссылка в Сибирь, а участливое к ним отношение.
— Много лет я имею общение с арестантами, — говорю я Л. Н-чу, — и на основании своих наблюдений и разговоров с ними я тоже пришел к убеждению, что ссылка в Сибирь не только не нужна, но вредна.
— Как это странно, — сказал Л. Н., — что вы и я пришли к одному убеждению по вопросу о ссылке. Почему вы считаете ссылку вредной?
— Большинство из ссылаемых в Сибирь обрекается на медленную, но верную смерть. Еще семейным, хотя и с большим трудом, но все же удается устроиться в Сибири. Вот только, пока они дойдут до Сибири и смогут устроиться, то обычно у них погибают от болезней все малые дети. Для одиноких, в особенности для бродяг и для так называемых „общественников“, т. е. ссылаемых в Сибирь по приговорам сельских обществ, без суда, ссылка является прямо гибелью. Оторванные от родины, попавши в совершенно чуждую страну, не схожую ни по климату, ни по культуре с оставленной родиной, эти ссыльные не в силах бывают сжиться с новыми местными условиями и местным населением, известным под именем чалдонов. Чалдоны относятся к ссыльным с ненавистью и презрением. Нанимая ссыльных в работники, чалдоны их жестоко эксплоатируют. Попав в кабалу, ссыльные в свою очередь ненавидят чалдонов и при первом удобном случае бегут, становясь бродягами по тайге, или пробираются на родину в Россию. В тайге большая часть их погибает от холода, голода, болезней и от пуль чалдонов. Те, которым удается добраться до родных мест, обычно скоро бывают узнаны, судятся, как беглые, и обратно возвращаются в Сибирь. Бродяжничество и хождение на родину является обычной болезнью ссыльных. Только самые крепкие и выносливые успевают побывать на родине, но все же, в конце концов, погибают после „хождения по хрустальному мосту“, т. е. перехода зимой по льду через Байкал, или же замерзают, или их заносит пургой в пути, или погибают от болезней и истощения. Из семейных скорее других приспособляются к жизни в Сибири ремесленники.
Я вспомнил о переселенцах духоборах, которых сопровождал в Канаду сын Л. Н-ча, и спросил, получает ли он какие известия от Сергея Львовича.
— Переезд совершился благополучно4, — отвечал Л. Н. — Духоборы, вероятно, хорошо устроятся в Америке. Вера духоборов, — прибавил он, — ближе всего подходит к нравственному состоянию людей, ищущих Бога.
Немного помолчав, Л. Н. произнес:
— Лет через 500 те верования, из-за которых духоборы должны были выселиться в Америку, будут господствующими у большинства христианских народов.
После моих посещений Л. Н. еще один раз приходил ко мне, чтобы дополнить некоторые места в описании тюрьмы в своем романе. Очень ему хотелось самому лично видеть арестантов в их обыденной жизни в тюремной обстановке, но я не мог оказать ему в этом никакого содействия.
.
Примечания
Виноградов Иван Михайлович — надзиратель Бутырской тюрьмы в Москве. Зимой 1899 г. Толстой встречался с И. М. Виноградовым. Писатель воспользовался его консультациями, исправляя в корректурах «Воскресения» неточности и ошибки, касающиеся тюремного быта, одежды арестантов, надзирателей, тюремного распорядка, режима и т. п.
«Толстой и о Толстом» (вып. 3, М., 1927) В. В. Корсаковым.
По тексту: «Толстой и о Толстом. Новые материалы», вып. 3. М., изд. Толстовского музея, 1927, с. 48—53.
1 Эта дата ошибочна. Знакомство Толстого с Виноградовым произошло не в ноябре 1897 г., а 16 января 1899 г., за день до первого визита надзирателя к Толстому. Виноградов был трижды у Толстого, что было отмечено С. А. Толстой в дневнике: «17 января. У Льва Николаевича... смотритель тюремного замка в Бутырках, который дал ему очень много указаний по технической части тюремного дела, заключенных, их жизни и пр. — все это для «Воскресения». «18 января. Опять приходил тюремный смотритель для сведений по тюрьме, пересыльных и пр.». «19 января. Лев Николаевич бодр и разговаривает с тюремным надзирателем» (ДСТ III, с. 110).
2 Все сцены, в которых описывались отношения Масловой с Марией Павловной в пересыльной тюрьме, были вычеркнуты Толстым (см.: Н. К. Гудзий и Е. А. Маймин. Роман Л. Н. Толстого «Воскресение». — В кн.: Л. Н. . Воскресение. Серия литературных памятников. М., «Наука», 1964, с. 520). Танеев отметил в своем дневнике 15 марта 1899 г. эту важную подробность работы писателя над «Воскресением», основываясь на свидетельстве самого Толстого: «У меня в романе была сцена, где уголовная преступница встречается в тюрьме с политическими. Их разговор имел важные последствия для романа. От знающего человека узнал, что такой встречи в московской тюрьме произойти не могло. Я переделал все эти главы, потому что не могу писать, не имея под собой почвы...». 8 апреля 1899 г. Танеев записал: «Лев Николаевич в десятом часу поехал в пересыльную тюрьму смотреть, как поведут арестантов в кандалах. Он с ними сделает путь до Николаевского вокзала. Это нужно для его романа» (ДСТ III, с. 273—274).
3 Запись замечаний Виноградова опубликована (ПСС—323).
4 С. Л. Толстой сопровождал второй пароход с духоборами («Супериор»), на борту которого было 1989 переселенцев. В январе 1899 г. пароход благополучно прибыл в порт Галифакс (С. Л. Толстой— В кн.: С. Л. Толстой—218).